Чиканутый - Константин Ковалев

Произошла смена ворот. И старичок перекочевал налево, опять устроился сзади. На пятой минуте второго тайма в мои ворота назначили пенальти. Все. Сухому мне не уйти… Все равно — расшибусь, но постараюсь! В момент удара я ложным движением поманил секретаря райкома в сторону своего более слабого — правого угла, не теряя при этом центра тяжести. Удар! Влево! Лечу, но толчок чересчур сильный: показалось, что мяч идет в самый нижний угол, а он пошел ближе ко мне. Поэтому я его чуть не пролетел. Мяч ударил меня в живот… От живота мяч далеко не отлетает. Так и есть, вот он, в двух шагах от ворот, медленно катится от меня… Короткозубая немолодая девушка летит на добивание… А я беспомощно лежу!.. Вратарь редко успевает подняться в таких случаях, но я поднялся, оттолкнувшись от земли всем: руками, ногами, животом. И, чуть не сломавшись, изогнулся вправо и кинулся наперерез удару… Удар, нанесенный с одного метра, как мне показалось, расплющил у меня все лицо: нос, губы, брови, и я не почувствовал, как коснулся земли… Ребята меня подняли и отряхнули.

— Ура! Понимаешь. Костя, ура! Отбил! Мяч уже у их ворот. Да цел… Ну-ка, дай взглянуть… цел! Даже крови из носа нет! Стой!

И я стоял. А через минуту — надо же! — «Трактор» заработал пенальти. «Снесли» малыша Захарова. Понедельник поставил мяч на одиннадцатиметровую отметку. Вдруг аппарат старичка произвел яркую вспышку. Понедельник и вся команда повернулись ко мне, замахали руками:

— Костя! Костя!

— Мне бить?! — Но тренер прикрикнул из-за ворот:

— Беги, раз зовут!

Он-то знал, что играть в поле я не умею, но бью с левой так, что он не раз покрякивал: «Эх, если б ты еще и водиться умел! Я б тебя — левым крайним!»

Я добежал до чужой штрафной. Никогда еще я не ступал на нее во время игры. Как далеко позади остались мои пустые ворота! Чернявый вратарь «Трактора» вдруг стал белобрысым. Даже брови и глаза у него побелели. Так это ж Кондратьев! Как он, псина, сюда пробрался?! Но судья уже дал свисток, и я, как на тренировке, когда «расстреливал» ворота Фирстка, медленно подошел к мячу и, показывая рукой, куда буду бить, пробил в правую от Кондратьева «девятку». Удар был резаный, «американкой», по-теперешнему — внешней стороной ступни. Неужто в штангу?.. Нет. Впритирку со штангой мяч влетел в верхний угол. Кондратьев только проводил его взглядом. Переполненные трибуны гремели. Обычно мы играли при малочисленной публике из числа членов общества и «сочувствующих». Но сегодня был спортивный праздник «Трактора», и билеты были проданы на две игры сразу: в 16.00 играли юноши, а в 18.00 — взрослые мастера «Ростсельмаша» и бакинского «Нефтяника» (ныне «Нефтчи», что, впрочем, в переводе с азербайджанского на русский означает то же самое). Из-за них-то и пришло столько болельщиков, но потом многие говорили, что после юношей на взрослых смотреть было не интересно.

И вот одна минута до конца игры. Я обернулся. Старичок с прибором не уходил. Значит, что-то будет еще! Привыкнув к сегодняшней фантасмагории, я заметил, что игроки «Трактора» только при сближении со мной принимали вид явно посторонних лиц, этих, на которых почему-то спокойно реагировали судья и все прочие. Но как только они отходили на свою сторону поля, они снова превращались в обычных юношей из «Трактора». И тут меня осенило: старик своим чудо-прибором делает так, что этих вижу только я и притом только с близкого расстояния. Судье, ребятам, тренеру, публике в отличие от меня нет необходимости видеть этих: ведь эти не пытались их выгнать из комсомола! Вот так прибор! Тут мне показалось, что раздался финальный свисток, и я вышел уже на два-три шага из ворот. И в этот момент я увидел в воздухе черный растущий, спускающийся за мою спину мяч!.. Опыт подсказывал, что взять его просто физически невозможно: человек не может прыгать спиной назад так, как он это делает лицом вперед. Но — допустить!.. И я отчаянно прыгнул. Вижу, не достаю. Перегибаюсь назад. Все равно — нет. А мяч у пальцев. И тогда я в полете переворачиваюсь дополнительно через бедро… в бедре дикая боль… и я, весь перекрученный, пальцами левой забрасываю мяч на перекладину. Мяч покатился по ней и… упал за ворота на сетку. Победа! Встать я не смог. Меня подняли и поставили. Приготовился прыгать на одной ноге в случае удара. Подали угловой, но ребята стали стеной и головами, грудью, ногами отбили удары. Все. Сирена. Выстояли. Публика гремит. Я обернулся. Опять старик исчез! Надо же! Не поговорили!.. Доскакал до его скамьи. Так и есть. На брошенном входном билете написано, как я теперь понимаю, фломастером: «До встречи в XXI веке!» В двадцать первом! Ой! Мне в двухтысячном будет шестьдесят четыре… Старик! Ивану Ефимовичу тридцать восемь, и то какой он уже пожилой. Волосы из носа растут… Я поежился. Но, вспомнив Кацо, Утюга, Ежика, Кондратьева с Рудаком, членов бюро райкома и Фирстка, я захотел в XXI век…

