Дзен и исскуство ухода за мотоциклом - Роберт Пирсиг

Джон говорит:

— Кажется, мне надо будет над этим подумать.

— Ну, тогда я предсказываю, что ты будешь думать над этим достаточно долго и в конце концов поймаешь себя на том, что снова и снова возвращаешься назад — пока не придешь к единственно возможному, рациональному, разумному заключению. Закона тяготения и самой гравитация не существовало до Исаака Ньютона. И ни одно другое заключение не имеет смысла.

А это означает, — продолжаю я, не дав ему перебить, — это означает, что закон тяготения не существует нигде, кроме как в головах людей! Это призрак! Мы все очень заносчивы и самонадеянны, третируя призраки других, но сами становимся столь же невежественными и суеверными варварами, когда дело доходит до наших собственных.

— Почему же тогда все верят в закон тяготения?

— Массовый гипноз. В своей очень ортодоксальной форме, называемой «образование».

— В смысле, учитель гипнотизирует детей, чтобы те верили в закон тяготения?

— Конечно.

— Это абсурд.

— Вы слышали о важности зрительного контакта в школьном классе? Каждый педагог подчеркивает это. Ни один педагог этого не объясняет.

Джон качает головой и наливает мне еще. Он подносит руку ко рту и театральным шепотом говорит Сильвии:

— Знаешь, он всегда производил впечатление такого нормального парня.

Я парирую:

— Это первая нормальная вещь, которую я сказал за последние недели. Остальное время я прикидываюсь безумцем двадцатого века — таким, как вы. Чтобы не привлекать внимания.

Но повторю — для тебя. Мы верим, что лишенные оболочки слова сэра Исаака Ньютона сидели в самой середине небытия за миллиарды лет до того, как он родился, и что он эти слова магически открыл. Они существовали всегда, даже когда ни к чему не применялись. Постепенно появился мир, и они стали применяться к нему. Фактически, сами эти слова и были тем, что образовало мир. Это, Джон, смешно.

Проблема, противоречие, на котором застряли ученые, — разум. Разум не обладает ни материей, ни энергией, но его господства над всем, что они делают, не избежать. Логика существует в умах. Числа существуют только в умах. Я не расстраиваюсь, когда ученые говорят, что привидения существуют в умах. Меня достает лишь вот это «только». Наука тоже — только в твоем уме, и именно это ее не портит.

Они просто смотрят на меня, поэтому я продолжаю:

— Законы природы — человеческие изобретения, вроде привидений. Законы логики, математики — тоже человеческие изобретения, вроде привидений. Вся эта благословенная штука — человеческое изобретение, включая само представление о том, что это — не есть человеческое изобретение. Мир не имеет вообще никакого существования вне человеческого воображения. Все это — привидение, и в древности его таковым и признали: весь этот благословенный мир, в котором мы живем. Он управляется привидениями. Мы видим то, что видим, потому что привидения нам это показывают: призраки Моисея, Христа, Будды, Платона, Декарта, Руссо, Джефферсона, Линкольна — снова, снова и снова. Исаак Ньютон — очень хорошее привидение. Одно из лучших. Ваш здравый смысл — не больше, чем голоса тысяч и тысяч таких привидений из прошлого. Призраки опять и опять. Призраки, которые пытаются найти свое место среди живущих.

Джон, видимо, слишком погружен в мысли, чтобы ответить что-то, но Сильвия возбуждена:

— Откуда ты взял все эти идеи? — спрашивает она.

Я уже почти готов признаться, но потом передумываю. У меня такое чувство, что я уже и так подтолкнул тему к самому пределу, а может — и за него, и пришло время отступить.

Немного спустя Джон произносит:

— Хорошо будет снова увидеть горы.

— Да, хорошо, — соглашаюсь я. — За это по последней!

Мы заканчиваем бутылку и расходимся по комнатам.

Я вижу, что Крис чистит зубы, и на сей раз спускаю ему с рук — но с обещанием, что примет душ утром. По старшинству захватываю постель у окна. Когда свет уже погашен, он говорит:

— Теперь расскажи мне про привидение.

— Я же только что рассказал, во дворе.

— Нет, ты расскажи настоящую историю.

— Это была самая-пресамая настоящая в жизни история про привидение.

— Ты знаешь, какую. Другую.

Я пытаюсь вспомнить какую-нибудь из числа привычных.

— Когда я был мальчишкой, Крис, я знал множество, но теперь все забыл. Пора спать. Нам всем завтра рано вставать.

