Приключения в шхерах - Юзеф Чельгрен

Вы спросите: как произошло, что маленький выдренок прославился на всю Швецию? Об этом я расскажу вам немножко позже.

Коробейники

(Чистюля-Ниссе рассказывает сказку о молчании)

Скучными осенними вечерами в доме у Дундертака подолгу сидят, не зажигая лампы. Керосин стоит дорого, да и достать его трудно, так что приходится экономить. Впрочем, и в сумерках всегда найдется, чем заняться. Например, можно чинить сети. Это считается мужским делом. А женщины, чуть стемнеет, встают из-за прялок и садятся вязать чулки. Вязать чулки — дело нехитрое. Можно и вслепую.

Так коротают вечера в будни. По субботам же и перед праздниками, отобедав, уже больше ничего не делают, а садятся сумерничать.

После того как набродишься по лесам и полям, после опасных походов в открытом море, что может быть приятнее этих тихих послеобеденных часов?

Дундертак забирается с ногами на широкую деревянную лежанку, а рядом пристраивается Малыш Христофор и затихает, уткнув нос в колени хозяина. За белесыми оконными стеклами раскачиваются черные ветки деревьев. Из открытой дверцы кухонного очага тянет ровным жаром догорающих поленьев. Все вокруг теряет привычные очертания, преображается, меняет свое лицо. В углу, оказывается, стоит не шкаф, а одетый в доспехи рыцарь — страж королевского замка. Подвешенный к потолку хлебный вертел превращается в копье, а насаженные на него круглые хлебы — в проткнутые насквозь рыцарские латы. Это трофеи, взятые в бою у врага. [4]

Дундертак пристально всматривается в сгущающиеся сумерки. Он забывает обо всем на свете. Забывает, кто он такой, забывает, что находится под надежной кровлей родительского дома и что рядом, словно самое безобидное домашнее животное, сладко посапывает во сне Малыш Христофор.

Всего этого больше не существует. В медленно надвигающейся темноте перед Дундертаком разворачиваются картины кровавых битв и самых удивительных приключений. Это не дрова догорают в очаге — это пляшут отсветы пожара горящей крепости. Не деревья качают за окном черными ветками — это мчится в наступление вражеская конница. Рыцарю в доспехах грозит смертельная опасность.

Дундертак вскакивает с лежанки:

— Берегитесь, милорд! Берегитесь!

И в ту же секунду волшебные чары пропадают. Взрослые поднимают глаза от работы и, улыбаясь, глядят на него. На полу барахтается удивленный Малыш Христофор. Пшеничные волосенки Дундертака еще стоят торчком от пережитого волнения, но лицо уже выражает самое горькое разочарование. Никакой вражеской конницы и в помине нет — просто это мотаются за окном ветки деревьев. Рыцарь в доспехах? Но это же обыкновенный посудный шкаф! А горящая крепость обернулась старой кухонной плитой, в которой догорают обыкновенные дрова.

Мама смотрит на сына и ласково спрашивает:

— Ты опять замечтался, Симон?

Христофор зевает, показывая мягкий язык, и недовольно скребет лапой за ухом. Он так сладко соснул — и вот тебе на!

Что тут говорить? Разочарованный и смущенный, Дундертак тихим мышонком забирается обратно на лежанку.

Иногда в дом заходили мастеровые из чужих, далеких мест. Приходил сапожник со связкой березовых колодок за плечами и двумя стеклянными шарами в руках. Шары наполнены водой. Ее, наверное, никогда не меняют, такая она всегда затхлая. Стеклянные шары прозвали лампами сапожников. Их действительно изобрели сами сапожники. Работая, они ставили обычную керосиновую лампу между двумя такими шарами. Вода отражала свет, и сразу становилось так светло, что протягивать шилом дратву не составляло никакого труда.

Заглядывали к ним в дом и другие. Например, портняжных дел мастера. Эти важные господа приезжали обычно в собственных телегах. Пока в доме щелкали их ножницы и стучали утюги, к столу подавались самые изысканные кушанья — свежезажаренный сиг и теплый, только что испеченный хлеб.

Зато коробейники приходили на своих двоих. Их профессия была тяжелой и утомительной. День за днем ходили они по проселочным дорогам. Шаг за шагом, от двора к двору. Они таскали с собой два тяжелых короба, подвешенных на ремнях через плечо. Один спереди, другой сзади.

На остров, где жил Дундертак, чаще всего заходили двое: один — по прозвищу Уноси-Ноги, другой — Чистюля-Ниссе.

Уноси-Ноги был огромный, неопрятный детина, от которого вечно плохо пахло. Он нагнал страху на весь остров, а что до Дундертака, так он боялся его больше всего на свете. Уноси-Ноги умел всех заставить плясать под свою дудку. Никто не осмеливался ему ни в чем отказать, потому что Уноси-Ноги всегда грозился, что придет ночью и подожжет скотный двор и сеновал.

