Частный визит в Париж - Татьяна Гармаш-Роффе

– Я это понял.

– Да?

– А ты думаешь, нет?

– Сдается, Максим, что мне будет интересно с тобой работать.

Оба рассмеялись.

Глава 4

Из того, как было все на следующий день, Максим бы сделал кино. Вот так: камера, мотор, поехали!

Тишина и покой аристократического пригорода; неяркое свечение желтеющей листвы, обметавшей узкие улочки; черные чугунные завитки ворот; изузоренная листопадом дорожка, ведущая к старинному белому дому. И замереть на мгновение – пусть втечет в объектив эта величавая, недвижная тишина.

И только потом камера найдет, нащупает, разглядит маленькую тонкую фигурку на крыльце, протянувшую навстречу Вадиму руки: змейка, ящерка в серебристо-сером платье – Соня.

Теперь наезд, вот так, следуя за моим взглядом, приближаясь, поднимаясь по лестнице: серебряный всплеск света на округлости груди; легкий золотистый сумрак между смуглыми ключицами; тонкая точеная шея; круглый упрямый подбородок; капризный изящный рот; губы, сложенные для поцелуя (пока еще не мне, Вадиму!); улыбка, ямочка на левой щеке, два белых влажных зуба, широко расставленных, с детской щелкой посередине. Но – дальше!

Дальше нос, обычный аккуратный носик, но не это главное; вот, вот, теперь! Утони в этих глазах, оператор, как тону и таю я! Цвета темного янтаря, плавно уходящего к вискам разреза, под сенью прямых игольчатых ресниц; нет, так не бывает, я сплю, мы с оператором спим, и видим сон, как художник рисует эту каштановую прядь на смуглом чистом лбу; нет, проснись, оператор, проснись и сними этот царственный и змеиный поворот головы, этот взгляд, яхонтовый, теплый, непроницаемый!

Сейчас и мне достанется поцелуй, как это удачно, что у французов принято все время целоваться, иногда это окупается сторицей; что бы такое сказать, любезное и остроумное? Хочется понравиться, она замужем, муж у нее «скучный и богатый»; вот и он, длинный и с длинным носом, невзрачный, серый, никакой, – богатый? Они втроем о чем-то толкуют, а я еще не придумал, что сказать; надо вырваться из плена этих глаз, но никак. Они меняют цвет, они расширяются и темнеют, они обращаются на меня – эх, держись, Максим! Ее губы что-то произносят, теряя в замедленной съемке улыбку; ее глаза темнеют и остывают, ее лицо, обращенное ко мне, замирает в ожидании ответа, а я стою, кретин бессловесный, вот чертовщина! Эй, стоп! Кино снято!

– Простите, – встрепенулся он, – я не расслышал? Засмотрелся: вы очень удачно вписываетесь в кадр… – сказал он немножко игриво, не зная, подать ли руку или поцеловаться.

Соня, глядя ему в глаза, медленно повторила:

– Где мой папа, Максим?

…Это снова было похоже на кино, но на то, которое он не любил: дурное, путаное, с многозначительными немыми сценами и бессмысленно-нервными восклицаниями. Говорили все одновременно, перебивая друг друга и не понимая ответов.

– В каком смысле? – спрашивал Максим.

– Как это где? – восклицал Вадим.

– Он же с вами? – тревожно не понимала Соня.

– Наоборот, он с вами, – удивлялся Вадим.

– Почему с нами, он с вами!

– Но он же остался у вас!

– Боже мой, у вас, у вас он остался!

– Ты что-то путаешь, Соня, ты позвонила…

– Так, стоп!

Гомон перекрыл Пьер, Сонин муж.

– Войдемте сначала в дом.

Вошли. Разделись. Дом был великолепно элегантен, но было не до того. В гостиной оказались еще двое мужчин и одна дама. Их лица были встревоженно-любопытны – видимо, до них долетели обрывки разговора на крыльце.

– Наши друзья, – бросил Максиму Пьер. Наскоро протянули руки.

– Маргерит, – тряхнула его руку женщина, удивительно похожая на Пьера длинным носом и бледным, без малейших следов косметики, немолодым лицом, обрамленным модной мальчишеской стрижкой.

– Жерар де Вильпре, – представился высокий, чуть полноватый мужчина с кудрявой головой и приятными карими глазами, подавая большую безвольную ладонь, мягко облепившую руку Максима, – мой сын Этьен.

На этот раз некрупная, но крепкая рука легла в руку Максима: изысканно красивый молодой человек, в тонких чертах которого затаилась Азия, бегло улыбнулся ему.

Уселись в кресла.

– У нас недоразумение, – четкой скороговоркой проинформировал своих гостей Пьер. – Не можем разобраться, куда запропастился мой тесть. Так что я вынужден занять общее внимание прояснением этого обстоятельства.

