Грешница и кающаяся. Часть II - Георг Борн

Эбергард мог следить из заточения за шумом на улицах» и когда выстрелы стихли и крики прекратились, стал думать о собственном положении.

Он мужественно вынес обрушившийся на него удар — не унизился и не изменил своим нравственным принципам. Но теперь он с ужасающей ясностью осмыслил все потрясения последних дней. Ему представилась преступница дочь, которую он так долго искал; последнее придворное празднество, где враги решили лишить его даже доброго имени, обесчестить даже родителей. А теперь, покинутый всеми, непонятый и оклеветанный, он находился в заключении, как самый низкий мятежник.

Удрученный тяжестью этих дум, он закрыл лицо руками и долго стоял так, стараясь подавить вспыхнувшее в нем минутное отчаяние. Он так глубоко был погружен в свои мысли, что не слыхал или не обратил внимания на то, как отворилась дверь и в помещение вошла монахиня. Она несколько минут не шевелясь пристально вглядывалась в Эбергарда, потом дверь медленно захлопнулась за нею.

Точно из мрамора выточенное лицо Леоны выражало торжество. Она осмотрелась, как будто желая убедиться в том, что ненавистный ей муж действительно находится в заточении.

Эбергард стоял к ней спиной. Казалось, он постепенно овладевает собой. Глаза его, обращенные к небу, прояснились, и он достал висевшую у него на груди ладанку. Вид ее как будто успокоил его и придал ему новые силы.

В эту самую минуту во двор замка ввели молодую девушку, которая едва держалась на ногах. На руках ее были цепи, бледное лицо искажало горе; ее прекрасные голубые глаза горели лихорадочным блеском.

Игуменья тронула Эбергарда за плечо. Он оглянулся и узнал Леону.

— Посмотри-ка,— произнесла эта страшная женщина, указывая на окно,— ты ищешь своего ребенка — вот она.

Князь Монте-Веро посмотрел во двор замка и увидел закованную в цепи Маргариту. Как ни был закален Эбергард, это ужасное для родительского сердца зрелище потрясло его. На этот раз удар был рассчитан слишком точно. Тело взяло верх над волей. Лишившись чувств, упал он на холодный пол.

Торжествующая и удовлетворенная Леона отступила на шаг, чтобы лучше видеть дело своих рук. С нескрываемым удовлетворением глядела она на беспомощно распростертого у ее ног Эбергарда.

III. ВЕСЕЛАЯ НОЧЬ В ШАТО-РУЖ

Минуло пять лет.

Перенесемся в Париж на блестящий карнавал. Уже год, как Луи Наполеон вступил на французский престол и женился на прекрасной Евгении Монтихо, подруге детства королевы испанской Изабеллы.

Дождливым мартовским вечером множество богатых экипажей и просто наемных карет бесконечной вереницей тянутся к одному из тех веселых уголков Парижа, где наши предки умели жить, любить и веселиться намного непринужденнее, беззаботнее и веселее, чем мы, дети века сомнений и самоанализа. В доброе старое время в Шато-Руж можно было встретить скрытого под маской принца крови, герцогов, маркиз и графинь. Родовитая знать, связанная в своих салонах неумолимыми предписаниями строжайшего этикета, приезжала сюда отдохнуть душою, весело и непринужденно провести время вместе с молодыми девушками из народа, всегда красивыми и зачастую вовсе не успевшими вкусить плодов от древа познания добра и зла. В гостеприимных гротах и беседках Шато-Руж это невинное препровождение времени, не стесняемое никакими законами, часто переходило в самые утонченные по разврату и цинизму оргии.

В описываемый нами вечер у входа в Шато-Руж происходила сильная давка: любопытные гризетки и работницы, несмотря на проливной дождь, не могли удержаться от желания рассмотреть всех гостей, съехавшихся на бал-маскарад в веселый кафе-шантан. Однако нельзя сказать, чтобы прибывающие гости удовлетворяли любопытству публики, так как все почти мужчины и дамы, выходившие из карет, были в костюмах, а лица их были закрыты черными масками.

Но вот к крыльцу подъехала карета, из которой вышли две маски — монах в коричневой рясе и маленький, почти шарообразный послушник, возбудивший своей особой громкий взрыв хохота.

— Ты взял на себя все расходы, брат Жозе,— весело шепнул послушник монаху,— так плати!

Худощавый человек в рясе вытащил из потайного кармана, где явно позванивало золото, деньги и получил в кассе билеты.

— Тебе, брат Жозе, следовало выбрать другой костюм,— не успокаивался послушник.— Ты поступил чересчур смело.

— Я нарочно выбрал этот костюм, брат Кларет, дерзость меньше рискует,— отвечал монах, у него из-под маски выбилась рыжая борода.— Да и чего же нам бояться?

— А если сюда явится Олоцаго со своими друзьями? Он, кажется, хорошо тебя знает еще с тех пор, как ты был начальником ордена «летучей петли».

— Не беспокойся. Дон Салюстиано Олоцаго сегодня вечером находится в Тюильри, а завтра ночью, даст Бог, будет уже в наших руках. Я узнал, что он посещает Bal de l'opera.

— Отлично,— шепнул иезуит.— Значит, нам представляется случай быть еще на одном балу во славу Санта-Мадре, и это будет исполнено нами — ведь подобное посещение также входит в круг наших тяжких обязанностей.

— Для меня гораздо легче отыскать завтра Олоцаго, нежели найти сегодня монахиню Франциску Суэнца, бежавшую из Бургосского монастыря,— отвечал Жозе. Читатель, наверное, узнал в нем брата Франциска Серрано. Он жил вместе с новым духовником королевы братом Кларетом в Париже, где ему было поручено отцами Санта-Мадре отыскать дона Олоцаго, посланника Изабеллы при дворе Наполеона, и лишить его возможности вредить инквизиции.

Удалось ли сие двум испанским монахам и как удалось, этого мы не станем здесь описывать, а будем следить за двумя благочестивыми братьями лишь в той мере, в какой это необходимо для хода нашего повествования.

— А уверен ли ты, что Франциска Суэнца находится в Шато-Руж? — спросил Кларет.

— Похититель покинул ее, и она продолжает и здесь, как мне сказали, предаваться ужасному греху.

— О заблудшая сестра! Однако откуда ты почерпнул эти сведения?

— От брата Эразма из здешнего монастыря кармелитов; он случайно услышал, как во дворце одной графини говорили о ее красоте.— Жозе с товарищем вошли в большую высокую залу, где царило веселье.

Жозе остановился у одной из колонн, что поддерживали галерею, откуда раздавалась музыка, и стал рассматривать многочисленных гостей и убранство залы. Обитые темно-красным бархатом стены, расписные ниши, где стояли мягкие кресла и били благоуханные фонтаны, мелодичная музыка действовали расслабляюще.

Рядом с залой находился зимний сад. Здесь среди мраморных колонн и зелени были расставлены столы и стулья, а напротив них находились беседки, обвитые зеленью. В зимнем саду был свой оркестр; он играл попеременно с оркестром залы, и под его музыку танцевали. На галерее располагались отдельные кабинеты, куда могли удалиться от шума толпы все, кто жаждал уединения и даруемых им наслаждений.