Баллада о Розеттском камне - Марина Яковлева

— Ты отлично водишь машину, вот я и решил перенять опыт.

— У меня мотор заглох, понятно?!

— Открывай, будем чинить!

— Трос порвался.

— Не понял.

— Железная веревка. Потянешь — открывается капот.

— Что это — капот?

— Где мотор находится.

— У тебя есть… как же это по-вашему?!. Сейчас принесу.

В чемоданчике было полно всего, но трос подцепить не удавалось. Петр, пытаясь вытянуть конец через вентиляционную решетку, ободрал руку. Проступила кровь. Лена — и пусть первым бросит в нее камень тот, кто сам без греха, — повторяла: «Пусть бы этот трос подольше не доставался», — а когда Петр заводил мотор: «Пусть бы этот мотор подольше не заводился». Увы, вскоре все было сделано. «Только бы не заплакать! Только бы…»

Петр продул бензонасос.

— Видела, какая грязь!.. Я заслужил теперь, чтоб ты сказала имя?

— Лена, только знакомиться с тобой я не буду.

— Ты сейчас торопишься. Вот мой телефон, позвони. Я буду ждать.

Эх, Петр! Чего тут ждать? Безнадежно все. Нет надежды на счастье. Нет.

Ну что ж… Любовь! Любовь… Вот математика — логика физики! — вывозит ее на своей спине в королевы естественных наук, а вот Аристотель, уступив просьбам куртизанки, под окнами дома ученика своего, Александра Македонского… Эх, любовь, любовь!.. Давно известно, что влюбленным свойственно совершать подвиги либо каким-то иным способом увековечивать имя предмета своей страсти. Так, по просьбе Джулиано Медичи Боттичелли изображает его возлюбленную, Симонетту, в образе Венеры, стоящей в раковине и только что рожденной из пены морской…

БЕРЕГ МОРЯ ПОСЛЕ ШТОРМА.

— Пап, что это за накипь на берегу?

— Это пена.

— А откуда она берется?

— Из грязи.

— Ты что ребенку говоришь?! По-твоему, Афродита родилась из грязи морской?!

Джулиано и Симонетта… А вот Питер Пауэл Рубенс (или, «по-нашему», как бы ты сказал, Петр Павлович Рубенс! — Неправильно! Отца его звали Ян! — Ну, тогда Петр Иваныч! уж это совсем по-нашему!) поступил проще. Он сам увековечил себя и возлюбленную (жену), да еще как! На картине «Автопортрет с Изабеллой Брант» Петр (опять это имя! оно преследует меня!) Иваныч изобразил себя на высокой табуретке (в левой руке у него то ли эфес шпаги, то ли верх закупоренного кувшина с вином), а Изабеллу — на низенькой скамеечке… Вопрос: много ли найдется женщин, которые дали бы согласие запечатлеть себя у ног мужчины (пусть любимого), да еще счастливо улыбались при этом?! Наверное, Изабелла очень любила Рубенса… А может, знала, что «буйволу» (Петр Иваныч родился в 1577 году, в год Буйвола… — Петр! Петр мой! Я уже начинаю понимать, что ты — «буйвол», как Петр Иваныч!) лучше не перечить?! Я не правитель Флоренции, как семейство Медичи…

(— Нет! Нельзя ли сначала о Медичи, потом о Рубенсе, ведь их ничто не связывает?!

— Нельзя! Ни в коем случае! Да и связь налицо: Рубенс создал цикл аллегорических полотен «История Марии Медичи»! (на портретах — полная женщина в летах с приятным лицом, но расплывшимся подбородком, и до того прямым носом, что по нему можно проверять линейки…).

Короче говоря, придворных художников у меня нет. Рисовать я не умею. Изваять твою статую из мрамора мне не по силам — я даже зайца из пластилина и то не слеплю. Что могу я? Легкую тень твою обвела я по контуру в сердце своем. Покуда я жива, не сотрется в памяти моей твое имя…

Нет, так дело не пойдет. Давайте уж я лучше о чем-нибудь другом расскажу. Хотя бы о сотворении мира… Не судите строго — как выйдет.

То было в единоначальеи равновероятье дня и ночи.И сонная Луна, прикрывши очи,Не ведала, что ей предназначалось…

На далекой планете, до которой не докричишься и не достанешь рукой, жили люди. Похожие на нас с вами. Руки, ноги, головы — все это у них было. Были у них и школы, и институты, да в этом ли суть? Однажды студент четвертого курса Дэвл (совершенно случайно это условное имя — а так называли богов в Индии и Иране — напоминает английское «devil», а также русское «дьявол») собрался делать курсовую работу. Итак, жгучий красавец брюнет, слегка прихрамывающий на левую ногу (с чего бы это?), беззаботно насвистывая, швыряет капсулу с концентратом в багажник вселеннолета (концентрат — искусственная мини-планетка, упрятанная с помощью сил сжатия в небольшую упаковочку). Повторим: швыряет концентрат в багажник!.. Трудно представить себе, что было бы, если б этого не случилось! От резкого удара нарушилась структура одной из компьютерных схем, и концентрат начал самостоятельно добирать энергию для расконсервации. Взрыв! Катапульта сработала, и Дэвл был выброшен из вселеннолета…

