Стеклодув - Елизавета Прибой

– Жалованьем не обделю, голубушка, дела хорошо идут. Ты девочка стала совсем большая, ответственная. – Толстый Бычок смотрел на меня, прищурив глаза, и его лицо походило на свиную моську.

– Нет, спасибо, – я развернулась, чтобы уйти.

– Лесечка, подумай! – тут же сказал папа. – На это место многие хотят.

– Ну, так возьмите кого-нибудь из них. А я предпочту копаться в земле, чем быть причастной к смерти животных.

И я ушла на кухню, гордо закрыв за собой дверь. Мои родители были отличными врачами, они не понимали моего нежелания последовать их примеру, но уважали его. А я, всю свою жизнь слушая захлебывающиеся страхом смерти мысли их пациентов, мечтала только об одном – никогда и близко не подходить к больницам. Мне предоставили год на определение своего дальнейшего жизненного пути, и пока я устроилась работать на ферму к семье Кука, кем-то вроде разнорабочего. Мне нужно было высаживать саженцы, иногда собирать и упаковывать овощи. Ничего сложного, за исключением того, что делать это всю жизнь я точно не хотела, а чем заняться в дальнейшем – не представляла. Решение этой проблемы представлялось особенно сложным, потому что большую часть времени мою голову занимали мысли о смерти, и силы уходили в основном на то, чтобы для начала просто перестать думать об этом.

День походил на пороховую бочку. Толстый Бычок ушел. Филя с самого утра заперся в комнате, папа стучал к нему раз пять, но он не открыл. Не открыл и мне. Я сидела у себя, пыталась сосредоточиться на сериале и слушала папины перемещения по дому – вниз, по лестнице, в коридор, потом снова наверх, в их спальню. Потом в кладовку и снова в спальню. У нас был небольшой дом – две спальни наверху, одна внизу, маленькая гостиная, кухня и две кладовки, одна из которых на самом деле была обычным стенным шкафом. Я слушала его тяжелые и громкие шаги, которые звучали в этом доме всю мою жизнь. Мне было страшно. Наверное, всем было страшно – никто не говорил, но мы понимали, как только вечером вернется мама, огромный взрыв разнесет наш уклад жизни на маленькие кусочки, и уже ничто и никогда не будет так, как прежде.

Её голос раздался в полдевятого, на два часа позже обычного. Я спустилась и даже с другого конца коридора почувствовала запах то ли коньяка, то ли виски, но точно не хорошего сухого вина. Если она и была пьяна, то уже успела протрезветь: мама выглядела усталой и смирившейся со всем на свете. Она оглядела сидевшего в гостиной на диване, на привычном для него месте, папу, потом меня, сняла куртку и попросила позвать Филиппа. На этот раз он открыл почти после первого стука, высунул голову и быстро оценил обстановку в доме.

– Я не пойду, – он хотел закрыть дверь, но я её удержала.

– Что значит «не пойду»? Они попросили.

– Мне все равно, что они скажут, я не пойду.

– Филя, – я легко втолкнула его в комнату и просунулась следом, – все понимают, что тебе не все равно, и никто не хочет этого разговора. Но это все равно случится, и ты что, хочешь бросить в этот момент меня там одну? С ними? Ты мужик вообще или как?

Филя хмуро посмотрел куда-то за дверь и решился.

– Ладно, – сказал он.

Мы вошли в гостиную, мама сидела в кресле около дивана, папа на том же месте. Они предложили нам сесть, но Филя не двинулся с места, я осталась стоять рядом с ним. С тех пор, как ему перевалило за двенадцать, я начала видеть в нем не ребенка, к которому привыкла, а настоящее мужское плечо. И хотя Филя был обычным подростком, хмурым и скрытным, для которого разговор с симпатичной одноклассницей становился настоящим приключением, с недавних пор именно он был для меня самым близким членом семьи, если наше нечастное общение можно было назвать близким.

– Дети, я обещал вашей маме, что скажу все сам, – начал папа. – Вы у меня уже взрослые и сами хорошо понимаете. Так вышло, что мы с мамой решили развестись. Вы должны знать, что не имеете к этому решению никакого отношения, это связано только с нашими собственными проблемами. Я подыскал работу в столице, и, как только обживусь, вы сможете приехать ко мне в гости. Помните, мы с вами ездили туда разок, отсюда всего несколько часов на автобусе, – он замолчал, видимо, сообразив, что мы помним, поскольку ни в каких других городах не были. Мы не отвечали, мама сидела, уставившись в окно. – Лесечка, это большой город, если ты решишь поступать там в университет, то сможешь жить у меня.

Филя посмотрел на меня, а я на маму. Все происходящее вдруг показалось мне глупым и несмешным спектаклем, а мы все просто плохо выучили свои роли.

– Я так понимаю, вы уже все решили, и наше мнение не имеет значения? – сказала я холодным и издевательским голосом.

– Ну, Лесечка…

– И вы просто говорите это теперь, когда в твоей машине уже лежат чемоданы, и ты сейчас сядешь в неё и уедешь? Вы не собираетесь даже попытаться сохранить все ради нас? – мне хотелось плакать, но отчаянно не хотелось, чтобы они это видели. – Мама, что ты молчишь? Это не твоя семья прямо сейчас разваливается?

Повисла пауза. Мама медленно повернула голову и посмотрела на меня так, будто бы и впрямь не знала, что я её дочь.

– Нет, Леся. Моя семья давно развалилась.

– Ну, раз так, то скатертью дорога. Если вам интересно, вы отвратительные родители, – и я, резко рванув с места, убежала к Филе в комнату, потому что лестница наверх казалось мне сейчас непреодолимым препятствием. Он вошел следом, сел перед компьютером и заклацал мышью. Я лежала, спрятав голову в подушку и слушала всего один вопрос, гремящий в голове «почему я»? Почему это происходило со мной?

Папа вошел через десять минут.

– Дети, я приеду вас навестить через месяц, и… может, хотите попрощаться?

Я оторвала мокрое лицо от подушки, посмотрела на него, и поняла, что хочу. Филя никак не отреагировал. Мы с папой вышли во двор, миновав все так же застывшую в гостиной маму, глядящую в окно. Я вдруг подумала, что в глубине души понимаю, почему они больше не хотели жить друг с другом.

Папа обнял меня, я прижалась щекой к его теплому плечу и вдруг подумала, что его запах