Берта Исла - Хавьер Мариас

с моим мнением. Если тебе самому шляпа нравилась, то какая разница, что думаю про нее я? К тому же ты меня совсем не знаешь. Чего уж так сразу – и в урну!

– А я, едва тебя увидел, понял, что надо тебе верить, о чем бы ты ни взялась судить, даже если чуть перегнешь палку.

Это прозвучало уже как комплимент, если принять сказанное за чистую монету (Берта усомнилась, что хорошо расслышала последние слова, но те, кто не слишком заморачиваются такими вещами, часто охотно и изобретательно что-то додумывают). Правда, ни тон, ни манеры Эстебана не наводили на мысль о желании проявить галантность. Или он делал это опять же так старомодно, что Берта не угадала его намерений: ни один из ее приятелей, даже те, кто ухаживал за ней, даже Том, не изрек бы ничего подобного (уже начинались своенравные времена, когда хорошее воспитание почиталось позорным пятном, как и герб в семейной истории).

– Ладно, пошли, надо заняться твоей коленкой, не дай бог, попадет инфекция.

Войдя в его квартиру, Берта подумала, что с деньгами у него все не так уж и плохо. Мебель была новой (правда, кое-чего еще не хватало), а комнаты куда просторней, чем у тех немногих студентов, которые вообще могли себе позволить съемное жилье. На самом деле студенты редко снимали его в одиночку, и хорошо, если жильцов было двое, а не четверо-пятеро. В квартире Эстебана царил порядок, хотя сразу было видно, что в ней обитает холостяк, одинокий мужчина, к тому же не успевший до конца тут обосноваться. Все находилось на своих местах, все было вроде бы даже продумано, но оставалось впечатление чего-то временного. По стенам висело несколько фотографий и три-четыре афиши боя быков, на одной Берта разобрала имена, известные даже ей: Сантьяго Мартин (Эль Вити) и Грегорио Санчес. К счастью, на стенах не оказалось отрезанной и помещенной в раму бычьей головы в виде экстравагантного горельефа – похоже, головы вручают только матадорам, а не их подручным, хотя Берта мало что знала про обычаи корриды.

– Ты живешь один? – спросила она. – Вся квартира для тебя одного?

– Да, я снял ее всего несколько месяцев назад. Но в ближайшее время не смогу часто всем этим пользоваться, так как редко сижу в Мадриде, хотя денег на нее уходит чертова прорва. Ну да ладно, в последнее время я был на вольных хлебах и хорошо заработал, а ведь куда-то надо приткнуться, чтобы отдохнуть. В Америку меня никто не приглашает. А пансионы и гостиницы уже до смерти надоели.

– На вольных хлебах?

– Сейчас объясню, пока буду лечить твою коленку. Давай садись и снимай чулки. Их теперь только выбросить. Если у тебя нет с собой запасных, я спущусь вниз и куплю новые. Только ты скажешь, где их покупают, сам я понятия не имею. Сейчас принесу аптечку.

Эстебан вышел из комнаты, и Берта услышала, как он открывает и закрывает где-то шкафы и ящики, наверное, решила она, в ванной комнате. Она сняла пальто и кинула на ближний диван, села на указанное кресло и сняла сапоги – на молнии, до колена, – а потом и темные чулки, вернее, колготки, то есть чулки, которые натягивались аж до пояса и которые в те годы уже стали очень популярны. Ей пришлось достаточно высоко задрать юбку, чтобы сдернуть их, потому что юбка была прямой, узкой, короткой и закрывала две трети бедра, может и меньше, что тоже соответствовало тогдашней моде. Присоединиться к акции протеста Берта решила скоропалительно и, выходя из дому, оделась так, будто отправлялась на занятия в университет, не подумав, удобно ли будет в таком виде удирать от конного полицейского. Возясь с колготками, она пару раз метнула взгляд в сторону двери, за которой скрылся хозяин квартиры: он мог вернуться, пока она оставалась полуголой (Берта машинально сосчитала, что в мгновение ока сняла с себя четыре вещи, если включить сюда и шарф, то есть ровно половину: на ней остались юбка, мягкий свитер с треугольным вырезом, трусы и лифчик). Но на дверь она глянула просто так, на самом деле ей было безразлично, увидит ее Эстебан с задранной юбкой или нет; после недавно пережитого жуткого испуга и сменившей его безмерной усталости человек расслабляется, на него накатывает что-то вроде апатии, если не благостного умиротворения, поскольку удалось выйти целым из опасной переделки и теперь вроде бы можно успокоиться. Кроме того, Янес внушал ей доверие, он был из тех, с кем удобно находиться рядом. Быстро сняв часть одежды (рваные колготки так и остались лежать на полу – поднять их у нее не было сил), Берта развалилась в кресле, поставила голые ноги на ковер, бросила равнодушный взгляд на кровоточащую коленку, и ее вдруг потянуло в сон, но тут весьма вовремя вернулся бандерильеро, тоже успевший снять пальто, пиджак и галстук, а также закатать рукава рубашки. В одной руке он нес стакан кока-колы со льдом, который протянул Берте, в другой, как и следовало ожидать, – белую аптечку с ручкой (по всей видимости, у каждого тореро дома есть такая на случай, если понадобится переменить бинты). Янес придвинул низкий табурет и сел перед Бертой.

– Ну-ка, – сказал он, – давай я тебе ее сперва немного промою, это не больно.

Берта машинально положила ногу на ногу – отчасти чтобы облегчить ему задачу, а отчасти чтобы резко сузить обзор и помешать увидеть лишнее.

– Нет, поставь ногу на место, так будет ловчей. А эту упри мне в бедро, вот так.

Он старательно промыл рану мыльной водой при помощи маленькой губки, потом легкими движениями вытер колено салфеткой, словно больше всего боялся грубым касанием причинить девушке боль. Потом подул на рану, чтобы охладить, очень старательно подул. Теперь, сидя на низкой табуретке, Янес имел приличный обзор: чуть расставленные ноги туго натягивали ткань короткой и узкой юбки, так что ему был хорошо виден треугольный краешек трусов, а при желании увидеть больше он мог всего лишь сдвинуть свое бедро влево, и тогда лежавшая на нем лодыжка Берты тоже покорно отъедет в сторону. Эстебан так и поступил: чуть заметно отвел бедро, и желанная картинка сразу стала доступней его взору – в результате он мог видеть слегка раздвинутые ноги Берты от лодыжек до паха (а также босые ступни); ноги были сильными, крепкими, но ни в коем случае не толстыми, а мускулистыми и довольно длинными, какие часто бывают у американок, – такие ноги сулят наслаждение и приглашают двинуться дальше, поскольку всегда где-то там, в конце, угадывается заветный бугорок (или скорее холмик, или некая