Очнулся он в высокой траве, верхушки которой сплетались у него над головой. Выбравшись из травы, Дэвл увидел, что вокруг зеленеют дубравы, цветут цветы. Странно, для выведения пары верблюдов по генному коду (тема курсовой работы) этого абсолютно не требуется! Вселеннолет поблескивал стальными боками в лучах заходящего солнца. На табло в салоне Дэвла ждала энергограмма: «Немедленно возвращайтесь! Вы получили чужой концентрат! По истечении двух недель начнется его автоконсервация!» Дэвл машинально достал из кармана яблоко. ЭВМ по-домашнему моргала красными глазками-лампочками. «Тореадор, смелее в бой!» И Дэвл, швырнув огрызок в иллюминатор, запустил программу. Вскоре машина сообщила: «Ориентировочное время счета — 8 часов». За окном вселеннолета темнело, Дэвл раздвинул кресло — получилась удобная кушетка. Лампочки мигали, Дэвл спал, ЭВМ считала. Ей было «до лампочки», день сейчас или ночь…

А утром трава стала еще зеленее, деревья — еще выше. Иллюминаторы вселеннолета заслонила листва. «Расчетные данные для загрузки в генный аппарат готовы». Дэвл запустил программу. Через полчаса из генного аппарата выскочили два крохотных существа и, увеличиваясь в размерах прямо на глазах, проскользнули сквозь сетку ограждения, превратившись в громадных горилл, промчавшихся в сторону леса и скрывшихся в высокой траве. «Что за чертовщина? Где два верблюда?! В курсовой требуется получить верблюдов!» Но тут с конвейера выскочили еще двое. Сантиметра по три каждый. Пробежав немного, они взлетели, и размах крыльев у них увеличился до полутора метров. Они становились все больше и поднимались все выше, пока не скрылись из глаз. «Птеродактили! — обалдел Дэвл. — Что происходит?!» Затем появились два медведя, а за ними такая пара, которой и названия нет. Дэвл кинулся к пульту и набрал «СТОП». ЭВМ ответила: «Программа надежно защищена. В случае отключения питания генный аппарат в аварийном режиме продолжит работу до полной обработки массива данных». Вот так. Видимо, от удара какая-то схема сбоит, а результат… И аппарат продолжал работу, а на планете появлялись все новые птицы, гады, звери.

И прошел день, и ночь прошла. Когда Дэвл проснулся, она уже сидела в вольере на траве. У нее были вьющиеся волосы цвета воронова крыла, окутывавшие ее, словно легкое облако. Глаза у нее были синие-синие, как два цветка. А все остальное… трудно сказать… слово «тело» тут не подходит. Глаза у нее были, как два цветка, а сама она была словно сияние — как солнце, только еще чудеснее и нежнее. Словно сияние, окутанное темным облаком, чтоб с непривычки люди глаза не обожгли.

Я бросился к ней, но в двух метрах ноги отказались повиноваться, и я неожиданно для себя спросил:

— Как вам спалось?..

Она удивленно взглянула и сложила губы трубочкой, будто хотела что-то сказать.

— Что?

— О? — повторила она и улыбнулась.

— Вы меня понимаете, да?

— А? — радостно произнесла она и засмеялась.

Тут меня осенило: она не умеет разговаривать!

— Дэвл, — сказал я и ткнул себя пальцем в грудь.

— Эва, — счастливо повторила она за мной и легонько дотронулась до себя.

Что ж, пусть это будет ее именем… Я показал пальцем на себя: «Дэвл», а потом на нее: «Эва». Она попыталась повторить. Со второго раза вышло верно. Вскочив, счастливая, она побежала, полетела по траве, выкрикивая наши имена. Странно, но лицо ее показалось мне знакомым, хотя никогда — никогда в жизни! — не видел я такого прекрасного лица. На кого же она похожа? На кого же?.. Мать честная! Неужели?! Не чуя под собой ног, я бросился к вычислительной машине. Так и есть! Вместо чтения информации с диска, машина ввела голограмму, то есть меня, находящегося в поле считывания!.. Эва действительно была похожа на меня, только очень красивая. Я смотрел на нее, а она все бегала по лугу, выкрикивая наши имена — свои первые в жизни слова. И вдруг остановилась у яблони.

Я не преувеличиваю, все было именно так: она подошла к яблоне и взглянула на яблоневый бутон. Он тотчас раскрылся. Ева потянулась к ветке, чтобы вдохнуть нежный яблоневый аромат. Розовые лепестки осыпались, и свершилось чудо: на наших глазах крохотная почечка стала превращаться в плод, в настоящее яблоко. И оно, сначала такое кислое, такое терпкое даже на взгляд, зазолотилось, впитывая Евино тепло, Евино сияние. Вот уже прозрачно-хрустальное яблоко висело на дереве. Ветка качнулась. Яблоко оторвалось и упало бы на землю, но Ева успела подхватить его. Еще минута — и она бы его надкусила, но я успел закричать: «Ева! Не ешь! Нельзя! Ева! Нельзя!!!»