В один прекрасный день, когда Дундертак был дома один, дверь в хижину с треском распахнулась, и ввалился Уноси-Ноги. Постучать или же спросить разрешения войти было не в его обычаях. Увидев, что мальчик один дома, он окончательно обнаглел, направился прямо к окну, где стоял кухонный стол, стукнул по нему кулаком и гаркнул во все горло:

— Эй, щенок, подать сюда жратву и питье! Я, видишь ли, проголодался, а если Уноси-Ноги захотел пожрать — он должен пожрать! Слыхал? Или сказать погромче?

Дундертак от страха начал икать. Малыш Христофор прижался к его ногам, чуя угрожавшую хозяину опасность.

— Ну? — рычал Уноси-Ноги. — Я устал и желаю спать! В кровати и на мягкой перине! Если Уноси-Ноги желает дрыхать, подавай ему помягче! Что?

Дундертак оцепенел. Христофор выгнул спину — блестящая шерсть, встав дыбом, заходила электрическими волнами.

— Пожрать и завалиться! — орал Уноси-Ноги. — Слышишь? Может, еще громче? Я целый день шатался по дорогам! Ясно тебе?

У Дундертака язык стал как деревянный. Он не мог вымолвить ни слова. В голубых глазенках застыл ужас.

— Полный вперед! — командовал Уноси-Ноги. — Руля не слушаться?

Руки и ноги Дундертака налились свинцом, и он не мог пошевельнуться.

Уноси-Ноги не торопясь вытащил из кармана брюк коробку спичек и наклонился над Дундертаком. Дундертак увидел совсем близко злые зрачки и почувствовал зловонное дыхание грязного рта.

Христофор весь подобрался и, приоткрыв верхнюю губу, показал блестящий ряд остро отточенных зубов. Дундертак стоял навытяжку, приготовившись к самому худшему.

— Послушай, парень, — процедил Уноси-Ноги, и волосатый кулак с зажатой в нем коробкой спичек подъехал к самому носу Дундертака. — Ты что, оглох? Да я из тебя котлету могу сделать! Но мы придумаем что-нибудь поинтереснее. Запрем двери и пустим в твоей хибаре петуха. Красивый будет петух — красный да большущий, до самой трубы гребешок! Не простой петух, а особенный — моей работы. До чего ж тебе тепло будет да приятно. Теплее, чем тебе хочется. И я погрею над огоньком свои бедные, промерзшие руки. Ох, и погреюсь же я! Не бойся, уж позабочусь, чтобы горело как следует!

Уноси-Ноги придвинулся еще ближе. С заросшего щетиной лица на Дундертака не отрываясь глядели налитые кровью глаза.

Дундертака трясло, как в лихорадке. Он больше не надеялся остаться в живых. Спина его покрылась холодным потом, колени стали мягкие, как вата, и дрожали. Еще секунда, и он хлопнулся бы без чувств.

Но Малыш Христофор сохранил полное присутствие духа. Мягким движением он сжался в комок, приготовился — и, будто им выстрелили из пушки, прыгнул в лицо великана. Первым на его пути попался нос, торчавший прямо посередине этого огромного волосатого чурбана, — и сильные, острые зубы Христофора защелкнулись.

Нападение было неожиданным. Уноси-Ноги отшатнулся, издав леденящий душу вопль. Ничего удивительного — Христофор умел кусаться! Отшвырнув коробок со спичками, Уноси-Ноги обеими руками пытался оторвать от себя взбесившееся животное. Легко сказать! Христофор висел на коробейниковом носу надежнее любого замка.

У коробейника потемнело в глазах. Видимо, он решил, что в доме поселился сам Нечистый, выпустивший на него всех духов тьмы. Он как сумасшедший выскочил на улицу. Забыл и дверь запереть, и дом поджечь. Ноги у детины были длинные, и его не надо было учить бегать. Бежал он в этот раз, как, наверное, никогда в жизни не бегал. На носу у него мертвой хваткой повис Христофор.

Уже далеко от дома, на проселочной дороге, выдренок разжал зубы. Но Уноси-Ноги продолжал удирать. И удрал так далеко, что с этого дня о нем на острове ни слуху ни духу не было. Никто об этом, кстати, не жалел. Наоборот, все вздохнули с облегченном.

Сколько лет подряд Уноси-Ноги шатался по острову, гремя спичечным коробком под носом у добрых людей и грозя устроить пожар! И никто не решался указать ему на дверь и произнести наконец вслух его имя: уноси ноги!

А вот Малыш Христофор не испугался и натянул-таки зазнавшемуся детине нос. Проклятый коробейник долго будет помнить выдренка Христофора!

Рыбаки посмеивались: