С попутным ветром - Луис Ламур

Дон Диего не привык, чтобы ему столь прямо и открыто излагали суровые факты. Его самолюбие было уязвлено.

Он стоял, не в силах произнести ни слова, беззвучно шевеля губами. Гвадалупу, похоже, забавляла эта сцена.

— Что же вы намереваетесь делать? — спросил я наконец.

— Что я намереваюсь делать? Не знаю. Судно тонуло. Мы схватили что попало под руку и сели в шлюпку. Нам некогда было думать о провианте. Мы...

Они не подумали о самом необходимом!

— А что сталось с другими? Где капитан? Где матросы?

— Не знаю. Там, кажется, была еще одна шлюпка. Понятия не имею, что с ней приключилось.

— Так вот, друзья, вам предстоит принять решение и приступить к работе. Перед вами очень трудный путь. Только от вас зависит, останетесь вы в живых или умрете.

— Я думаю, капитан, — мягко сказала Гвадалупа, — что это во многом будет зависеть от вас. Наконец появился человек, который может позаботиться о нас, а мы, конечно, вознаградим вас за это. Чем только мы сможем расплатиться с вами?

На мгновение наши глаза встретились. Я улыбнулся. Она смотрела на меня широко раскрытыми глазами, в которых я прочел тревогу. Она, видимо, боялась, что я выдам наш разговор, но я лишь низко поклонился.

— Я сделаю все, что в моих силах, и единственная моя просьба — отправиться вместе с вами в Европу. Разумеется, если вы пожелаете, чтобы я помог вам.

— Мы можем убить оленя, — гордо заявил дон Мануэль. — Мы умеем охотиться.

— Вы хотите сказать, что умеете убивать животных? — спросил я. — Уверен, что до сих пор вы охотились с загонщиками, которые гнали на вас дичь, чтобы вам удобно было ее застрелить. Здесь охота выглядит иначе. Вам придется долго выслеживать оленя, подбираться к нему вплотную и стрелять наверняка. Затем нужно будет освежевать его, разделать тушу, вырезав нужную часть, и наконец выделать шкуру, чтобы сделать из нее мокасины.

— Мокасины?! Но у нас есть сапоги!

— Надолго ли их хватит, если вам придется переходить вброд ручьи, идти по болотам и кустарникам? А женщины? Их туфельки хороши только для танцевального зала, а никак не для ходьбы по лесам.

Дон Диего решительно отмел мои возражения:

— У нас есть шлюпка, капитан, которую вы сами так любезно починили.

— Шлюпка? — Я пожал плечами. — Мало ли что может произойти во время перехода в четыреста миль! Это вам не прогулка на лодке по озеру! Вероятно, на отдельных участках пути предстоит идти по воде вброд, перетаскивать шлюпку через мели и перекаты. Неизвестно, какие преграды нас ожидают.

Испанцы остолбенели и в полной растерянности разошлись; в их головах не укладывалась сложность и безвыходность их положения. У них не было представления, как выйти из него.

Куда девались мужи старого закала, размышлял я. Такие, как Писарро, Понсе де Леон и Бальбоа?[4] То были сильные, мужественные люди — многие из них были ветеранами войн с маврами. Жестокие времена требовали энергичных и беспощадных воинов, и они умели добиваться цели. Ничто не могло их остановить.

Передо мной же были представители нового поколения — придворные, политики, изощренные во всевозможных интригах. В этом они легко побеждали старых конкистадоров и отнимали у них плоды, завоеванные теми в суровых битвах. Львы убивают, а стервятники пожирают добычу.

Наше время — время радикальных перемен. Весь мир в брожении, и, как всегда, в пору быстрого развития, не обходилось без болезненных явлений.

Люди плыли за море и пускались в смелые авантюры в неизведанных странах, узнавали множество новых вещей, открывали новые народы, новые религии, новых богов. Лютер первым пробил брешь в здании католической церкви, ее обширные владения начали усыхать, а вместе с ними она утрачивала часть своего могущества. Англия, Северная Германия и Скандинавские страны обрели свободу и создали свои собственные церкви. На испанские территории в Новом Свете хлынул поток французов, англичан и голландцев.

Но много было и таких, как дон Диего, а он был, безусловно, не худший среди себе подобных. Эти господа и пальцем не пошевельнут, чтобы сделать что-то своими руками. Дон Диего вполне достойно справлялся с обязанностями правителя небольшой провинции, где действовал в соответствии со сложившимися правилами. Он был искусным дипломатом и придворным в привычной обстановке, но оказывался совершенно беспомощным, как только она менялась. Как и все люди его положения, он с презрением относился к физическому труду, его всегда обслуживали другие. Но здесь не было этих других, кроме Арманда и солдат. И очень скоро дои Диего и его спутники станут для них бременем.

Мне было двадцать восемь лет, из них семнадцать я прожил в условиях жестокой борьбы за существование, в мире, где господствуют богатство и привилегии, которыми я не обладал ни в коей мере. Мои спутники невзлюбили меня, но пока я им был нужен. Мне было известно, что такое испанские тюрьмы. Я также хорошо знал, что людям, в особенности таким, как эти, редко присуще чувство благодарности.

Кончита принесла мне кофе и большой кусок хлеба; я прошептал ей на ухо: «Арманд — хороший парень». Она улыбнулась и убежала. Так между нами установились отношения взаимопонимания и симпатии. А я крайне нуждался в друзьях.

Я сказал Арманду, что этой ночью мы с ним должны поочередно охранять лагерь.

— Тут есть еще Фелипе, — сказал он. — Он очень сильный.

Фелипе был самый младший — ему было, по-моему, не больше семнадцати лет, но это был крепкий парень. И он дружил с Армандом. Остальная компания представляла собой угрюмый и ленивый сброд.

Я чувствовал сильную усталость. Отойдя в сторонку, я лег на песок, загородившись от ветра корой.

Веки мои сомкнулись. Листья шелестели под легким ветром, морские волны шурша накатывались на берег. Я предался воспоминаниям о своем доме, где волны с ревом обрушивались на черные скалы, жадно облизывая их.

Тэттон Чантри — так звали человека, который уже давно умер и имя которого я взял себе, хотя даже не знаю, откуда он родом и кто он такой.

Я думаю над загадкой этого человека с того самого времени, когда мы с отцом вытащили его из моря. Это был красивый, совсем молодой человек, почти юноша.

Он мертв... но он живет во мне, и я ношу его имя. Были ли у него родные, друзья, поместья? Беден он был или богат, храбр или труслив? Как он оказался в море, где мы нашли его?

Эта тайна и поныне остается тайной.

Он говорил с моим отцом, но что он успел сказать, кроме своего имени? Помню лишь, как мой отец склонился к самым его губам, которые судорожно пытались что-то произнести.

Он умер в нашем доме у моря, и потом, когда меня вынудили сменить имя, мне пришло в голову назваться его именем.