Face-to-face - Галина Тер-Микаэлян

Весной семьдесят девятого молодой многодетной семье дали квартиру в Теплом Стане, а в начале июня того же года Халида тихо и, казалось, без особых усилий защитила кандидатскую диссертацию.

В декабре приезжавший в командировку Ильдерим, брат Халиды, увидел только что присланный из ВАКа диплом кандидата наук в красной корочке и сдержанно сказал:

«Недаром наш отец всегда говорит: «Моя дочка – свет моих очей». Ты, сестра, всех нас переплюнула»

Сухость его тона была понятна, Ильдерим всегда был крайне самолюбив, и то, что младшая сестра – бесконечно любимая, но, в конце концов, всего-навсего женщина – теперь кандидат наук, а он, Ильдерим Гаджиев, лишь скромный инженер-механик, работающий на тбилисском станкостроительном заводе, не могло его не задевать.

Два дня провел у дочери сам Рустэм Гаджиев, заходил в гости приезжавший по делам в Москву Петр Эрнестович Муромцев, и оба они от души порадовались за молодую женщину. Однако в похвалах жене Юрию почему-то послышался скрытый намек на его собственную, так и незащищенную диссертацию. Через день после отъезда тестя он созвонился со своим бывшим оппонентом профессором Лизуновым, недавно вернувшимся из длительной командировки. Голос профессора звучал дружелюбно, хотя в ответ на просьбу о встрече он слегка замялся, однако, в конце концов, все же ответил:

– Хорошо. Послезавтра, скажем, м-м-м… в шесть – вас устроит?

– Да, конечно.

Из-за этой легкой заминки в душе Юрия шевельнулась непонятная тревога, и он решил не говорить жене, куда едет – просто сообщил, что после работы задержится.

Профессор Лизунов, холеный мужчина лет шестидесяти, обычно тщательно зачесывал назад свои редеющие волосы, что делало его длинное лицо еще длиннее. Весь облик профессора и его манеры казались воплощением светской учтивости, но от ледяного взгляда водянисто-серых глаз Юрию почему-то стало не по себе.

– Итак, ваша диссертация, – сказал профессор, поглаживая мягкими белыми пальцами лежавший перед ним экземпляр в твердой синей обложке, – как я помню, посвящена исследованию реформ, как факторов, стимулирующих эффективность деятельности предприятий в социалистическом производстве, – он открыл диссертацию, скользнул взглядом по названию и вновь ее закрыл. – Почему вы решили взять для диссертации именно эту тему?

Оттона, каким Лизунов это спросил, в душе у Юрия засвербел неприятный холодок. Он набрал в легкие воздух и произнес, как можно уверенней:

– Мы с покойным Григорием Моисеевичем решили, что тема реформ актуальна и имеет практическую значимость. Григорий Моисеевич был лично знаком с Алексеем Николаевичем Косыгиным, и тот в целом одобрил это направление.

Профессор слегка поморщился.

– Да, понимаю. Конечно, если вы сможете заручиться поддержкой Косыгина, то… Но я сомневаюсь – он в настоящее время не совсем здоров, а реформы… реформы… гм, одним словом, в настоящее время это перестало быть актуальным, ВАК не пропустит вашу диссертацию. Ваши расчеты, конечно, очень и очень интересны, и их можно будет в дальнейшем использовать, но… гм… в другом контексте, разумеется.

Укладывая в кейс экземпляр диссертации и тоненький автореферат в светло-голубой обложке, Юрий мечтал лишь об одном – чтобы у него не дрожали руки. Лизунов сказал еще пару ничего не значащих вежливых фраз, проводил гостя до входной двери, и слышно было, как он тщательно запирает за ним замок.

Спустившись вниз, Юрий Лузгин постоял у подъезда, сделал несколько шагов, а потом неожиданно резким движением швырнул кейс с диссертацией в стоявший поодаль мусоросборник. Тяжелый чемоданчик, гулко стукнув по краю контейнера, разворотил припорошенную снегом груду картофельных очисток.

– Ну, даешь! – оказавшийся рядом с ним мужчина с испитым лицом смотрел на него с явным уважением. – Жена из дома выгнала?

– Нет, – раздраженно буркнул Юрий, чтобы отвязаться.

– Значит, любовница, – уверенно констатировал мужчина, дохнул перегаром и одним глазом с любопытством покосился на контейнер. – Чего у тебя там было, белье?

– Займитесь своими делами, если вам не трудно.

Человек, не отставая, шел рядом, и, судя по всему, не имел намерения заниматься исключительно своими делами.

– Слушай, парень, – увещевал он, – подбери свой чемодан, пропадет ведь твое барахло.

– Оставьте меня в покое, пожалуйста!

Мужчина вздохнул, хлюпнул носом и покивал головой.

