Последний трофей Ганнибала - Вадим Астанин

Возникает давка, ряды смешиваются, но большинству все же удается отвернуть и, огибая свалку, они грозной тучей мчатся на римлян, осыпая римлян стрелами.

Когда расстояние между противниками сокращается настолько, что столкновения не избежать, Габиний подает знак, и солдаты быстро отходят назад, открывая заостренные стволы деревьев, установленные на треножники. Парфяне снова, теперь по всему фронту, врезаются в преграду из торчащих кольев. В этот момент открывают огонь расставленные по холмам боевые машины. Баллисты выбрасывают огромные камни и сосуды, наполненные горящей нефтью, катапульты пускают огромные копья, скорпионы мечут копья поменьше. К ним присоединяются многочисленные стрелки, воздух наполняется гудящими стрелами, дротиками и свинцовыми пулями, щедро отпускаемыми пращниками. Атака парфян захлебывается окончательно, передние бойцы сброшены с лошадей, задние напирают, и каждый в отдельности мечтает только о спасении. Отдельным воинам удается вырваться из этого хаоса, и они без оглядки мчатся к выходу из долины, вновь испытывая свою удачу, потому что в спины им летят смертоносные снаряды, пущенные опытной и безжалостной рукой.

Габиний посылает вслед бегущему врагу остатки сирийской конницы, а сам в это время перестраивает войско и кидается в погоню. Воодушевление солдат столь велико, что они словно бы забывают о доспехах, отягощающих их тела и скорым шагом, больше похожим на бег, устремляются вперед.

Лагерь парфян находился не так далеко от долины, и римляне преодолели этот путь достаточно быстро. Варвары бежали, не останавливаясь, бросив имущество, пленных и захваченные трофеи, в том числе и легионного орла.

Победа, последовавшая вслед за поражением, возвращение утраченного знамени, освобождение плененных товарищей, бегство врага, казавшегося непобедимым, все эти события, произошедшие за столь короткий промежуток времени, наполнили ликованием сердца людей и возвысили вождя, восстановившего честь римского оружия. Все восхваляют душевные качества Габиния, восхищаются его талантом полководца, отдают должное его уму, отмечают его храбрость и предусмотрительность, превозносят его заслуги как воина и администратора.

Впоследствии очевидцы с восхищением рассказывали, как солдаты подняли его на своих щитах посреди вражеского лагеря, провозгласили императором и спасителем отечества, после чего трижды пронесли вокруг поверженного шатра парфянского полководца, швыряя под ноги золото и дорогие ткани.

Взгромоздив затем огромную кучу драгоценностей, они заявили, что всем этим добром Габиний может распоряжаться по своему усмотрению, а они отказываются получать причитающуюся им часть добычи.

После того, как радость от победы несколько поутихла, Габиний, созвав солдат на сходку, поблагодарил их от лица отечества за проявленную стойкость и отказался от предоставленного ему права бесконтрольного распоряжения трофеями.

— Каждый из вас, стоящий здесь, достоин своей доли, — сказал наместник воинам, — ибо он жертвовал самым драгоценным, что только есть у него — самой жизнью. Поэтому та часть богатства, которая сегодня достанется вам, будет лишь незначительной компенсацией за вашу службу. Было бы непростительно для меня, вашего командира, если бы я воспользовался предложением, высказанным под влиянием душевного порыва, связанного с восторгом от блистательной победы, и стал производить траты, совершенно забыв о тех, кто проливал свою кровь ради её достижения.

Все, принимавшие участие в битве, получат вдвое от обычного вознаграждения, а центурионы и другие командиры впятеро от того, что им бы причиталось. Оставшуюся часть я обращу в деньги с тем, чтобы компенсировать собственникам их потери.

Речь Габиния была встречена гулом одобрения. Так он окончательно завоевал сердца солдат и мог теперь делать всё, что ему заблагорассудиться, опираясь на войско, верно преданное ему.

Возвратившись в Антиохию во главе победоносной армии, Марк Габиний отправил императору подробный отчет о всех предпринятых администрацией мерах, способствовавших восстановлению мира, порядка и спокойствия на части территории Империи, вверенной его надзору, усыпав послание к месту и не к месту чрезвычайно льстивыми выражениями и хвалебными славословиями в адрес августа. Вместе с тем, он, однако, в весьма жестких выражениях отстаивал свое право распределения военной добычи, минуя императорский фиск, ссылаясь при этом на необходимость укрепления доверия к провинциальной власти, неизбежно ослабевающей в периоды смут и потрясений.

