Культурология: Дайджест №3/2012 - Ирина Галинская

Автор подчеркивает, что онтология безобразного шире онтологии красоты. «Формы и виды безобразного неповторимо вариативны, здесь все решает воображение, для которого нет канонов и требований соответствия, и ничем не стесняемый художественный поиск… Безобразное искушает и метафизически. Искушает возможностями как опять же безграничной свободы, так и глубины символизации, достижения безграничной выразительности того, что и непредставимо, и невыразимо… Безобразное привлекает и как возможность выражения протеста. Причем протеста, адресованного не только к обществу, но и к самому миру…» (с. 262).

Одна из характерных примет современного культурного контекста – заигрывание с безобразным, «когда мертвое притворяется живым». Это есть отпадение от человеческого образа, перечеркивание идеи человека, уход от человеческой нормы в разных ее формах, «что свидетельствует о разочаровании человека в самом себе, разочаровании, которое и гонит его в “сады Бодлера” – прочь от природы, от органики, от человека… В область мертвого, в сферу случайного, бессмысленного, хаотического» (с. 276). Ссылаясь на слова Х. Зедльмайра, автор замечает, что «отверзлись врата подземного мира, и мы наблюдаем вторжение хаотического нижнего мира во внешне упорядоченный интеллектом и культурой мир человека. У человека появились новые боги – Хаос и Ничто» (цит. по: с. 292). Образ нашего общества автор называет, к сожалению, «равно без-образным и безобразным» (с. 300).

Тем не менее в заключение высказывается «несколько слов в защиту безобразного – не столько явления, сколько категории: выделения и самой правомерности присутствия категории безобразного в кругу других… категорий, и ее равноправности с ними» (с. 301).

Безобразное неотрывно от жизни, оно неустранимо из ее живой ткани, «из ее хрупкого дления, которое не бесконечно и не до конца объяснимо. Безобразное есть неотъемлемая часть нашего мира, его оборотная сторона, “мертвый лик отвергнутого мира”, как выразился поэт М. Волошин. И его не избежать, оно незаменимо для обозначения того, что реально есть…» (там же).

Монография завершается выводом о том, что безобразное учит ценить бытие во всех его проявлениях. «Человек обречен творчески работать с безобразным, превращая его в красоту, но никак не умножая его и не населяя им свою жизнь» (с. 303).

ФИЛОСОФИЯ КУЛЬТУРЫ

ПРОБЛЕМА КРИЗИСА КУЛЬТУРЫ В ТРУДАХ ОСВАЛЬДА ШПЕНГЛЕРА И АНДРЕЯ БЕЛОГО 9

К проблеме соотношения культуры и цивилизации, т. е. к традиционной проблеме философии культуры, обращались немецкий культурфилософ Освальд Шпенглер (1880–1936) и русский символист и философ Андрей Белый (Борис Бугаев, 1880–1934). Автор реферируемой статьи пишет о культурологическом диалоге между этими двумя мыслителями.

Освальд Шпенглер в своем главном философском произведении, работе «Закат Европы: Очерки морфологии мировой истории» (1918) и Андрей Белый в статьях «Кризис культуры» (1920) и «Основы моего мировоззрения» (1922) говорят о проблеме кризиса культуры, когда ставят вопрос о соотношении понятий «культура» и «цивилизация». У обоих мыслителей имелось много общего, они были связаны с естественными науками, а не только с гуманитарными, и оба были энциклопедически образованными людьми. Шпенглер вначале работал учителем математики в гимназии, Андрей Белый окончил естественное отделение физико-математического факультета Московского университета в 1903 г., а с 1904 по 1906 г. посещал лекции на филологическом факультете.

В статье «Кризис культуры» Белый противопоставляет культуру как живой организм, как «творчество самой жизни», цивилизации, «ставшей формой сознания, механической составляющей жизни человека» (с. 30). Статья «Основы моего мировоззрения» при жизни Белого напечатана не была. Первая публикация данной статьи состоялась в 1994 г. В разделе «Феноменология культуры», т. е. в оригинальной типологии культуры Белым выделено четыре этапа культурного развития, «каждый из которых вмещает в себя элементы предыдущих этапов» (с. 32). Этими элементами являются философия, музыка, зодчество, физика, теология, биология, поэзия, социология. Элементы взаимодействуют и образуют различные группы сочетаний. Введение в группы сочетаний качественно новых элементов превращает культуру в цивилизацию. Но Белый отмечает, что распадение культуры в цивилизацию – это не гибель культуры, а кризис. «Кризис культуры, таким образом, трактуется Андреем Белым как предпосылка, импульс ее будущего развития» (с. 33).

