Мгновения счастья - Лев Правдин

Человека этого Семенов уже где-то встречал, так он подумал, только войдя в кабинет. И еще он подумал, что Нина Ивановна совсем не слушает возбужденную речь своего посетителя. Что-то совсем другое, очень беспокойное, занимает ее, а краснолицый этот только мешает ее мыслям.

Наверное, так оно и было, потому что едва Семенов вошел, как она сразу же остановилась и торопливо, словно боясь, что ее не дослушают, заговорила:

— Вот как хорошо, что вы скоро пришли. Простите, что побеспокоила. Тут такое дело, его надо решить, а завтра я уеду на пленум. — Усаживаясь за свой стол, договорила: — Вот познакомьтесь: Илья Тарасович.

— Да где-то мы уже встречались… — проговорил Семенов, но краснолицый радостно уточнил:

— Совершенно верно. Было это в самый первый час вашего прибытия.

Теперь и Семенов вспомнил, указывая рукой на потолок, сказал:

— Это вы там были?

— Совершенно верно! Там, на горке, недалеко от завода. Сады мы сберегли все-таки. И никому не позволим. Такое время, что я ко всяким случаям приготовлен, свое мнение отстаивая. Вот и теперь… — Повернув угрожающие усы в сторону Нины Ивановны, он в то же время искательно улыбнулся и продолжал: — Теперь, не встречая противодействия, однако, вынужден добиваться признания…

Совсем не обращая никакого внимания на все эти маневры, Нина Ивановна спросила у Семенова:

— Вы что-нибудь понимаете в глинах?

— Только как сапер. Ненадежный грунт. А если по правде, то знаю только, что кирпичи из нее делают. И крынки…

Словно какая-то пружина подбросила Илью Тарасовича, он взвился над креслом и коротким пальцем застучал по краю стола:

— Кирпичи! Вот именно, кирпичи! — выкрикивал он с неистовой мстительной радостью. — Кирпичи лепят из драгоценной фаянсовой глины. Посуду из нее надо делать, посуду, которой так нам не хватает. Изоляторы, кои все за войну перебили. А мы ее на кирпичи изводим. Варвары мы, дикари! Сами у себя воруем.

Скрестив руки на высокой груди и вытянув ноги под столом, Нина Ивановна посмеивалась. Темные глаза ее блестели. Было видно, что она все это уже выслушала и выдержала и ждала, как справится с таким натиском Семенов.

Обвиненный в варварстве и даже в воровстве, он ничуть не растерялся.

— А вы толком можете объяснить, в чем дело?

— Могу, — согласился Илья Тарасович, сразу успокоился и все спокойно доложил. Видно было, что не впервые ему говорить о больших залежах прекрасной глины, которую расходуют совсем не так, как надо, и не на то, на что глина эта предназначена самой природой.

Слово «глина» он произносил с такой нежностью, словно имя любимой женщины. Подумав так, Семенов представил себе Марию Гавриловну, как она сидит на крыльце и смотрит на большие южные звезды и трепетный свет дрожит в ее глазах. Любимая женщина! Да, конечно. Теперь, именно почему-то только теперь, в этом большом деловом кабинете, он понял, что любит ее и все его рассуждения о праве на любовь не имеют никакого значения. Он любит, и это значит — все права на его стороне, в том числе и главное право: бороться за свою любовь.

А Илья Тарасович все продолжал говорить о глине, за которую он неустанно и уже давно борется и пока что безрезультатно.

— Вот и вы тоже вроде как посмеиваетесь, — проговорил он обидчиво и высокомерно. — Только учтите: я ко всякому привык и насмешек не боюсь. А бороться буду до конца. Учтите это на все последующее.

— Да нет же, — горячо воскликнул Семенов, — Совсем я не над вами. И нисколько не посмеиваюсь. Вы меня просто обрадовали.

— Чем же это я обрадовал вас, позвольте узнать?

— Своей убежденностью, что ли. Волей своей бороться до конца. Это очень здорово — бороться до конца. Одержимость ваша меня радует. Я ведь и сам так же действую. До конца.

— Меня это тоже радует, — почему-то задумчиво проговорила Нина Ивановна и грустно улыбнулась, но тут же очень деловито спросила: — Значит, вы нам поможете? Очень было бы хорошо поднять это дело. Я вижу, все это заинтересовало вас по-настоящему.

«Ничего вы не видите еще, — подумал Семенов, продолжая радоваться своей любви и своему праву бороться за нее. — Ничего и никто еще не видит, и это отлично».

И в самом деле, Илья Тарасович и Нина Ивановна решили, что Семенова радует только возможность помочь в деле, которое поднимет промышленность степного района. Чтобы уж совсем убедить их в этом, он начал обсуждать с Ниной Ивановной, с кем ей надо встретиться в городе и о чем договориться и вообще разные детали большого начинания.

