Тайна невидимого убийцы - Буало-Нарсежак

Я оказался на пороге библиотеки. Солнечные лучи, струившиеся из двух высоких окон, освещали полки, уставленные множеством прекрасных старинных изданий. Посредине стоял длинный пустой стол. Похоже, здесь вообще никто никогда не бывает… Бросив взгляд по сторонам, я двинулся вперед.

И тут на стене, прямо напротив меня, я увидел фотографию офицера в каске. У него был очень усталый вид. Стоял он на пороге какого-то укрытия. Видимо, снимок был сделан в траншее прямо на поле боя. Это был, конечно, капитан Шальмон, несчастная жертва нераскрытого преступления.

Эта неожиданная встреча потрясла меня. Она показалась мне тем более значительной, что происходила под аккомпанемент жалобных аккордов фисгармонии. Похоже, я приближался к месту, откуда доносилась музыка… Идти ли дальше? Если меня застукают, скандала не миновать! Впрочем, я рассчитывал на то, что в этот час все обитатели замка заняты своими делами. Хозяин — весь во власти музыки; Рауль, видимо, в своем кабинете проверяет счета. Оставался Симон. Что, если, проходя по коридору, он заметит приоткрытую дверь? Конечно, вероятность невелика — примерно один шанс на тысячу. Кроме того, я здесь долго не задержусь — только гляну и сразу уйду…

Я тихонько пересек библиотеку и вошел в следующую комнату, поменьше, вся мебель в которой была сдвинута к одной стене. Кроме шкафов и кресел, здесь был стол для бильярда. Видимо, именно здесь расположится в будущем Дуомонское кладбище.

Мне показалось, музыка стала тише. Значит, я удаляюсь от цели?.. Наугад открыв какую — то дверь, я оказался в ванной комнате. Похоже, ею давно никто не пользовался: здесь не было ни полотенец, ни мыла, ни других туалетных принадлежностей. Сама ванна, раковина, лампочка под потолком — все это было ужасно старым: похоже, оборудование тут не менялось со времен первой мировой войны.

А фисгармония все звучала. Музыка не была похожа ни на одно из известных мне произведений; лишь отдельные пассажи немного напоминали вагнеровское «Чудо Страстной пятницы»[10]. Звуки казались волшебными, магическими… Мелодия, очень нежная и очень печальная, действовала на меня подавляюще.

Несмотря на это, меня по — прежнему распирало любопытство. Обычно ванная комната сообщается со спальней; надо заглянуть туда. Дальше я не пойду. А возвращаясь, постараюсь набросать план расположения комнат, который затем буду дополнять по мере получения новой информации. В конце концов, ведь я занимаюсь расследованием, не так ли?

Я не ошибся. За ванной следовала большая комната, окна которой, видимо, выходили на парадную сторону замка. Они были закрыты ставнями, и комната была погружена в темноту. это само по себе было неприятно, но больше всего меня удивил запах. Здесь пахло плесенью и затхлостью. Мебели почти не было; я заметил лишь смутные очертания кровати и пары кресел. Позднее, когда мои глаза немного привыкли к темноте, я разглядел еще комод и шкаф с зеркалом. Но никаких следов пребывания человека! Ничего! Как в могиле. Я заставил себя собраться с духом и снова двинуться вперед. И внезапно остановился.

Угадай, что я увидел на полу!

Это был нарисованный мелом силуэт человека… Знаешь, как делает полиция, когда находит труп?.. Сначала я чуть было не наступил на него. Я был так потрясен, что лишь спустя какое-то время понял: эти комнаты, очевидно, занимал когда-то дед Рауля Шальмона. Здесь его и убили… Вот на этом самом месте на полу, около моих ног… Белый контур, немного стершийся от времени, был зримым свидетельством преступления. Очертания головы почти исчезли, но положение тела просматривалось хорошо: левая нога была согнута… Не снится ли мне все это? Я стоял, не в силах сдвинуться с места, и, знаешь, у меня возникло какое-то странное чувство… Я очень медленно, с трудом, осознавал значение увиденного. Итак, сын покойного, несчастный Ролан, создатель оловянных солдатиков, был на самом деле так привязан к отцу и так потрясен его гибелью, что решил вычеркнуть из жизни комнаты, где тот жил и умер. Это было проклятое место, куда на протяжении долгих лет не заглядывала ни одна живая душа. Только Симон, может быть, заходил иногда вытереть пыль… И, главное, эта комната не изменилась с того дня, когда в ней было совершено убийство!