– Ладно. Но ты молодец – с характером. Я раньше тоже такой был – принципиальный. А теперь что? Теперь вот водка весь мой принцип съела. Пойдем, посидим, а? Я тебе про свою жизнь расскажу. Да ты не бойся, у меня деньги есть, я угощаю, – он похлопал себя по нагрудному карману пальто и вновь хлюпнул носом. – Идешь? Я ведь не отстану.

Исключительно для того, чтобы от него отвязаться, Юрий заскочил в первый подошедший троллейбус. Мужчина с разочарованным видом потоптался на остановке и побрел в сторону пивного ларька.

На углу улицы Обуха и Чкаловского проспекта троллейбус надолго застрял в пробке. Водитель открыл двери, и Юрий с облегчением выбрался на заметенную снегом мостовую. Поездка в транспорте отрезвила его, слегка успокоила, и течение мыслей приняло философское направление.

«В конце концов, эта проблема не из тех, что заставит меня покончить жизнь самоубийством, пора заканчивать прогулку. Халида, наверное, уже беспокоится, и телефон нам еще не поставили – не позвонить. Ладно, сейчас спущусь в метро и прямиком домой».

Внезапно он ощутил зверский голод и вспомнил, что обедал в начале второго, а теперь был уже восьмой час. Из двери, над которой висела запорошенная снегом вывеска «БЛИННАЯ», вышел человек, и пахнуло аппетитным запахом дрожжевого теста.

«Заскочу перехватить чего-нибудь, народу немного».

Народу хоть и было немного, но свободных столов не оказалось – за каждым хоть один человек, да сидел. Юрий облюбовал себе местечко возле окна. Поставив поднос напротив мужчины, поливавшего блины шоколадом, он вежливо спросил:

– Не возражаете?

– Что вы, что вы! – от избытка дружелюбия тот даже взмахнул рукой, в которой держал нож. – Присаживайтесь, вдвоем веселее будет, главное, чтобы я вам не помешал, – он гостеприимно придвинул поближе к себе свой салат, освобождая место на столе.

– Благодарю, не беспокойтесь.

Судя по «окающему» выговору, мужчина был из приволжских мест. Покосившись на табличку с надписью «Распивать спиртные напитки строго воспрещается!», он вытащил из портфеля «чекушку», плеснул немного водки в свой стакан и нерешительно предложил:

– Как насчет того, чтобы за компанию?

– Благодарю вас, я не пью, – это прозвучало очень резко и почти грубо, потому что Юрия уже начала раздражать радушная говорливость его vis-a-vis. Он подосадовал на себя за то, что не сел за соседний столик – там гладко выбритый человек с индифферентным лицом неторопливо поедал блины. Он с методичностью автомата отправлял их в рот маленькими кусочками, и ничто на свете кроме еды его, казалось, не интересовало.

«Окающий» мужчина слегка смутился, убрал бутылку и сказал, словно оправдываясь:

– Да я, честно говоря, тоже не злоупотребляю, мне от язвы врачи рекомендовали. Предложил просто, потому что не удобно – сам пью, а человеку не предлагаю. Вы простите, если обидел – я ведь в Москве в первый раз и проездом, не знаю, как тут принято.

– Нет-нет, – Юрию стало неловко, – вы извините, у меня просто сегодня был трудный и не очень удачный день.

– В командировке здесь? – слегка раскрасневшись от водки, vis-a-vis вновь начал кромсать ножом блин.

– Нет, я москвич.

– Москвич? – удивился мужчина и, покосившись на толстое обручальное кольцо Юрия, деликатно поинтересовался: – А что ж дома-то не ужинаете? Домашняя еда для желудка полезней. Я один живу, и то в обеденный перерыв домой прибегаю покушать, от нашей столовой мне душу воротит.

Юрий слегка улыбнулся наивности провинциала.

– Ну, там, где вы живете, расстояния, наверное, другие. Мне, например, до дома еще около часу ехать, а мой желудок проголодался. Так что из всех зол приходится выбирать меньшее. А вы надолго к нам в Москву?

Мужчина вдруг сразу поскучнел и даже внешне как-то осунулся, а ответ его прозвучал отрывисто и горько:

– Не знаю, ничего не знаю. Я уже два года пишу во все инстанции, уже язву на нервной почве заработал. Решил вот лично в столицу приехать. Приехал, а теперь сам не знаю, что я тут делаю, зачем везде хожу – все словно оглохли, хоть криком кричи, и никому до правды дела нет. Словно мы живем не в советское время и не в Советском Союзе.

Пожав плечами, Юрий вспомнил о своей выброшенной на помойку диссертации и с легкой иронией в голосе ответил:

– Знаете, я как раз сегодня пришел к мысли, что никакая правда не стоит испорченного здоровья и нарушенного душевного покоя. Лучше оставить все, как есть. Зачем постоянно себя взвинчивать? Так можно искалечить себе жизнь или вообще сойти с ума.