Тихо, если не считать ветра за жалюзи мотеля. Мысль об этом ветре, несущемся к нам через открытые равнины прерий, успокаивает и убаюкивает меня. Ветер поднимается и опускается, потом поднимается и вздыхает, и опускается опять… с такого огромного расстояния.

— Ты когда-нибудь сам встречал призрака? — спрашивает Крис.

Я уже почти сплю.

— Крис, — отвечаю я, — у меня однажды был приятель, который всю свою жизнь потратил на то, чтобы ничего не делать, а только охотиться на привидение, и это было пустой тратой времени. Поэтому спи.

Я осознаю свою ошибку слишком поздно.

— Он его нашел?

— Да, Крис, он его нашел.

Мне по-прежнему хочется, чтобы Крис только слушал ветер, а не задавал вопросы.

— А потом он что сделал?

— Проучил его хорошенько.

— А потом?

— А потом сам стал привидением.

У меня почему-то возникла мысль, что это убаюкает Криса, но ничего подобного не происходит — я только просыпаюсь еще больше сам.

— Как его зовут?

— Ты его не знаешь.

— Ну как?

— Не важно.

— Ну, все равно — как?

— Поскольку, Крис, это не важно, то его зовут Федр. Ты такого имени не знаешь.

— Это ты его видел на мотоцикле под дождем?

— С чего ты это выдумал?

— Сильвия сказала, что ты увидел привидение.

— Это она просто так выразилась.

— Пап?

— Крис, пусть это будет твой последний вопрос, а то я рассержусь.

— Я просто хотел сказать, что ты правда разговариваешь так, как никто больше не разговаривает.

— Да, Крис, я знаю, — отвечаю я. — В этом-то и проблема. Теперь спи.

— Спокойной ночи, пап.

— Спокойной ночи.

Через полчаса он уже сонно дышит, ветер нисколько не утих, а у меня сна ни в одном глазу. Там, за окном, в темноте этот холодный ветер пересекает дорогу, теряется в деревьях, листья — посверкивающие блестки лунного света: никакого сомнения быть не может, Федр все это видел. У меня нет ни малейшего понятия, что он здесь делал. Я, вероятно, никогда не узнаю, зачем он поехал по этой дороге, но он был здесь, направлял нас по этому странному пути, был с нами все это время. Выхода нет.

Вот бы сказать, что не знаю, почему он здесь, но, боюсь, должен признаться, что знаю. Все, что я говорил о науке и призраках, и даже та мысль о заботе и технологии сегодня днем — все они не мои. На самом деле, у меня уже много лет как нет новых идей. Они украдены у него. И он наблюдает. Вот почему он здесь.

С таким признанием, надеюсь, он теперь позволит мне немного поспать.

Бедный Крис. «Ты знаешь какие-нибудь истории о привидениях?» Я мог бы рассказать ему одну, но даже сама мысль об этом пугает.

В самом деле пора спать.

4

В каждом Шатокуа где-то должен быть список ценных вещей, которые надо не забыть; он должен храниться в каком-нибудь безопасном месте, чтобы когда-нибудь при необходимости черпать в нем вдохновение. Детали. И теперь, пока остальные еще храпят, растрачивая это прекрасное утреннее солнышко… что ж… убить время, что ли…

У меня тут собственный список ценностей: их надо взять с собой в следующую поездку на мотоцикле по Дакотам.

Я проснулся на рассвете. На соседней кровати Крис еще крепко спит. Я начал переворачиваться на другой бок поспать еще, но услышал, как кукарекает петух, и вспомнил, что мы в отпуске, поэтому спать смысла нет. Слышу, как прямо за перегородкой Джон издает звуки лесопилки… если это только не Сильвия… нет, для нее слишком громко. Проклятая бензопила, звучит как…

Я так устал забывать брать в такие поездки вещи, что составил этот список раз и навсегда и положил дома в папку, чтобы проверять перед каждым выездом.

Большинство пунктов обычны и не требуют особых пояснений. Некоторые свойственны только мотоциклистам, поэтому нуждаются кое в каких комментариях. Некоторые вообще специальны, поэтому их надо разъяснять особо. Список делится на четыре части: Одежда, Личные Вещи, Кухонное и Лагерное Снаряжение и Мотоциклетные Принадлежности.

Первая часть — Одежда — очень проста:

Две смены белья.

Теплое белье.

Смена рубашки и брюк для каждого. Я пользуюсь списанной армейской формой. Она дешева, прочна и на ней не видно грязи. У меня сначала был еще пункт «парадная одежда», но Джон напротив него дописал карандашом: «смокинг». Я же думал лишь о том, что можно носить за пределами заправочной станции.