В потоке творчества: художник… Терентiй Травнiкъ в статьях, письмах, дневниках и диалогах современников - Ирина Соловьёва

Довелось и мне побывать на одной из таких выставок с потрясающим названием «Силы небесные», проходившей в Центральном Доме Художника на Крымском Валу в Москве в далеком уже 2006 году, где были представлены живопись и художественная ковка мастера. На память об этой незабываемой встрече с Вадимом Овсянниковым и его живописью остался Каталог картин той выставки с бесценной собственноручной подписью и пожеланием доброй памяти от знаменитого художника современности Вадима Геннадьевича Овсянникова.

Группа «Мастер» и Вадим Овсянников на его выставке в ЦДХ

«Силы небесные». 2005 г.

Т. Травник «Из дневников поэта»: Особое место для души

Более четверти века прошло, как я впервые посетил эти края, усадьбу А.П.Чехова в с. Мелихово. Случилось так, что с начала 90-х годов я стал частым гостем этих мест и сразу полюбил их всей душою, можно сказать прикипел. Все здесь было сердцу моему и мило, и желанно: и эти полные света леса, и поля, и святые родники села Талеж, и храм Рождества Христова, в восстановлении которого после пожара, мне довелось принимать непосредственное участие. Удивительно красивый, расписанный самим настоятелем о. Вадимом (Овсянниковым) храм Воздвиженья Креста Господня, внешне, да и внутренне чем-то напоминающий абрамцевский модерн. В этом храме, в январе 2002 года венчались мои родители.

Приезжая сюда, я останавливался и гостил у своего старинного, верного друга, настоятеля храма о. Вадима, который жил и столовался в то время у Марьи Михайловны – чудесной женщины, коренной мелиховчанке, в доме, что и по сию пору стоит недалеко от храма.

Помнится, как уходил я бродить по окрестностям, слушать тишину и певучесть этого края. Спокойная и простая красота местного пейзажа, будто с полотен самого Исаака Левитана, заново сходила в самую мою душу. Исаак Ильич был близким другом Антона Чехова и подолгу жил, и работал в Мелихово. Так сложилось, что и на Рождество, и на Крещение, и на Пасху именно на Богослужение я приезжал в Мелиховский храм поалтарничать, попономарить, а то и чтецом или звонарем побыть. Со многими сельчанами довелось мне познакомиться лично. Здесь мною было написано немало стихотворений.

Навсегда запомнилась случайная встреча с артистом Михаилом Кононовым, приехавшим в Мелихово в составе съемочной группы. Помню, как-то раз, мы вдвоем с ним беседовали, сидя на брёвнах, недалеко от храма. Почти час мы провели с Михаилом Ивановичем в задушевном разговоре.

Народный артист России (2000 г.) Михаил Иванович Кононов.

Я читал свои стихи, точнее даже стихи-песни, а он мне отрывки из классики вспоминал. Запомнилось, сказанное им при расставании: «Ты пиши, Терентий, пиши, это, скажу, дело такое…». Задумался, подбирая слово, но так и не закончил свою мысль, кто-то позвал его, он и поспешил. Уже после его смерти, бывая в селе, приходил я на это местечко. Бывало, встанешь, вспомнишь этот разговор с его последней фразой и всё думаешь: как же он должен был её закончить? Писать стихи… Какое все-таки это дело было для Михаила Ивановича? Может «нужное», «трудное», «важное»?

Много фотографий сделано мною в этих местах. Если честно, то с фотоаппаратом не расстаюсь с юности. Во всех путешествиях что-что, а он всегда со мной. О Мелихово целая фотолетопись получилась за двадцать лет. Иногда выберешь времечко, достанешь альбом, присядешь, смотришь фотографии и вспоминаешь… Нет-нет, да что-то и случится такое, необычное: то ли строка какая послышится, то ли мелодия. Тогда глаза закроешь и просто дышишь всем этим, просто дышишь. И так хорошо на душе становится…

Коллаж Т. Травника усадьбы А.П.Чехова в селе Мелихово Московская область.

Дорогами живого письма

Терентий любил работать масляными красками и почти не рисовал акварелью. По его словам, он хоть и изобретал свои формы в искусстве, но ни у кого не копировал ни манеру, ни технику, рисовал легко так, как чувствовал. Как когда-то сказал о его живописи Митрофанов – «пишет правильно-неправильно». В какие-то моменты он старался уходить от школы рисования, от того, чему его учили, потому что берег свое видение, свои индивидуальную манеру и почерк.

