Берта Исла - Хавьер Мариас

которые на ней оставались, Берта, уже лежа на диване, очень быстро избавилась еще от трех – уцелел только один, который незачем да и лень было снимать.

II

Время от времени Берта Исла вспоминала Эстебана Янеса – как в первый период своей семейной жизни, который выглядел вполне предсказуемым и нормальным, так и потом, в период совсем ненормальный, когда она не знала, что и думать, не знала, считать своего мужа Тома Невинсона живым или умершим, не знала, дышит ли он тем же земным воздухом, что и она, но только в каком-то далеком и глухом уголке планеты, или никакой воздух ему больше не нужен, так как он изгнан с земли или принят ею, то есть погребен на глубине в несколько метров, а по поверхности ходят наши ноги, и мы беспечно шагаем, не задумываясь, что таится внизу. Возможно, его швырнули в море, или в озеро, или в широкую реку, ведь если нельзя узнать, что стало с телом умершего, появляются новые и новые домыслы, иногда самые абсурдные, мало того, нетрудно вообразить себе даже картину возвращения человека, которого объявили без вести пропавшим. Живого, естественно, а не трупа и не призрака. Призраки, они если и могут кого-нибудь утешить или заинтересовать, то, понятное дело, только людей, тронутых в уме из-за трагической неизвестности или отказа признать очевидное.

После той январской истории Берта больше не виделась с бандерильеро “на вольных хлебах”. Он под конец объяснил, что так называют тех, кто не принят на постоянную работу и не входит в постоянную куадрилью матадора (или входит туда временно, лишь когда надо кого-то заместить), такие – сами себе хозяева, они принимают выгодные и подходящие им предложения – где-то на четыре корриды, где-то на две, где-то на одну-единственную, а еще где-то – на целое лето. Поэтому они, как правило, не выезжают на зимний сезон в Латинскую Америку и бывают свободны примерно с конца октября до марта. В эти месяцы Эстебан Янес по несколько часов в день тренируется, стараясь отточить свое мастерство, а остальное время бездельничает, ходит по барам и ресторанам, где собираются его коллеги, а также известные люди и агенты матадоров, которые остались по эту сторону Атлантики. Эстебан старается мелькать там, чтобы его запомнили те, от кого зависят будущие контракты. Такая жизнь Янеса вполне устраивает: его услуги пользуются спросом, и он зарабатывает достаточно, чтобы “впадать в зимнюю спячку”, как это в их кругу называется, и чтобы, разумно распределив накопленные деньги, жить без новых поступлений до тех пор, пока не появится работа, то есть примерно до праздника Сан Хосе[4].

Берта Исла еще немного поболтала с Эстебаном, после того как рассталась с невинностью, что не очень ее расстроило и не произвело особенного впечатления (крови было мало, боль оказалась мгновенной и ерундовой, зато память надолго сохранила неожиданно приятное воспоминание), и сразу поняла, что Янес, пожалуй, привлекал ее и внешностью, и даже складом характера – а он, видимо, был человеком здравомыслящим и спокойным, приятным и отнюдь не примитивным, так как запоем читал книги, хотя выбор их был беспорядочным и порой необъяснимым, поэтому с ним было занятно поговорить, – однако Берта и он принадлежали к двум слишком разным мирам, и не было способа состыковать эти миры или хотя бы просто совместить их во времени и пространстве. Очевидно, Берта с Эстебаном могли бы и дальше встречаться от случая к случаю, чтобы заниматься любовью, но ей этот вариант казался неприемлемым: к сожалению, такие редкие встречи обычно бывает трудно отрегулировать, и вдруг является также официальным Днем Отца. выясняется, что вас связывают негласные обязательства и сам собой нарисовался определенный график свиданий, нарушения которого чреваты упреками; кроме того, случившееся в тот необычный день, отмеченный дважды пролитой кровью, ни в малой степени не изменило чувства Берты к Томасу Невинсону и не поколебало уверенности, что ее место будет рядом с ним, как только он закончит свое британское образование и жизнь их вернется в привычное русло, то есть в мадридское русло. Том был для нее “любовью всей ее жизни”, как это многие в душе называют, остерегаясь, правда, произносить такие банальности вслух, и чаще всего их относят к своему избраннику те, чья жизнь только-только начинается, когда нельзя предугадать, ни сколько еще Любовей эта жизнь в себя вместит, ни сколь долгой она будет.

Тем не менее Берта не забыла историю с Янесом – такое никто не забывает, – какой бы ирреальной она ни выглядела. Берта не дала Эстебану Янесу номера своего телефона, и он тоже не дал ей своего. Она не позволила проводить ее до дому на такси, как ему хотелось, хотя было уже довольно поздно, когда Берта двинулась в сторону метро – без колготок, с полоской пластыря на коленке, поскольку Янес не успел спуститься вниз, чтобы купить ей новые. Короче, Эстебан не знал, где живет Берта, и, хотя фамилия у нее была не слишком распространенная, в телефонном справочнике она тем не менее фигурировала раз пятьдесят, и вряд ли имело смысл звонить по каждому номеру, хозяин которого носил фамилию Исла, надеясь исключительно на удачу. Только она сама могла бы восстановить их знакомство, явившись к Янесу домой или послав ему записку. И Берте было приятно сознавать, что такая возможность у нее есть, то есть за ней самой остается право проявить инициативу, но она не сделала этого. Несколько лет спустя Берта, вспоминая Янеса, подумала, что он, скорее всего, уже не живет на прежнем месте, переехал куда-нибудь и, вероятно, женился, а может, даже перебрался в другой город. Ей достаточно было хранить воспоминание о нем в качестве тайного прибежища, все более туманного и далекого, по которому слегка тоскуют и особо отличают среди прочих; куда при желании можно перенестись силой воображения, чтобы утешаться мыслью, что если было когда-то время беспечности и своеволия, легкомыслия и причудливых фантазий, то оно и сейчас должно где-нибудь существовать, хотя вернуться туда становится все труднее и труднее, не призвав на помощь бледнеющую память и мысленную картинку, а та не движется ни вперед, ни назад, а возвращает тебя все к той же сцене, которая повторяется без изменений от первой до последней детали и в конце концов обретает свойства живописного полотна, всегда до отчаяния одинакового. Именно так Берта вспоминала встречу, случившуюся у нее в ранней юности, – как полотно в музее. Любопытно, что с течением времени подробности расплывались в далекой дымке, а черты молодого бандерильеро в воображении Берты начали