Соня была бледна, ее глаза мгновенно обметали синевато-серые тени, как это часто бывает у смуглых людей. На такую кожу свет во время съемок нужно ставить продуманно, иначе тени могут дать зеленоватый оттенок, который Максим не любил…

– С папой что-то случилось, – тихо сказала Соня.

Пьер обвел всех строгим взглядом.

– Спокойно, – сказал он, – не паникуй, Соня. Сейчас все выяснится. Давайте по порядку. Итак, как я понял, никто не знает, где находится месье Дор? – И он снова оглядел всех по очереди.

– Похоже на то, – ответил ему за всех Вадим.

– Вчера Арно должен был приехать к нам с Соней после съемок. Мы об этом с ним договаривались. Вадим об этом знал – так? Арно вам говорил, куда собирается ехать после съемок?

– Говорил. К вам.

– Мне он тоже так сказал, – подал голос Максим.

Пьер молча посмотрел на него и снова перевел глаза на Вадима.

– Вы обещали отпустить Арно, как только его сцена будет снята, Вадим. Правильно?

Вадим кивнул.

– На съемках все было нормально?

– Да, – пожал плечами Вадим.

– Он ушел сразу после своей сцены?

– Да.

– Значит, он закончил сцену и уехал. Дальше он собирался заскочить ненадолго домой, разгримироваться, принять душ, переодеться.

– Этого я не знаю, – сказал Вадим.

– Он мне отдал свои ключи, – заговорил Максим. – Он не мог поехать домой.

– У него есть еще одни, – строго отозвался Пьер. – И он поехал домой – это логично, не так ли? После съемок актеру нужно разгримироваться и привести себя в порядок.

– Он мог доехать прямиком до вас и принять душ у вас, разве нет?

– Мог. Но он хотел заехать к себе домой. Он нам так сказал. Это его дело, не правда ли, где ему удобнее принимать душ?

– Разумеется, – согласился Максим. – Только нас это никуда не продвигает. Мы не знаем, заезжал он домой или нет. Все, что мы можем сказать с уверенностью, – уходя со съемок, он собирался ехать к вам.

– Вы не знаете? Вадим, может, и не знает. А вот вы, Максим, – вы знаете.

– Почему это?

– Потому что вы, приехав со съемок, нашли его дома пьяным и спящим. Так ведь?

– Я? – Максим обалдел от такого заявления.

– Вы.

– Бред какой-то. С чего вы взяли? Когда я приехал, дяди не было. Я его спокойно ждал, уверенный, что он у вас, а потом позвонила Соня…

– Правильно, Соня вам позвонила потом. Но только уже после вашего звонка.

– Моего звонка?

– Вашего.

– Куда?

– В каком смысле?

– Куда я звонил?

– Нам.

– Я вам звонил?

– Вы нам звонили.

– Я вам не звонил.

– Звонили. Поскольку вам было известно, что мы его ждем. И сказали, что нашли Арно пьяным и спящим в своей квартире и чтобы мы не волновались.

– Вот это да! Я вам повторяю, я вам не звонил. Наоборот, это Соня мне позвонила! Я даже вашего телефона не знаю!

– Телефон вам дал Арно, или вы нашли его у него в записной книжке.

– Да я вам не звонил, повторяю!

– Послушайте, Максим… – Пьер говорил ровно, не повышая голоса, но у него стала подергиваться одна ноздря – нервный тик, должно быть, – что сделало его лицо еще более неприятным и высокомерным. Все остальные переводили глаза поочередно с Максима на Пьера, молча и внимательно следя за их разговором. – Послушайте… Отпираться нет смысла, это уже совсем не похоже на шутку. Даже на дурную. Я, кажется, понимаю, как дело было… Вы приняли участие в розыгрыше. Догадываюсь, по просьбе Арно. Вы его застали дома, но он не был пьян…

– Да нет же, я вам говорю!

– Погодите, не перебивайте меня… Он не был пьян, но попросил вас позвонить сюда и сказать, что он напился и спит и не может к нам приехать, по одной простой причине: он не хотел сюда ехать. Возможно, он хотел избежать разговора, который у нас намечался… Теперь же вы не хотите его выдавать: он вас наверняка об этом просил! Мы все ваши чувства понимаем, но все же хотелось бы знать: где Арно?

– Это сумасшедший дом какой-то! Я его видел последний раз на съемках!

– Максим, Максим, – укоризненно произнес Пьер, – ситуация складывается слишком серьезно, чтобы продолжать розыгрыши… Посмотрите на Соню, посмотрите, как она бледна, она волнуется за отца!

Видимо, под впечатлением от этого патетического восклицания Маргерит встала и, подойдя сзади к креслу Сони, положила руки на плечи и что-то прошептала ей в ухо, утопив длинный нос в Сониных волосах. Соня с плохо скрываемым раздражением повела головой, отстраняясь, и негромко сказала извиняющимся тоном: «Ничего, Маргерит, все в порядке».