Что касается Шпенглера, то он трактует цивилизацию как стадию умирания культуры. Трактовка XIX в. в качестве периода кризиса была традиционной для социогуманитарного знания конца XIX и начала ХХ в. Если для Белого кризис представляется единственной возможностью саморазвития культуры, то Шпенглер видит в культуре стадии рождения, расцвета, кризиса и смерти, т. е. «совокупность замкнутых локальных типов» (с. 33).

ФИЗИКИ VS. ЛИРИКИ: К ИСТОРИИ ОДНОЙ «ПРИДУРКОВАТОЙ» ДИСКУССИИ 10

Характеристику «придурковатая» применительно к дискуссии, получившей в культурной истории СССР название «дискуссии физиков и лириков», дал Игорь Андреевич Полетаев, чье письмо «В защиту Юрия», опубликованное в «Комсомольской правде» 11 окт. 1959 г., положило начало полемике, затянувшейся на несколько лет. Полетаев был автором первой отечественной книги о кибернетике, вышедшей годом ранее. Расхожими стали слова из заметки Полетаева: «Мы живем творчеством разума, а не чувства, поэзией идей, теорией экспериментов, строительства. Это наша эпоха. Она требует всего человека без остатка, и некогда нам восклицать: ах, Бах! ах, Блок! (…) Хотим мы этого, или нет, они стали досугом, развлечением, а не жизнью» (с. 135).

Поводом для его письма стала опубликованная в той же «Комсомольской правде» 2 сентября статья Ильи Эренбурга «Ответ на одно письмо». Эренбург отвечал на письмо некой студентки пединститута, жаловавшейся на своего друга, инженера Юрия, за то, что он не хочет посещать выставки и концерты, а на попытки прочитать ему стихи Блока заявляет, что искусство – это чепуха, так как пришла другая эпоха – эпоха точных знаний и научного прогресса.

К концу декабря дискуссия захватила и другие органы центральной и местной печати, а также вылилась в публичные диспуты. Появление самого словосочетания «физики и лирики» возникло по ходу этой дискуссии с оглядкой на стихотворение Бориса Слуцкого, напечатанное в октябре того же года в «Литературной газете»: «Что-то физики в почете. / Что-то лирики в загоне. / Дело не в сухом расчете, / Дело в мировом законе».

Защитники литературы и искусства тиражировали аксиомы о безальтернативности гуманизма, произрастающего на шедеврах культуры, а не на формулах и чертежах. Однако приходилось считаться и с теми надеждами, которые директивно возлагались на научно-технический прогресс, призванный приблизить построение коммунизма.

В ретроспективной оценке статей и откликов, опубликованных в ходе дискуссии «физиков» и «лириков», последняя удивляет накалом патетики и пустословия. Главной чертой этого говорения остается эмоциональное (само) убеждение в возможности и необходимости синтеза искусства, науки и идеологии. Аргументы в пользу достижения общего языка между наукой и искусством ищутся в рассуждениях об интересе людей искусства к науке, а ученых – к искусству. Даже если речь ведется собственно о «физике» (математике и т.д.), она предстает не чуждой лирике, тогда же, когда речь идет о литературе, живописи и музыке – они полагаются не чуждыми физике (в частности, и потому, что «физика» в своей основе «лирична»). Не случайно и то, что одним из «ключевых слов» всей дискуссии служит слово «кибернетика», отсылающее к науке, которая призвана объединить точное и гуманитарное знание методами прогнозируемого информационного управления.

Если в 1954 г. в «Кратком философском словаре» кибернетика именовалась «реакционной лженаукой», то в Программе КПСС 1961 г. она названа одним из основных средств построения коммунистического общества. Ключевыми понятиями кибернетики, как не уставали напоминать ее пропагандисты, были понятия «управление» и «информация», проективно объединявшие различные области знания и сферы деятельности для решения разного рода технологических, экономических и социальных задач. На практике такие решения предсказуемо мыслились в терминах партийного руководства обществом и, кроме того, соотносились с декларируемым в будущем стиранием границ между физическим и умственным трудом, технической и творческой интеллигенцией и т.д.

Легализация кибернетики предстает на этом фоне небезразличной к властным функциям науки в индустриальном и постиндустриальном обществах. В терминах Алвина Гоулднера, активная (само) идентификация советского научного сообщества может быть описана в данном случае как стремление к созданию «нового класса» интеллектуальных элит, причастных к власти, а спор «физиков» и «лириков» – как дискурсивный конфликт при «расстановке сил» в той степени, в какой он мог быть выражен на языке публичного идеологического доверия и (или) протеста.