Семь молоденьких девиц, или Дом вверх дном - Элизабет Мид-Смит

– Для меня уже и то утешение, что есть человек, который меня понимает и сочувствует мне. Я хотела бы почаще встречаться с тобой, Сесилия, например, здесь, в лесу. Только ты не должна никому говорить об этом!

– Это будет тайной между нами! Вот это мне очень нравится! – сказала она с сияющими от радости глазами.

– Я буду приносить тебе сюда книжки с рассказами. Возможно, иногда принесу фрукты с нашего стола или какие-нибудь красивые цветы из нашего сада.

– Ах, мисс, мне решительно ничего не нужно, кроме вас самой! Я буду ходить сюда каждый день и надеяться, что, может быть, случайно встречу вас.

– Пожалуйста, Сесилия. А я буду приходить, как только у меня появится возможность. И если ты меня здесь не найдешь, то знай, что меня задержали дома. Для меня всегда будет приятно поболтать с тобой, поделиться своими впечатлениями.

– Да, да! Вы должны все мне рассказывать, мисс, все, что вас касается!

– Я тебе расскажу все, чем захочу с тобой поделиться. И, кажется, найдется немало, потому что я очень несчастна…

– А я вот зато теперь вполне счастлива! – объявила Сесилия. – С тех пор как вы обещали быть откровенной со мной, для меня опять засияло солнышко и мое сердце радуется. Вот удивится моя мама!

– Но помни, Сесилия, что все, что я буду тебе рассказывать, должно храниться в строжайшей тайне!

– Да у меня скорее язык отсохнет, чем я проговорюсь.

– Я надеюсь, что могу на тебя положиться. Теперь, когда я знаю, Сесилия, что ты ко мне так привязана и что я могу откровенно говорить с тобой, мне уже гораздо легче.

– Да и верно, мисс. Все эти приезжие барышни ужасно неприятные, все до единой!

– Положим, некоторые из них – да, но не все они одинаково несносны. Но дружить с ними я, однако, ни за что не стану. Ну ладно, Сесилия, прощай. Ты очень утешила меня, я тут с тобой облегчила свою душу. Можешь поцеловать меня еще раз на прощанье.

Сесилия принялась крепко обнимать меня и всячески уговаривала принять от нее собранные ею полевые цветы, но я все-таки отказалась. Она собрала свой валежник и удалилась; я следила за ней, пока она не скрылась за деревьями.

«Бедная маленькая Сесилия! – подумала я. – Она так любит меня! Только она понимает и жалеет меня!»

Теперь, когда я чувствовала себя несчастной и, как сама воображала, всеми покинутой, я уже не попрекала Сесилию ее низким происхождением.

Насколько же я была самолюбива и склонна к лести!..

Глава V

Письмо Джека

Я вернулась домой позже, чем следовало. Занятая мыслями о Сесилии, вспоминая ее приятный голос и лестные слова, так успокоительно подействовавшие на мое ожесточенное сердце, я медленно шла лесом по направлению к дому. В сущности, Сесилия оказывала на меня вредное влияние, так как своими неблагоразумными, хотя и приятными для моего самолюбия словами она усиливала во мне чувство обиды, которого я не должна была бы питать, и своими льстивыми похвалами подогревала мое ложное чувство отчужденности от близких мне людей. Я много думала и о ней, и о своих собственных горестях.

В итоге я вернулась домой, когда чаепитие уже закончилось. Обязанность разливать чай обычно лежала на мне, и я, слыша веселые голоса собравшихся за чайным столом, невольно задала себе вопрос: кто в мое отсутствие мог бы заменить меня?

«Ну, вот, – подумала я, – я еще только приближаюсь к дому, но уже слышу эти противные гнусавые возгласы американок, громкий, грубый голос Люси и благовоспитанный до приторности голос Веды. Я всех, всех их одинаково ненавижу и не знаю, кто из них мне противнее!»

Такие рассуждения волновали меня, пока я еще находилась по ту сторону изгороди, отделявшей лес от нашего сада и дома; заглянув поверх изгороди, я увидела всех моих товарок на лугу перед домом. Они сидели у столика, на котором стояли чайник, чайные приборы и тарелки со сладким домашним хлебом. Вечер был удивительно хорош, и девушки, очевидно, попросили маму позволить им пить чай в саду.

«Только этого недоставало! – подумала я. – Мама никогда, никогда, сколько я помню, не позволяла мне пить чай в саду раньше чем в июне, и вот теперь она изменила своему правилу только потому, что эта ужасная Адель или же отвратительная Джулия пристали к ней. Чем дальше, тем все идет хуже и хуже!»