В живописи Терентий увлеченно фантазировал и экспериментировал, рисуя кривые кувшины, склянки, улыбающиеся, плачущие и беседующие чашки и чайники…

Не секрет, что копирование полотен известных мастеров всегда занимает значительное место во всяком художественном образовании. На раннем этапе, еще до основного обучения, Терентий тоже увлеченно пробовал свои силы в копиистике, делая маломасштабные работы с картин Сальвадора Дали и Василия Перова. Ему хотелось понять – сумеет ли он уловить дух произведения, скопировать, срисовать, как можно точнее и, надо сказать, у него это получалось. Мне самой довелось видеть несколько очень удачных его копий. И все-таки он стал философом от живописи, но не живописцем в полном смысле этого понятия. Он не ушел глубоко в лабиринты живописи, а оставил её для себя только, как возможность иллюстрирования своего внутреннего пространства. Его пейзажи оставались в большинстве своем фантазийными, впрочем, как и натюрморты. Различные манеры письма были для него приемлемы, нравились многие техники, и он с энтузиазмом осваивал любую из них, оставляя за собой право собственной. Как начинающий спортсмен, упражняясь на каждой тренировке, нарабатывает опыт и мастерство в своем виде спорта, так и Терентий, желая добиться высочайшего уровня в живописи, досконально прорабатывал каждый новый прием, каждый новый метод, добиваясь наилучшего исполнения в любой интересующей его технике и манере, не теряя при этом собственной индивидуальности. Именно поэтому, открывая следующую страницу для наступившего 1995 года, Терентий сразу наметил для себя конкретные шаги на год для достижения цели – повышения личного мастерства в живописи и записал в своем дневнике:

– Одноцветная техника.

– Цветная графика (пластическая графика).

– Основанные на цветной графике пейзаж, натюрморт, портрет (пластическая живопись).

– Фактурная живопись.

Полгода спустя, появилась и другая запись: «С мая 1995 года я начал развивать технику пластической графики и живописи, не оставляя любимой фактурной». Вообще, у Терентия необыкновенно сильно развита такая черта личности, как высокая степень самоорганизации, позволяющая ему и видеть, и достигать намеченные цели. От природы он креативен в тактике, и организованно последователен, как стратег.

Иногда Терентию было жалко, что он не мог уделить должного времени и сил живописи. В своих рассказах он вспоминал, что часто восхищался тем, как это делали Шишкин, Коровин и понимал верность их поиска. Случалось, что ему на глаза попадались альбомы шикарного Матисса или недосягаемого Ван Гога и он восклицал: «Вот так и надо рисовать! Легко, быстро, самозабвенно!» А потом неожиданно открывал для себя живопись Сальвадора Дали, сюрреалистов Эрнста, Блюма, Босха и он опять повторял: «Нет-нет, вот именно так и только так надо рисовать!» В общем, абсолютно разбрасывался в восприятии школ письма и слишком восторженно принимал техники мастеров, но оставался всегда при своей манере.

Вернёмся в те времена, когда он стал независимым художником. Именно тогда произошла ещё одна судьбоносная встреча: в его жизни появился человек – прекрасный художник, наставник и, как говорит Травник, ученый-живописец Григорий Яковлевич Митрофанов. Мэтр имел свою мастерскую, преподавал живопись и, в то же время, выставлял свои картины для продажи на Арбате, который в те годы первой волны перестройки предстал пред изголодавшейся по свободам московской богемой почти Монмартром.

Арбат. Лето 1988 г. Москва. Фото Т. Травника

Арбатские художники. Москва. Лето 1988 г.

«Григорий уже тогда был маститый, что называется – из плеяды высоких мастеров – вспоминает Терентий. – Мы с ним познакомились случайно, когда я прогуливался по Арбату. Эта улица находилась рядом с местом моей работы в Музее Востока на Суворовском бульваре, и мы, работники „метлы и скребка“, бегали на Арбат поглазеть на колоритных мастеров андеграунда и их творения. Митрофанов тогда меня „открыл“ как философствующего художника. Я много писал и был совсем не исключением, пытаясь продавать свои работы на Арбате. Как-то раз он подошел ко мне, взглянул на мои натюрморты и пригласил в свою мастерскую. Постепенно он стал для меня таким же учителем в живописи, как Лариса Чернышёва в литературе. Ему было около семидесяти лет. Трудно поверить, но у меня в конце 80-х годов появилась дружба с настоящим в моем понимании художником. Он был человеком крупного телосложения, с большой окладистой бородой, в тяжелом крупновязаном свитере – всё, как и положено мастеру, и ко всему ещё, он пригласил меня в свою мастерскую, находившуюся на Сивцевом Вражке в подвальном помещении. Я ему помогал. В сводные от работы часы я приходил к нему и сколачивал подрамники, натягивал и грунтовал холсты. Иногда он платил мне, но при этом, одновременно, давал мне знания по живописи и композиции. Где-то с полгода я брал у него уроки. Бывали у него и натурщики, и натурщицы, были постановочные предметы для натюрмортов – и я всё рисовал. Григорий Яковлевич очень строгий был человек. В общем, судьба сложилась в угоду моим художественным поискам».