Последний трофей Ганнибала - Вадим Астанин

Цельс забылся тяжелым, неспокойным сном, словно провалился в вязкую, обволакивающую душу тьму, полную кошмаров. Обрывки зыбких видений проплывали во мраке, грудясь, порождали чудовищный хаос, захлестывая мозг мешаниной образов и звуков. Вдруг призрачный свет заполнил пространство. Внезапно он очутился в комнате, перед пустой скамьей. В центре помещения был небольшой фонтан. Тихое журчание воды приносило облегчение и покой.

Цельс огляделся, рассматривая помещение, стараясь определить, где он находится, но в этот момент его привлек посторонний звук, вторгшийся в тишину дома. Он резко обернулся. На скамье сидела женщина, одетая в темный хитон, прикрыв лицо пепельной накидкой. Перед ней стояла прялка и тонкая серебристая нить уходила, исчезала в бесконечности. Женщина работала, негромко напевая, и незатейливая мелодия наполняла душу щемящей тоской. [1]

— Марк Флавий Цельс, — произнесла женщина, оторвавшись от работы. — Что хочешь найти ты в Стране Теней? Что стремишься узнать, не желая подчиняться воле богов?

Он молчал, охваченный страхом и волнением.

— Смотри же, вот нить твоей жизни. Ещё не пришло время ее оборвать. Боги благосклонны и терпеливы, чаша их гнева пока пуста, они заняты более важными делами. Поэтому делай, что замыслил и не терзай свой ум бесплодными сомнениями. Но помни об одном: "Торопливость будет стоить тебе жизни". Теперь же иди и не оглядывайся, иначе все сказанное мною будет сказано напрасно.

Женщина повелительно махнула рукой, отсылая незваного посетителя. Стены дома медленно растаяли, и император вновь оказался на пустой равнине, заполненной призрачным светом.

— Флавий, проснись! — донеслось, откуда — то издалека, — Да проснись же, в лагере бунт…

Земля содрогнулась, горизонт стремительно пошел вверх, император сделал безуспешную попытку удержаться, но сорвался и полетел в бездну.

— Да просыпайся же, — Его настойчиво трясли за плечо, — Солдаты требуют тебя.

Цельс открыл глаза и резко сел, мало что понимая спросонья. Руф быстро двигался по палатке, хватая панцирь, шлем, меч. С грохотом кинув их на стол, он бросился к Цельсу:

— Быстрее, Флавий, еще можно исправить положение. Одевайся. Их еще можно уговорить. Обещай исполнить все их требования, отдай последние деньги…

— Хватит бегать, Руф. Если они еще склонны слушать, пойди и скажи им, что я, их император, сейчас выйду и выслушаю всё, что они захотят мне сказать. Скажи им, пусть они немного подождут, я должен привести себя в порядок.

Руф посмотрел на Цельса, взглянул на плащ, оставшийся в его руках и швырнул палудамент [2] под ноги императору.

— Иди и скажи им это сам, — посоветовал он мрачно. И пошёл к выходу.

— Позови Апра, — бросил ему вслед император, — Пусть принесет мне воды.

Апр вошел, неся битый оловянный таз, наполненный до краев водой. Император скинул теплую шерстяную тунику, набрал пригоршнями холодную воду, плеснул её на мускулистое, крепкое тело. Он не мог сказать, почему сразу не бросился к солдатам, чтобы уговорами, лестью и обещаниями вновь выпросить для себя очередную отсрочку, но странная уверенность в том, что именно так и следует поступать, не покидала его. Возможно, происходило это под влиянием необычного сна. Вещего сна. Спешка будет стоить ему жизни. Нет, он не спешил умирать. Одевался он также не торопясь; тщательно затянул ремни панциря, проверил остроту меча, поправил перевязь, надел шлем, застегнул фибулой плащ.

Площадь перед трибуналом была полна кричащей, улюлюкающей, сквернословящей толпой. Преторианцы и телохранители, растянувшись цепочкой, еле сдерживали напирающих на них солдат. Офицеры стояли за хлипким заслоном, обнажив мечи. Когда появился император, шум начал стихать, офицеры стали оборачиваться, но тут из толпы кто-то крикнул: "На мечи их!". И все снова заорали. К Цельсу подскочил примипил Луций Гельвий, заговорил быстро, стремясь поскорее объяснить сложившееся положение. Император перебил: "Хватит. Сам вижу". Спросил в свою очередь: "Кто зачинщик?"

— Началось с шестой когорты Виктора Германика. Разговоры среди солдат ходили давно, но никто не решался выступить первым.

— Назови поименно.