Но ты ведь знаешь меня. Пока часть моего мозга искала наиболее реальное объяснение, другая в это время рассуждала примерно так: «Пока этот контур остается здесь, на ковре, дух покойного присутствует в замке. Однажды ночью он восстанет и отправится на поиски своего убийцы. А сейчас старый Шальмон смотрит на меня, растворившись в рисунке ковра…»

Я сделал шаг назад, потом второй. Я отступал, не сводя глаз с белого силуэта, казавшегося мне страшнее гремучей змеи. Я весь дрожал, на лбу у меня выступил пот. Мне казалось, что я только что избежал смертельной опасности. Звуки фисгармонии сопровождали мое бегство; они становились все тише, все жалобнее, словно сами стены, рыдая, молили меня не уходить. В голову мне лезли всякие истории о неотомщенных душах, которые тоскуют и мучаются до тех пор, пока не свершится правосудие.

Теперь я уже в безопасности и немного пришел в себя, но белый силуэт все стоит у меня перед глазами. Рассказать обо всем отцу я, конечно, не могу: он тут же отправит меня обратно в Париж.

Я выскочил в парк, и солнечный свет ослепил меня, словно совенка, выпавшего из гнезда. В тени сосен лежал в шезлонге кузен Дюрбан. Заложив руку за голову, он курил сигару.

— Ну как, мсье Робьон, — приветливо окликнул он меня, — нравится вам здесь? Не правда ли, привлекательное местечко?

Я подошел к нему и безо всякого стеснения уселся рядом, прямо на землю.

— Я разговаривал недавно с Альфредом Нуреем, — сказал я. — Вы, наверное, догадываетесь, о чем.

— Да, представляю, — протянул он, пожевывая сигару. — Здесь все вбили себе в голову, что смерть моего дяди необъяснима. Это просто смешно. Наверняка его убил какой-нибудь бродяга. И ваш отец вынужден будет согласиться с выводами полиции, я в этом уверен.

Я только что пересчитал исписанные мною страницы. Я тебе пишу так много, что это уже не письмо, а целая повесть или даже роман. Я даже название придумал: «Убийца не оставляет следов». Ну, как тебе? Признайся, если бы ты увидел такую книжку в витрине, то тут же бросился бы ее покупать! Как видишь, я еще шучу, хотя мне совсем не до шуток. Честно говоря, мне ужасно не по себе. Я пережил несколько душевных потрясений, этот замок сделал меня беспокойным, подозрительным… Мне даже хочется вернуться домой, как будто здесь мне что-то угрожает. Я знаю, что ты мне на это возразишь, и заранее со всем согласен. Я замолкаю и возвращаюсь к рассказу о кузене Дюрбане.

Итак, мы беседовали в тени огромной приморской сосны. Не буду передавать тебе все содержание нашего разговора; расскажу лишь, почему мне вдруг пришло в голову такое название для моего романа.

Представь себе сцену: мсье Дюрбан, развалившийся в шезлонге, на спинке которого висит его куртка, говорящий сквозь зубы, чтобы ненароком не сломать сигару, и я, пристроившийся у его ног, неподвижный, как египетский писарь, старающийся не пропустить ни единого слова из того, что произносит мой собеседник. Согласно его версии, эта история началась задолго до трагической развязки в замке. В один прекрасный день Ролан Шальмон позвонил Дюрбану по телефону и назначил ему встречу в кафе. Кузен, заинтригованный неожиданным приглашением, согласился, и каково же было его удивление, когда он увидел не только самого Ролана, но и его сына — Рауля Шальмона. Ролан был явно чем-то раздосадован.

— Похоже, — сказал он, — отец хочет сообщить мне нечто важное. Не могли бы вы оба поехать со мной в Бюжей?

Ни Рауль, ни Дюрбан ехать никуда не собирались. Рауль в то время только что устроился на работу и не мог уделять отцу много времени, а Дюрбан не желал оставлять свой книжный магазин ради прихоти старика.

— Ты знаешь, о чем пойдет речь? — спросил Рауль.

— Думаю, он хочет поговорить о своем завещании.

Дюрбан замолчал, вынул изо рта сигару и мизинцем стряхнул с нее пепел. А потом слегка повернул голову в мою сторону.

— Ох уж это завещание! Бедный старик был страшно озабочен этой темой. Заметьте себе, мсье Робьон, что закон никому не позволяет распоряжаться своим состоянием как Бог на душу положит. Существуют положения, защищающие права наследников. Правда, сохраняется возможность делать пожертвования — конечно, в определенных пределах; однако для моего дяди проблема завещания стала своего рода манией: он возвращался к ней как минимум раз в полгода. Для него это было поводом лишний раз сделать внушение сыну. Примирить отца с сыном не было никакой возможности. Отец называл Ролана «артистом», а тот его — исключительно «их светлостью».

Дюрбан тихонько хмыкнул, снова затянулся сигарой и выпустил удивительно ровное колечко дыма. Потом продолжил свой рассказ.