14

Ушел Илья Тарасович, совсем уверенный и празднично благостный, и настала в кабинете тишина, такая продолжительная, что Семенов подумал, что и ему тоже пора уходить. Он даже поднялся, чтобы попрощаться с Ниной Ивановной, но она вдруг предложила:

— Не уходите. Давайте пить чай. — И, не ожидая его согласия, она подошла к двери: — Светочка, самовар подогрей да завари-ка нам покрепче.

Вернулась и села в кресло напротив Семенова. И опять наступила тишина, которая не показалась Семенову напряженной. Он просто не замечал ничего, занятый своими мыслями. И даже, когда Нина Ивановна спросила его, о чем он задумался, он не сразу понял ее вопрос, а поняв, растерялся.

— Да так, — ответил он, — ни о чем существенном.

Она согласилась:

— Бывает. — И снова спросила: — Где ваши, ваша семья?

Выслушала внимательно и привычно, как всегда выслушивала своих посетителей. И тут же вынесла решение:

— Надо их скорее перевезти сюда. Довольно они настрадались.

Черноглазая Светлана принесла расписной чайник и два стакана. Поставила на тумбочку в углу, неподалеку от секретарского кресла. Украдкой зевнув в смуглую ладошку, спросила:

— Еще чего-нибудь надо?

Поглаживая горячий бок чайника, Нина Ивановна коротко посмеялась:

— Ничего не надо. Иди-ка поспи. Понадобится — разбужу.

Девушка ушла. Разливая по стаканам чай, Нина Ивановна продолжала прерванный разговор:

— Скорее перевозите своих, нехорошо человеку жить в одиночестве. По себе знаю. Нехорошо и трудно от всяких мыслей. А это плохо, когда мысли тяжелеют!

Со стаканом чая она снова села напротив Семенова и, обжигая свои пухлые губы о горячий чай, весело заговорила:

— Мой муж был старше меня годами на двадцать лет, а умом так и на все сто. Был он филолог и преподавал в нашем институте. Я педагогический окончила. Почему он выбрал меня — и сама тогда я не знала. На нашем курсе была я самая безответственная. Рта не закрывала: или смеялась, или болтала что-нибудь несусветное, или, что еще хуже, пела. Слух у меня посредственный, зато голос — на весь институт слышно. И непоседа же я была, и училась очень средне, чтобы не сказать большего. Как это он меня такую полюбил? А ведь как еще полюбил-то! Такой серьезный, такой ученый, самую легкомысленную полюбил. Весь институт удивлялся.

Ее раскосые глаза блеснули дикой удалью. «Чингисхан», — подумал Семенов, припомнив то, что говорил Сашко, и с опаской взглянул на свою собеседницу. В глазах ее были слезы. Какой уж тут Чингисхан. Просто женщина, утомленная одиночеством, в котором уже ничего не было. Когда он поднялся, чтобы поставить стакан на тумбочку, она предложила:

— Если хотите, налейте сами.

Наливая чай, Семенов спросил:

— И вы тоже полюбили его?

— Полюбила?! У нас все девчонки в него влюблялись, а я так просто до изнеможения! А началось с чего? Как всегда, я не сдала зачета. Он вздохнул.

«Плохи, — говорит, — ваши дела».

Я только глазами моргаю и не очень отчаиваюсь. Привыкла. Проморгалась и спрашиваю:

«Ну и что?»

«Придется пересдать, вот что».

А глаза, смотрю, у него веселые и какие-то решительные.

«Придете ко мне домой послезавтра».

Девчонки в общежитии говорят:

«Платье надень с вырезом, да не будь дурой. А мы с тобой пойдем, около дома подождем, нам интересно, что будет».

А мне и самой интересно, как это все получится. Я говорю:

«Вы, девчонки, с ума сошли!»

Самое-то главное, что нас всех так разволновало, то, что он никогда еще на дому зачетов не принимал. И вообще мы даже и не знали, где он живет. А тут он мне и адрес свой записал. Как тут не разволноваться? Ну, пришли мы. Девчонки внизу остались, во дворе, а я поднимаюсь по лестнице, и куда вся моя отчаянность делась? Он сам мне дверь открыл:

«А, пришли?»

А я зачетку протягиваю дрожащей рукой и говорю дрожащим голосом:

«Вот, пришла…»

Он спрашивает:

«Я вижу, что ничего вы не знаете?»

А я уже на диване сижу и отвечаю:

«Если что и знала, то все из головы вылетело».

«Я не про то, — он говорит. — Я про любовь. Хотите стать моей женой?»

«Да как же это? Так сразу…»

«А чего же нам дожидаться? Я вас давно уже полюбил, еще в прошлом году. Да все решимости не хватало объясниться. А теперь я все про вас знаю».