Оглашению не подлежит - Дмитрий Морозов

Часам к пяти на дороге, выходившей из балки, появились два всадника. Они посовещались о чем-то на виду у говорухинского отряда. Потом один двинулся к ветряку, а второй — неспешной рысью к роще, где стояли казаки.

9. Кто есть кто…

У разведчика существует некое шестое чувство, которое вырабатывает в нем его сложная и опасная жизнь. Оно складывается из чуткого восприятия и немедленного сопоставления сотен мелких деталей: оттенков поведения людей, мимоходом брошенных фраз, случайных на первый взгляд совпадений — словом, из сотен пустяков, которые обычно остаются незамеченными.

Борис Лошкарев обладал этим чувством, которое можно назвать интуицией. Операция “Клубок” была не первой, в которой он принимал участие. Он работал в Петрограде над раскрытием заговора Люкса. Одна из цепочек этого заговора тянулась в Астрахань, где и застало его распоряжение отбыть в Донскую чрезвычайную комиссию. Интуиция настойчиво твердила Лошкареву, что вот-вот начнутся главные события.

Когда в квартиру, где “корнет Бахарев” так уютно устроил Анечку Галкину и есаула Филатова, под вечер пришла некая дама в строгом черном платье, Борис понял: “Есть!”

От открыл ей дверь сам. Она спросила, не здесь ли живет Анна Семеновна Галкина.

— Проходите, — спокойно сказал Борис, пропуская даму вперед. Долю секунды она колебалась, потом вошла. Он скорее почувствовал, чем услышал, что за дверью стоит еще кто-то, может быть, не один. Борис плотно закрыл дверь на щеколду и громко познал: — Анечка! К нам гости.

Едва заметно дрогнули брови Галкиной, вышедшей навстречу.

— Валерия Павловна, дорогая! — воскликнула она. — А я как раз завтра собиралась к вам с новостями.

— Здравствуйте, милочка! — ответила дама низким голосом, бесцеремонно проходя в комнату, где у стола сидел настороженный есаул Филатов.

— Это моя благодетельница, — сказала Анна Семеновна Борису, — разрешите, Валерия Павловна, представить вам: хозяин этого гостеприимного дома Борис Александрович Бахарев, корнет!

Борис щелкнул каблуками, гостья протянула ему руку. Слегка прищурившись, она оглядывала комнату и вдруг, будто громом пораженная, широко раскрыла глаза.

— Что это? — сказала она трагическим шепотом. — Иван Егорович? Да ведь вы же…

— Полно вам, сударыня! — оборвал ее Филатов. — На сцене в Киеве у вас получалось значительно лучше. Скажите лучше, как вы нас нашли. Господин Новохатко не дремлет?

Валерия Павловна сделала страшные глаза, указывая ими на Бориса.

— Странно, Иван Егорович, — начала она.

— Ничего странного, — сказал Филатов, резко вставая, — этому человеку я доверяю больше, чем себе. Он спас мне жизнь.

Борис сделал протестующий жест.

— Прошу прощения, я вижу, что вам надо поговорить. Я не стану вам мешать. Между прочим, вчера один грек на базаре обещал мне добыть бутылку вина. Она как раз была бы кстати. Анечка, постарайтесь насчет стола, я мигом.

Борис взял с вешалки фуражку и пошел к двери. На противоположной стороне улицы он увидел человека, который упорно делал вид, что ничем не интересуется. Борис постоял, прикуривая у ворот. Потом зашагал к рынку. Из ворот вышел второй человек и двинулся за ним. Так они дошли до рынка.

Несмотря на вечерний час, там еще было многолюдно. Не торопясь Борис шел сквозь толпу, незаметно посматривая, не отстал ли провожатый. Но тот, видимо, был не новичком в таком деле и ухитрился очутиться рядом с Борисом, когда он подошел к одному из ларьков, за прилавком которого стоял молодой черноволосый парень.

— А! Здравствуй, гражданин-товарищ, — сказал он Борису. И, внимательно посмотрев на его лицо, добавил: — Что имеешь, сахарин, мыло?

— Сахарин будет завтра, Костя, бутылку вина нужно.

— Вино! — сказал Костя, глядя в сторону непрошеного свидетеля. — Опять ему, видно, выдали?

Он нагнулся и достал из-под прилавка большую темную бутылку.

— Три миллиона!

— Бога побойся, Костя, ты ж православный…

— А ты бога не боялся, — горячо подхватил Костя, и у прилавка вспыхнул обычный на ростовском рынке горячий торговый разговор.

…А тем временем не менее горячий спор продолжался и в комнате небольшого домика неподалеку от базара.

— Я не приму ваших обвинений, — сказал Филатов, когда Борис вышел из комнаты. — Я знаю только одно: никто, никто в тот трудный час не пришел ко мне на помощь, хотя я знаю, что у центра была такая возможность. Совершенно верно поступила и Анна, и этот корнет был для нас единственной надеждой.

— Откуда такое всемогущество? — Валерия Павловна тонко улыбнулась.

— У него куча денег, — ответил Филатов, кроме того, масса знакомых. Он каким-то образом связан родственно с епископом Филиппом, между нами, я подозреваю, что он его сын.

— Что вы говорите? — Валерия Павловна даже приподнялась в кресле. — А он что, действительно корнет?

— В этом у меня нет никаких сомнений, — Филатов подошел к маленькому письменному столу, на причудливых резных ножках, стоявшему в углу комнаты, — Анечка, посмотри, закрыта ли там дверь? Вот глядите, что я здесь обнаружил, — он передал фотографию Валерии Павловне.

На снимке с отштампованной золотом маркой екатеринодарского фотографа Манштейна были запечатлены на рисованном фоне Кавказских гор три офицера. Слева, картинно положив руку на эфес сабли, стоял корнет Бахарев.

— Вот этого, который сидит в кресле, — сказал Филатов, — я отлично знаю. Штабс-капитан Трегубов, корниловец, участник “Ледяного похода”.

— А он, я имею в виду корнета, знает о существовании нашей организации?

— Я думаю, догадывается, — ответил есаул, — но у него на этот счет свои убеждения. Он давно разочаровался во всяких организациях и действует на свой страх и риск.

— Но помогает же ему кто-нибудь?! — удивленно спросила Валерия Павловна.

— Ну, это люди другого плана — черный рынок, контрабандисты, коммерсанты. Отсюда и деньги, которых у нашего корнета больше, кажется, чем у наших общих знакомых.

Валерия Павловна задумалась.

— Во всяком случае, — сказала она наконец, — пока Бахарев ничего не должен знать о существовании нашего штаба. Я посоветуюсь. Постарайтесь узнать получше о его связях с епископом Филиппом.

— На днях он получил от него письмо, — сказала Анна Семеновна, — но он носит его все время с собой.

В дверь постучали. Явился Бахарев, улыбаясь, он поставил на стол бутылку вина.

— Настоящее абрау-дюрсо, — сказал он с торжеством, — за подлинность ручаюсь. Этот грек, конечно, порядочная шельма, но за деньги представит хоть белого слона.