Честь и бесчестье - Барбара Картленд

Герцог весело рассмеялся, произнося эти слова, и через некоторое время продолжал:

— Ваше упорное стремление не допускать никого в свою личную жизнь может кому-то не нравиться, Бардсли, но что касается меня, я просто восхищаюсь вами!

— Благодарю, ваше сиятельство.

Шимона услышала, как герцог встал с дивана.

— Если вы подведете меня, Бардсли, — сказал он, — клянусь — вы возглавите список моих самых заклятых врагов!

— Мне остается только пожалеть, что вы не обратились со своей просьбой к кому-нибудь другому, — со вздохом заметил Красавец Бардсли.

— Вам отлично известно, почему я так поступил, — возразил герцог. — Никто, кроме вас, не понял бы, черт возьми, о чем я толкую! Мне нужна настоящая леди, Бардсли, и я не уверен, что в вашем театре найдется хоть один актер, который понял бы, что это такое!

— Вы весьма язвительны, ваше сиятельство.

— Видит Бог, я не хотел обидеть актеров. Мне кажется, ни один человек в мире не получил, столько удовольствия от театра, как я, — заметил герцог. — Вы помните Пердиту? А Розу Ленен? А ту очаровательную малышку, которая устроила форменный скандал, когда я попытался порвать с ней? Как ее звали?

— Бетти Уилсон.

— Ну да, конечно, Бетти Уилсон! Она даже наняла каких-то головорезов, чтобы они разбили стекла в Рейвенстоун-Хаусе. Правда, насколько я припоминаю, осуществить свои замысел им не удалось… Нет, мой дорогой, только вы и я понимаем, что требуется в данном случае, и только вы, как я уже сказал, способны найти подходящую девушку.

— И все же я считаю, что это почти невозможно, — задумчиво произнес Красавец Бардсли.

— В таком случае послушайте, что я намерен сделать, — торжественно провозгласил герцог. — Я дам леди — а это должна быть именно леди! — пятьсот гиней. А еще пятьсот гиней будут вручены вам для тех слезливых прощелыг, что приходят сюда с душещипательными историями о своих родственниках, прозябающих в холоде и голоде! Тысяча гиней, Бардсли! Мне кажется, игра стоит свеч.

Ответа не последовало, и герцог решительно добавил:

— Пришлите дамочку ко мне в Рейвенстоун-Хаус завтра утром в одиннадцать. У нас с племянником будет время, чтобы вкратце ознакомить ее с ситуацией до того, как старикан прибудет к ленчу.

Герцог открыл дверь и с порога бросил:

— Тысяча гиней, любезный! Есть над чем задуматься…

Глава 2

Красавец Бардсли откинулся на подушки наемной кареты и закрыл глаза.

Он надел плащ прямо поверх черного бархатного костюма, в котором играл последний акт пьесы. Однако грим с лица был смыт, и в мерцающем свете фонарей факельщика Шимона видела, как бледен ее отец.

Некоторое время они ехали в молчании, затем девушка нерешительно спросила:

— Ты… собираешься сделать то, о чем просил тебя герцог?

— Мне кажется, почти невозможно найти подходящую женщину за столь короткий срок.

Голос у отца был не слишком усталым, и потому Шимона рискнула продолжить разговор:

— Нам нужны пятьсот гиней, папа.

— Я знаю. Но играть роль вне сцены — это отнюдь не то же самое, что играть на ней.

— Почему?

— Потому что в театре актеры и актрисы произносят заранее написанный текст. А ведь большинство женщин моей профессии необразованны и вульгарны.

Снова наступило молчание. Как будто угадав, о чем думает дочь, Красавец Бардсли поспешно добавил:

— Это, разумеется, не относится к Саре Сиддонс. Она своего рода уникум. И все же гораздо легче было бы найти актера, который выглядит и ведет себя как джентльмен, чем актрису на роль истинной леди.

Снова пауза. И вдруг Шимона с отчаянием произнесла:

— Но ведь нам нужны пятьсот гиней, папа, очень нужны! А что, если… я сыграю… эту роль?..

Красавец Бардсли словно онемел. Прошло несколько минут, прежде чем он разразился следующей тирадой:

— Ты, наверное, сошла с ума? Неужели ты воображаешь, что я позволю тебе сделать это? И потом, ведь ты должка будешь прийти в дом к этому человеку!

— Я помню, ты рассказывал мне о герцоге, папа…

— Тогда тебе должно быть известно, какая скандальная у него репутация и как я его презираю.

— Но почему, папа? Что такого он сделал?

— Он — воплощение распутства и извращенности. Знаешь ли ты, как называют герцога за его спиной?

— Нет, папа. Откуда мне знать?

— Вместо того чтобы говорить о нем «его милость» или «его честь», люди называют герцога «его бесчестье». И это очень точное определение!

— И все же, папа, в чем он провинился?

— Я не буду осквернять твой слух перечислением всех скандалов, в которых он принимал участие. И какую угрозу представляет он для репутации любой женщины, причем не только своего круга! Он часто посещает театры и ночные заведения Лондона…

— Ты хочешь сказать, что он… преследует женщин?

— Вот именно. А они — его, — добавил Красавец Бардсли. — В его мизинце больше обаяния, чем у иного мужчины во всем теле, и, видит Бог, герцог использует этот дар природы в своих низменных целях!

Отец говорил с таким жаром, что Шимона начала опасаться, как бы эта взволнованная речь не вызвала новый приступ кашля.

— Слишком много сердец разбил этот Рейвенстоун, — продолжал Бардсли, — слишком много жизней погубил, слишком много вреда нанес, желал он того или нет! Если хочешь знать правду, я его ненавижу!

— Но ты разговаривал с ним очень вежливо, папа.

— А как я мог поступить иначе? — возразил Красавец Бардсли. — Человек, обладающий таким весом в обществе, как герцог, может запросто погубить меня, если я вступлю с ним в открытую вражду.

— Как же он сможет этого добиться? — удивилась Шимона.

— Не стоит это обсуждать. Мне придется поступить так, как он хочет. Уповаю на Господа, что мне удастся найти молодую женщину, которую герцог сочтет подходящей для его замысла.

Вновь воцарилось молчание, а затем Красавец Бардсли воскликнул:

— Конечно, он и сам без труда смог бы найти такую актрису! Герцог знаком со многими из них, но всем им далеко до настоящей леди…

Шимона ничего не ответила. Карета продолжала свой путь, а девушка молилась, чтобы ее отцу удалось выполнить просьбу герцога и получить пятьсот гиней.

Если бы ему посчастливилось заработать такие огромные деньги, он бы смог отправиться за границу на лечение, как советовал доктор.

Под ярким солнцем Италии кашель отца наверняка прошел бы, размышляла Шимона. Он бы прибавил в весе и снова стал тем сильным, уверенным в себе человеком, каким она помнила его с детства.

В то время он был полон жизненной энергии и обаяния и заражал своей живостью и веселостью весь дом, когда возвращался со спектакля.