Честь и бесчестье - Барбара Картленд

До сей поры девочка существовала как бы в изоляции от внешнего мира, но теперь, потеряв жену, Красавец Бардсли разрешил дочери занять место матери.

Итак, лишь достигнув восемнадцати лет, Шимона впервые начала осознавать, что ей чего-то не хватает.

Она слушала рассказы о балах, ассамблеях, приемах, роскошных вечерах в Карлтон-Хаусе, обедах в престижных клубах, куда допускались лишь люди, получившие приглашение от высокопоставленных особ.

— А я смогу когда-нибудь побывать на балу, папа? — спросила Шимона однажды вечером.

Он как раз вернулся из театра и рассказал дочери, что отклонил приглашение на вечер у герцога Ричмондского, на котором должен был присутствовать принц Уэльский.

Красавец Бардсли удивленно взглянул на дочь, как будто видел ее в первый раз.

Она была необычайно хороша в эту минуту. Платье из тонкого муслина с высокой талией подчеркивало мягкую линию ее груди, а красная бархатная обивка стула, на котором она сидела, подчеркивала нежную белизну ее кожи.

Шимона была так хороша, что у Бардсли перехватило дыхание — он вспомнил, что его дорогая Аннабел выглядела точно так же, когда они впервые познакомились.

— На балу, дорогая? — переспросил он рассеянно — его мысли в этот момент витали далеко.

— Ну да! Разве ты забыл, что мне уже восемнадцать? Мама говорила, что в честь ее выхода в свет был устроен бал. Как бы мне хотелось тоже побывать на балу!

Красавец Бардсли долго не сводил с дочери взгляда, а затем сказал:

— Это невозможно!

— Почему? — удивилась Шимона.

Бардсли поднялся и начал мерить комнату шагами. Было видно, что он обдумывает ответ. Наконец он произнес:

— Пора тебе узнать правду. Представители высшего света приглашают меня к себе потому, что я знаменитость. Да, знаменитость, но в то же время всего-навсего актер. Этим людям доставляет удовольствие благосклонно взирать на тех, кто, подобно мне, достиг небывалых высот в своей профессии.

И продолжал гораздо более резким тоном:

— Но несмотря на то что они принимают меня, их жены и дочери ни за что на свете не пригласят мою жену и дочь.

— Но почему, папа?

— Потому что актер никогда не будет ровней людям благородного происхождения.

Шимона смотрела на отца широко открытыми глазами, а затем нерешительно начала:

— Пусть ты актер, но ведь ты и… джентльмен, папа. Твой отец был каноником… Мама рассказывала мне.

— Мой отец стыдился меня, — горько заметил Красавец Бардсли. — Он надеялся, что я тоже стану священником и буду воодушевлять паству, произнося проповеди с амвона.

Он криво усмехнулся и заметил:

— Сомневаюсь, что среди публики «Друри-Лейн» найдутся добропорядочные прихожане.

— А Уинслоу принадлежали к джентри[10] и были весьма уважаемым семейством в Дорсете, — продолжала настаивать Шимона.

— И часто ли тебя приглашали погостить у бабушки с дедушкой? — возразил Красавец Бардсли.

Наступила долгая пауза.

— Мне кажется, я понимаю…

— Если провидению угодно было покарать меня за то, что я убежал с твоей матерью и долгие годы наслаждался счастьем, равного которому не испытывал ни один мужчина на земле, то сейчас наступил как раз такой момент, — подытожил Красавец Бардсли, — ибо я с горечью осознаю, что не могу дать тебе всего того, чего хотел бы.

Шимона бросилась в его объятия:

— Ты не должен так думать, папа! Я счастлива, очень счастлива — ведь у меня такой отец… Неужели ты думаешь, что я променяю на какие-то балы возможность видеть тебя на сцене, а по вечерам беседовать с тобой дома?

Красавец Бардсли ничего не ответил, он просто наклонился к дочери и поцеловал ее в щеку.

Потом тихо, словно бы про себя заметил:

— Истинно говорит Библия — грехи отцов падут на детей.

Шимона услышала боль в словах отца, Поэтому ни разу больше не заикалась о том, как ей хотелось бы познакомиться с модным светом и появиться на роскошных балах. А вот беседы с отцом по-прежнему сохранили для нее свое очарование.

Каждый вечер, когда Бардсли возвращался домой, Шимона расспрашивала его за ужином о том, кто приходил к нему сегодня в гримерную и какие знатные люди сидели в лучших ложах театра.

Ей не терпелось также узнать побольше о нравах высшего света, и она частенько уговаривала отца рассказать ей об этом.

Дело было вовсе не в стремлении девушки посмаковать очередной скандал. Просто она интересовалась тем, что происходит в огромном мире, таком большом по сравнению с их маленьким домиком в Челси, где она вела столь уединенную жизнь. Персонажи шекспировских пьес или «Школы злословия» Шеридана были для Шимоны куда более реальными, чем люди из плоти и крови.

Сэр Питер Тизл, сэр Бенджамен Бэкбайт, сэр Гарри Бэмпер[11] — все они занимали в жизни девушки гораздо более значительное место, чем принц Уэльский и светские денди и щеголи, сидевшие рядом с ним в королевской ложе на представлении в «Друри-Лейн».

Бывая в театре, Шимона с любопытством оглядывалась вокруг и пыталась найти среди публики тех людей, о которых ей рассказывал отец.

Сейчас, сидя в гримерной, девушка слышала, как нарастает шум аплодисментов, напоминая отдаленные раскаты грома. Она встала и открыла дверь. Шум стал намного слышнее.

Шимона поняла, что необыкновенная сила искусства ее отца в очередной раз привела публику в такое неистовство, что люди вскакивают со своих мест, громко хлопают в ладоши и приветствуют актера, а он все кланяется и кланяется.

Девушка долго стояла в дверном проеме и всматривалась в полумрак прохода, слабо освещенного свечами в деревянных канделябрах.

Но тут ей пришло в голову, что вскоре актеры начнут возвращаться в свои гримерные и могут увидеть ее, и она поспешила закрыть дверь.

Вошел Бардсли в сопровождении Джо, который все время действия провел за кулисами. В эту минуту щеки знаменитого актера пылали румянцем, а глаза светились тем особенным огнем, которым они всегда загорались после удачного представления.

— Как публика любит тебя, папа!

— Да, все прошло хорошо, — нарочито сдержанно отозвался Красавец Бардсли.

Он направился было к туалетному столику, но в это время его снова настиг приступ кашля.

Очевидно, находясь на сцене, актер слишком долго сдерживался, и вот теперь кашель жестоко сотрясал все его существо. Он кашлял и кашлял, и казалось, эти усилия разорвут его на куски.

Джо и Шимона помогли Бардсли сесть на стул. Мало-помалу приступ утих. По лицу актера струился обильный пот. Он в изнеможении закрыл глаза.

Обессиленный кашлем, он дрожал от слабости. Лишь стакан бренди с водой немного привел Бардсли в чувство.