В раздевалке ко мне подошел стройный светлый шатен с зачесом на бок. Ох, да это ж мастер спорта Петр Щербатенко! Знаменитый в недавнем прошлом игрок ЦДКА, затем — капитан ростовского «Динамо», а сейчас — лучший тренер в городе.

— Такого я не видал, — сказал он. — Тебя Костей зовут? Ковалев? Ну, знаешь, если ты и дальше так пойдешь, второй Хомич из тебя выйдет!

Я чуть не упал от счастья. Впрочем, при одной только здоровой ноге это было сделать нетрудно. Щербатенко сказал, что уже решено послать Виктора Понедельника, Юрия Захарова и меня весной в Москву на республиканские сборы. Для юношей. Что это такое, я плохо понимал, но радовался…

Дома, таясь от матери, я перед зеркальцем ниткой перетянул и отрезал живой лоскут на внутренней стороне губы.

Но ни на какие сборы я не поехал и вторым Хомичем не стал. Ежик Лошадиная Голова влепил мне в четвертой четверти двойку по геометрии, хотя по контрольной я получил тройку. Моей матери он объяснил, что поставил мне двойку на мою же пользу: чтобы я целое лето — и лучше с репетитором! — занимался. Иначе, мол, я провалюсь на госэкзамене в десятом классе!.. Но главное, конечно, не это, а то, что играть я стал в воротах слишком ровно: без срывов, но и без фантастических взлетов. И произошло это вот почему. Когда я отлежался и смог ходить, я, еще прихрамывая, пришел к себе на «Буревестник». Иван Ефимович посмотрел на меня с гордостью. Ребята обрадовались мне. Но когда я осторожно заглянул в заветную кладовку, все негромко засмеялись. А весы… весов там не было!..

— Где мои весы?! — громко закричал я.

— Ну, весы не твои, а государственные, — поправил меня тренер. — А кроме того, их убрали для твоей же пользы. Вон комсомолец Фирстков сигнализировал, что они, как он пронаблюдал, отрицательно влияют на ровность твоей игры. Как постоишь на них — что-то себе в голову возьмешь и после этого «бабочки» пропускаешь. Словно замечтался о девушках!

Ребята засмеялись погромче. Фирстков торжествующе таращил на меня свои круглые черные глаза. Я был поражен.

Пропали весы! И почему тренер говорит таким протокольным языком? Оказалось, что Фирсток наябедничал в райкоме о неких метафизических отношениях комсомольца Ковалева из средней мужской школы № 47 со старыми, но подозрительно ведущими себя весами. Поэтому забирать весы приехали те, кому положено, вместе с той некрасивой старой девушкой, секретарем райкома. И когда весы сдвинули с места, чтобы отнести их на грузовик, какой-то винт с шипением лопнул и словно плюнул старой девушке в лицо. Она страшно завизжала, зажмурясь. Но, как выяснилось, лицо ее совершенно не пострадало, хотя психика была некоторое время поражена. Сидя в кабинке грузовика, она (разумеется, в бессознательном состоянии) трижды громко прочитала «Отче наш», молитву, которую она, как поклялась, никогда не знала. Выслушав все это, я застонал:

— Что же вы наделали, что же вы наделали! Как же я теперь, не зная веса моей души, смогу хорошо играть в воротах? Как же я узнаю, где добро, а где зло?!

Все онемели. И только Фирсток заверещал:

— Иван Ефимович! Ребята! Да ведь он чиканутый! Помните, его в том году спартаковец по голове стукнул?

И все весело зашумели:

— Чиканутый! Чиканутый!

Иван Ефимович подивился мне, покачав головой, и, увидев, что я плачу, кивнул Фирстку светло и радостно:

— Вон из команды! Чтобы я тебя в Рабочем городке больше не видел.

И Фирсток исчез, не дожидаясь, пока его побьют ребята.