Первой моей мыслью было незаметно пробраться по задней дорожке сада прямо в дом, но вдруг я почему-то раздумала. Поблизости от изгороди, к которой я прислонилась, находилась маленькая, старая, полуразвалившаяся беседка. Если я заберусь в эту беседку, подумала я, то смогу, оставаясь незамеченной, подслушать разговор девушек. Я даже нисколько не удивилась и не возмутилась, когда мной овладел соблазн подслушать чужой разговор. С самого приезда к нам этих девиц во мне зародились такие нехорошие, завистливые чувства, что я уже была готова к любым неблаговидным поступкам. Не далее как месяц тому назад если бы кто-либо посмел сказать, что я, Маргарет Гильярд, позволяю себе тайком подслушивать чужие разговоры, то этому человеку не поздоровилось бы! А теперь, едва только эта мысль успела зародиться во мне, как я уже была готова ее осуществить. Я перелезла через изгородь, зашла в беседку и уселась на старую сломанную скамейку.

«Я непременно должна знать, о чем они говорят, – думала я. – Наверное, они тут будут говорить обо мне не стесняясь, и когда я узнаю, какого они мнения обо мне, то буду знать, как мне самой держаться с ними. Я делаю это только для самозащиты, – оправдывалась я перед самой собой, – и, следовательно, в моем поступке нет ничего дурного».

Нисколько не подозревая о моем присутствии поблизости, девушки вели очень оживленный разговор. Прежде всего до меня долетел громкий голос Адели с ненавистным мне выговором.

– Разумеется, мы с Джулией можем устроить это, – говорила она. – Нам часто приходилось играть на сцене в кружке наших друзей, и мы с удовольствием поставим какую-нибудь пьесу.

– Это будет очень весело, – обрадовалась Люси, – я уверена, что это всем понравится. И притом это будет что-то новенькое. Если бы вы и Джулия сейчас же начали готовиться, это было бы великолепно.

– Мы можем приняться за дело не откладывая, – отозвалась Адель. – Я хотела бы хоть чем-нибудь доставить удовольствие нашим милым хозяевам и показать им, что мы глубоко благодарны за их внимание к нам.

Тут вмешалась в разговор Веда:

– Да, постарайтесь показать им, как искренне мы их полюбили и как благодарны им за все!

– Ах, это будет великолепно! – воскликнула Адель, вскочив со своего места. – Я очень люблю декламировать стихи, я вообще люблю всякие сценические представления. Хотите послушать? Я прочту вам монолог «Наш боевой клич».

Тут Адель быстро сняла свою шляпку и бросила ее на траву; потом она вынула гребенку из волос, которые широкой волной спустились на ее плечи. На минуту она замолчала, приподняв голову и устремив глаза к небу. Потом из ее уст полились прочувствованные слова известного американского поэта[4].

Девушка воодушевилась и, казалось, совершенно преобразилась под влиянием этого вдохновенного призыва к освобождению людей из рабства.

Вникая в смысл ее речи, я забыла про свою ненависть, забыла, что она не англичанка, а ненавистная мне американка; я сознавала только одно: что она произносила такие возвышенные, полные глубокого смысла слова, что даже мой отец мог бы избрать их темой для проповеди.

Несколько секунд я простояла, не двигаясь, пока слушательницы громко выражали Адели свое восхищение. Я уже намеревалась выйти из беседки, но как раз в эту минуту насмешливое замечание Джулии заставило меня остановиться:

– Знаете что? – сказала она. – Если я не ошибаюсь, там, в старой беседке, должно быть, прячется кошка! Я сейчас посмотрю, что там такое шуршит.

Никто не обратил особого внимания на ее слова, и она одна подошла к беседке. Джулия заглянула внутрь и увидела меня… Она не проронила ни слова, только своим взглядом как будто пронзила меня насквозь. Затем она удалилась и села на прежнее место среди остальных девиц.

– Ну что, Джулия, нашла кошку? – услышала я вопрос Адели.

– Нет, мне показалось, – ответила Джулия. – Пойдемте в дом. Мне что-то надоело сидеть здесь, в саду. Когда я долго остаюсь на воздухе, у меня начинает болеть голова.

Адель встала, и обе девушки, взявшись под руки, направились к дому. Веда и Люси, однако, остались сидеть на своих местах, а я не смела пошевелиться, опасаясь, чтобы они, как и Джулия, не заметили меня.

– Хотела бы я знать, где сейчас находится Маргарет, – донесся до меня голос Веды.

– Ах, какое вам дело до нее, – отвечала Люси. – Но что это с вами, Веда, вы кажется, чем-то расстроены?

– Я, право, не знаю, но мне как-то не по себе. Но что за чудный монолог! Какая великолепная актриса могла бы выйти из Адели!

– Да, она мастерски декламирует, и каждое слово у нее глубоко прочувствовано. Как бы я хотела, чтобы Маргарет поняла и оценила ее! У Адели точно две натуры: иногда она кажется вполне заурядной шаловливой девчонкой, а иногда она вдруг делается такой вдумчивой и сердечной.