Быль и небыль - Тамара Григорьевна Габбе

изба, хоромы! Там и ночевать пристанем.

— Да ведь не пустят!

— Как не пустят? Там и места и добра — всего много. А здесь, прости господи, — босоты да голоты понавешаны шесты. Анбары — ветром полны.

Махнул рукой господь.

— Ладно уж. Покуда не научишься, умен не будешь. Ступай, стучись.

Пошел апостол Петр. Пошел да и пропал. Час ходит, другой ходит… Уж на что господь долготерпив, а и то соскучился, вздремнул на завалинке.

А времячко-то идет. Вовсе темно стало, холодно — ночь полная… Тут и воротился апостол Петр. Сел подле господа одесную и молчит, разбудить боится. Да господь и в тишине слышит. Открыл глаза, оборотился к апостолу и спрашивает:

— Ну, что, Петруша? Пошли ночевать?

— Да куды, господи? Правда твоя — не пускают ведь. Почитай всю деревню обошел, только и слышал: «Проваливай да проваливай! Много вас таких-то!» А того и не знают, что един бог в небе…

— Ну, а в том, в богатом-то доме как? В хоромах-то?

— И не спрашивай, господи! Так обругали, что и сказать совестно. И побирушки-то, и воры, и бездельники… Мне, апостолу, и повторять зазорно. Истинно — нет стыда у людей: корки жалеют, углы берегут… А ведь хозяйство какое богатое!

Вздохнул господь.

— А что в писании-то про богатых сказано?

— Легче верблюду войти в игольное ушко, чем богатому в царствие божие.

— То-то. Забыл ты писание, Петр!

— Помилуй, господи! Да меня ночью разбуди, я каждую букву помню.

— Что ж ночью? Во сне ума не надобно. Ты днем помни.

Встал господь и постучал в дверь.

— Милость ваша… родителям царство небесное… Пустите странников ночку переночевать.

Глядь — отворили дверь.

Вышла на порог хозяйка.

— Заходите, страннички, заходите, господь с вами… Ночка-то нынче холодная, росная… Грейтесь!

Зашли. Поглядел апостол кругом: ох, бедно живут! Корочку попросить — и то стыдно.

А хозяйка уже хлопочет, на стол собирает.

— Вот, — говорит, — хлебца краюшечка, вот — кваску, вот — капустки. Не осудите, страннички. Был хозяин жив, все у нас было. А нынче сами едва перебиваемся.

Кланяется ей господь.

— Спасибо, хозяюшка! Много довольны.

А Петр-апостол не вытерпел.

— Эх, — говорит, — горяченького бы сейчас! Озябли мы!

Призадумалась хозяйка. На печку поглядела, на ребятишек, на странников… А потом и говорит:

— Видно, не зря вас господь нынче-то привел. Завтра у нас праздник — Петров день. Престол справляем. Так я для праздника ребятишкам-то похлебки наварила. Да, авось, и без похлебки сыты будут. Кушайте, страннички, на здоровье. В печке-то не простыло.

Подала на стол чашку с похлебкой и маслица влила.

— Надо бы, — говорит, — побольше, да нету больше. Не осудите.

— А завтра что есть будете? — апостол спрашивает. — В Петров-то день?

— А что бог пошлет…

Взялись они за ложки.

— Петр, а Петр? — господь говорит. — Ведь хороша похлебка?

А Петр-апостол только усмехается.

— Это, — говорит, — батюшка, с голоду так оказывает. А хорошенько распробовать, так и слова доброго она не стоит, похлебка эта. Варена на праздник, а вовсе постная, жиру и не видать.

Поглядел на него господь строго.

— Ой ли? — говорит. — А ну, считай, сколько в чашке глазков плавает. Со вниманием считай!

Стал считать апостол.

Считал-считал, сбился.

— Тьфу, прости господи, — говорит, — да разве их сосчитаешь! Ведь не монета — масло! В очах рябит…

— Ну, коли рябит, круглым счетом говори!

— Круглым счетом — до сотни будет.

— Не меньше?

— Да и не больше.

— Ладно. Подай мне суму.

Подал суму апостол Петр, а господь пошарил в ней рукой и достает горсть золотых. Положил на стол.

— Считай, Петр, не масло — монета.

Тот сосчитал.

— Ровно сто будет.

— Не меньше?

— Как раз.

— Ну, — говорит господь вдовице, — это тебе, голубушка. Прими, сделай милость.

А та не берет.

— Господи! За что же это?

— А за похлебку. Сколько глазков — столько и монет.

— Что ты, батюшка! Да разве оно стоит?

— Стоит, милая, стоит, не сомневайся. