Со взведенным курком - Иван Мызгин

Вскоре боевая организация приказала мне перебраться из леса в Уфу. Было решено во что бы то ни стало вызволить из тюрьмы Алешу — против него были серьезные улики, и ему грозила тяжкая кара за участие в восстании.

Несмотря на серьезную рану, Алешу бросили в общую камеру Уфимской тюрьмы и оставили без всякой помощи. Теснота, духота, грязь… В ране завелись черви. Заключенные, сидевшие вместе с Чевардиным, требовали врача, вызывали прокурора, но тщетно. Тюремная администрация словно оглохла. Царские опричники мстили за убитых полицейских. А мстить пленному, да еще раненому, так легко и, главное, безопасно.

Потом тюремщики задумали подлое дело. Решив расправиться с симскими повстанцами руками арестантов-уголовников, черносотенцы натравили их на наших товарищей. В тюрьме началось побоище. Но уголовники напоролись на арестованных боевиков во главе с Павлом Гузаковым. Дружинники быстро привели в чувство бандитов. Разъяренное неудачей тюремное начальство пустило в ход пожарников с брандспойтами.

Когда началась схватка, сочувствовавший революционерам надзиратель Лаушкин ухитрился сообщить партийному комитету, что «шпана убивает политиков». Комитетчики сразу кинулись к железнодорожникам и к адвокатам, защитникам симцев. Рабочие депо дали тревожный гудок.

Пролетарская Уфа встала на защиту своих брошенных за решетку товарищей. Ее голос был так зычен, что губернатор и прокурор струхнули и скрепя сердце пошли на уступки. К заключенным симцам власти резко изменили отношение, смягчили режим. А Алешу Чевардина перевели в загородную тюремную больницу. Совет Уфимской дружины решил воспользоваться этим — больница охранялась куда слабее, чем тюрьма, — и попытаться «украсть» Алешку.

Один из адвокатов добился, чтобы родственникам Чевардина разрешили изредка его посещать. Через этого же адвоката мы узнали, что Алексея оперировали, извлекли пулю, и теперь он пошел на поправку. Уже помаленьку ковыляет с палкой. Затем выяснилось, что, следствие по его делу уже закончено и Чевардина вот-вот могут вернуть в тюрьму.

Мы решили: пора!

Васе Мясникову и мне поручили как можно скорее разведать расположение больницы, дороги и подходы к ней, численность охраны, порядок смены постов.

Почти двое суток мы с Васей вели непрерывное наблюдение за больницей. Она была окружена садовой изгородью и деревьями. Изгородь ветхая, и разобрать несколько балясин было бы не трудно. Весь двор густо зарос травою и крапивой. Лечебный корпус состоял из нескольких палат, окна забраны редкими решетками из тонких, всего в четверть дюйма, железных прутьев. Их ничего не стоит перекусить специальными саперными кусачками.

Кроме самой больницы, на территории были еще два здания: кухня и караулка, где всегда находились три солдата с разводящим. Тут же и телефон. Охраняли больницу всего двое часовых: один стоял обычно у ворот, другой — при входе в самый корпус. Дежурил в больнице лишь один-единственный надзиратель.

Пока мы возились с разведкой, другие боевики через защитника добыли пропуск на свидание с Чевардиным, выписанный для его «брата». Свидание назначили на следующий день. Это была большая удача — мы могли договориться обо всем с самим Алексеем. Однако тут же возникло серьезное затруднение. Из уфимских боевиков никто не знал Чевардина, а вызывать какого-нибудь парня из Сима уже не было времени.

Мне сказали:

— Придется, Петрусь, пойти к Алешке тебе. Это, конечно, большой риск — ты нелегальный, а полиция тебя слишком хорошо знает. Попадешься — несдобровать. Но другого выхода нет. Согласен?

Разве мог я отказаться?

Товарищи собрали гостинцы для Чевардина, наши девушки придали им вид домашней передачи. Собственно, гостинцы эти нужны были не столько Алеше, сколько мне, чтобы ничем не отличаться от других посетителей.

На случай провала, если придется улепетывать, совет дружины послал со мной четверых боевиков и извозчичью пролетку. С собой у меня была подробная записка Чевардину.

Свидания разрешались с обеда до трех часов пополудни. Вскоре после обеда я уже подходил к больнице вместе с родственниками других заключенных. Их было довольно много, и это меня ободрило: меньше станут приглядываться, и пройти будет легче. Я чувствовал, что лезу прямо к дьяволу в пасть, и на душе кошки скребли. Но надо — значит надо!

Вот и первый часовой-привратник. Ни на меня, ни на других посетителей он не обращает ровно никакого внимания. Глядит себе в сторону и крутит цигарку. Весь его вид говорит: «Как мне все это надоело!..»

Хорошо!

Вхожу в коридор корпуса. Здесь полагалось предъявить пропуск второму часовому и надзирателю. Они были не менее равнодушны. Солдат тупо изучал потолок, а надзиратель лениво шарил в принесенных продуктах и ставил на пропуске отметку.

Когда дошла моя очередь, надзиратель оживился:

— А, к Чевардину! — дружелюбно сказал он. — Ну и крепкий же, парень, твой братец! Ихняя палата — шестая налево, — объяснил надзиратель, возвращая мне пропуск. — Она открытая. Там тяжелых завсегда кладут. А твой братец уже понемногу встает. С клюшкой ходить учится.

Так! Вошел я, значит, благополучно. Вот если б еще так же и выйти…

Дверь в шестую палату была прикрыта. Я распахнул ее и окинул комнату взглядом. В ней стояло десять коек, но все, кроме двух, были свободны. Алеша лежал возле большого окна. Он читал книгу и даже не взглянул в мою сторону.

Едва я шагнул к койке Чевардина, как вдруг меня остановил голос второго больного:

— Ванюшка, ты как сюда?!

Я застыл соляным столбом: у двери лежал сынок симского купца Медяника, отъявленный черносотенец и громила. У меня язык прилип к гортани.

— А мне говорили, ты политик и от власти скрываешься!

Мелькнула мысль: «Без стрельбы не уйти!» Но в тот же миг осенила другая идея. И я бросился к Медянику с распростертыми объятиями:

— Федька! А я выглядываю, где ты! Твои старики велели передать тебе гостинцы. Эх, какой ты плохой стал! Зеленый вовсе, худой…

Я мигом присел у него в ногах, развязал узелок и стал выкладывать всякие сверточки и кулечки, продолжая заговаривать ему зубы:

— Это я-то политик? Что ты! Я состою в «Союзе истинно русских». Вот, видишь, и к тебе пришел.

Я мельком глянул на Алешку. Тот уставился на меня во все глаза. Вид у него был такой растерянный, что в другое время я надорвался бы от смеху. Но тут было не до веселья. Того и гляди крикнет мне Алешка «Предатель!» или — еще лучше — кинется на меня — и пиши пропало! Но в такие моменты является дьявольская изворотливость и находчивость.

— О! — сказал я. — И Алешка Чевардин здесь! Вот этот и впрямь политик! Ну-ка, я плюну ему в морду!