Вызов был брошен. Наместник, столь явно игнорирующий законы Империи, ясно давал понять Риму, что его планы более амбициозны, чем простое обворовывание провинции в предвкушении сладкой жизни после возвращения в Город.

Витрувий отнесся к этому событию на удивление спокойно. Прочтя отчет, он заметил, что негоже держать столь выдающегося полководца вдали от Рима пусть на ответственной, но не отвечающей в полной мере его талантам и добродетелям должности, когда Империя, словно одинокий остров посреди бушующего Океана, окружена многочисленными врагами, постоянно угрожающими отечеству разрушением и гибелью. По поводу распределения захваченных трофеев август сказал, что Рим от этого не станет беднее, лишь бы подобное решение было скорее исключениям, чем правилом. Двор недоумевал и терялся в догадках. Император тем временем направил к Марку Габинию преторианского центуриона Аттия Силана с личным посланием, в котором поздравлял наместника с одержанной победой, столь значительной и славной, что, несмотря на определенные разногласия, возникшие между Римом и провинциальной властью, он решил наградить счастливого полководца триумфом, который и назначил своим эдиктом на 15 сентября.

"Дорогой Марк, — писал Витрувий, — Надеюсь, ты не будешь возражать против этого числа, ведь именно 15 сентября твой отец был облечен консульской властью, и если ты еще не страдаешь старческой забывчивостью, он был обязан этим возвышением мне.

Желая видеть тебя при дворе, я также питаю надежду на разрешение возникших между нами разногласий. Думаю, что твой приезд в Рим позволит нам найти приемлемое решение, ведь, в противном случае, будущее Империи вновь будет зависеть от воли случая и алчных самозванцев, в изобилии появляющихся в периоды смут. Зная же тебя, я не могу даже предположить, что ты желаешь своему отечеству такую судьбу. Думаю, что ты не ищешь для себя иную славу, нежели воинскую.

Я пишу это потому, что многие, весьма уважаемые и добропорядочные граждане, к которым я в своей частной жизни старался и стараюсь прислушиваться, настойчиво предупреждают меня о твоих якобы существующих честолюбивых замыслах, простирающихся вплоть до императорской диадемы".

Тут необходимо добавить, что Аттий Силан был доверенным лицом императора, поднаторевшим в тайных преступлениях, поэтому нет сомнений, что центурион, помимо письма, получил также соответствующие инструкции насчет дальнейшей судьбы строптивого наместника.

Итак, Силан отправился в путь, оставив Витрувия в ожидании радостного для него известия и здесь мы на время покинем их, обратившись к событиям, сделавшим миссию Силана бесполезной.

В ближайшем окружении императора Витрувия находился Никомед, бывший раб сенатора Луция Флора, возвысившийся благодаря тому, что обвинил своего хозяина в подготовке покушения на принцепса и активном участии в заговоре, составленном наиболее влиятельными патрициями с целью посадить на императорский трон своего протеже, командира преторианских когорт, префекта Руббелия Вокулу, по происхождению фракийца.

Искушенные в политической интриге люди утверждали, что никакого заговора в действительности не было, а Никомед действовал либо самостоятельно, рассчитывая поживиться в результате последующих проскрипций, либо с одобрения августа, время от времени прибегавшего к такому способу пополнения личной казны. Однако лица, непосредственно связанные с расследованием этого дела, уверяли, что угроза царствующему дому была более чем реальной и что основным доводом в пользу государственного переворота служило утверждение о стремительно нараставшей опасности для благополучия Империи в случае оставления у власти представителей династии Латиниев-Витрувиев, быстро вырождавшейся.

Так или иначе, Никомед получил свободу и большую часть имущества бывшего господина. Он повел свои дела так искусно, что скоро завоевал расположение императора, был приближен ко двору, получив место советника. К тому времени он увеличил состояние во много раз различными способами, не брезгуя любыми возможностями, даже самыми мерзкими. Впрочем, это и не удивительно, ведь сам август не отличался в этом отношении от последнего своего вольноотпущенника.