— Прости, император, не знаю.

Цельс отстранил центуриона и легко вспрыгнул на невысокую площадку трибунала [3]. Вскинул руку, призывая к тишине. Шум не стихал, казалось, никто и не заметил жеста императора. Офицеры окружили трибунал, выставив вперед мечи. Преторианцев теснили назад. Толпа напирала. Еще немного и она разорвет оцепление, заполнит остававшееся свободным пространство площади и поглотит императора вместе с его немногочисленными защитниками.

Однако настроение людей незаметно меняется, крики постепенно стихают и вдруг кто-то зычным голосом советует всем заткнуть пасти и послушать, что скажет август. Это требование подхватывают остальные и вскоре в разных концах площади уже слышны призывы к тишине. То тут, то там возникают небольшие потасовки. Не добившись добром, солдаты силой заставляют наиболее рьяных крикунов замолчать. Площадь затихает.

Цельс опускает руку, оглядывает толпу и, напрягая связки, начинает говорить, почти кричит:

— Солдаты! Соратники! Я не могу назвать вас гражданами, как назвал восставших против него воинов Юлий Цезарь только потому, что вы все уже являетесь гражданами Рима. Но я могу назвать вас соратниками и братьями по оружию, ведь мы вместе проливали кровь на полях сражений. Я вел вас в бой, будучи сначала трибуном, потом легатом, а теперь и императором. Мы вместе совершали переходы, строили лагеря, ночевали в продуваемых ветром палатках. Я ел вместе с вами, я вместе с вами пил прогнившую воду, вместе с вами я стоял в строю под стрелами варваров, вместе с вами я ходил в атаки и вместе с вами испытывал горечь поражений. Вы избрали меня своим императором, вы единодушно выкрикнули мое имя, вы требовали принять этот титул, даже когда я отказывался, вы лили слезы и умоляли меня, когда я просил вас присягнуть Валерию, вы падали на колени и обнажали свои многочисленные рубцы, следы прошлых ран, призывая меня быть более милосердным к вам, моим бедным подданным, вы клялись идти со мной до конца, не предавать и не обвинять меня в том случае, если дело, на которое вы меня подвигли, будет иметь несчастный конец. Я принял из ваших рук диадему римских цезарей, я поверил вашим обещаниям, я полностью положился на вашу верность, я искренне думал, что слова присяги, которыми вы связали свою честь, не будут пустым сотрясением воздуха. И что же я получил взамен? Когда вы начинали это дело, вы должны были понимать, что победа, возможно, не будет столь легкой. Или об этом знал только я? А вы лишь догадывались или же вообще не представляли всех трудностей нашего предприятия?

Вы можете убить меня прямо здесь, если посчитаете, что я обращаюсь с вами, как с трусливыми женщинами, а не как с храбрыми мужчинами, знающими, для чего они носят оружие. Но что я еще могу сказать, если одно серьезное поражение превратило вас в стадо трусливых скотов, думающих лишь о том, что хорошо было бы получать обещанное жалованье, не жертвую ничем, а в случае, если из этого ничего не выйдет, предать того, кто был избран вами добровольно, без всякого с его стороны принуждения, и переметнуться к победителю. Что ж, если таково ваше решение, я подчинюсь ему. С этого момента вы вольны делать всё, что сочтете нужным.

Вы можете уйти, можете остаться, можете убить меня, а можете выдать врагу так легко провозглашенного и с такой же легкостью преданного императора и с помощью этого дара купить себе прощение. Я отдаю свою жизнь, свое будущее в ваши руки, солдаты, но перед тем, как вы решите действовать, я хочу сказать следующее. Мы разбиты, но не уничтожены. Противник, одержав победу, считает, что нам уже некуда деваться. Расчёт врага прост: мы окружены, все дороги перекрыты, мы загнаны в непроходимую чащу. Что остается делать в подобной ситуации? Или сдаваться, или подыхать с голоду. Но мы не сложим оружия и не будем сидеть посреди германских лесов, трусливо ожидая решения своей участи. Нет и нет, солдаты! Мы возвращаемся и идем на Рим. Невозможно, скажете вы, и будете правы. Ибо так думают и полководцы Валерия. Они не торопятся нанести последний удар. Да и зачем спешить. Голод и чувство безысходности завершат прекрасно начатое дело. Остается просто немного подождать. Они ждут, когда вы приползёте к ним и обхватив их колени, будете молить о пощаде. Что будет с вами потом? Где закончите вы свои дни? Подумайте о своём будущем. Что вы выберете: жалкое прозябание или борьбу? Рабство или победу?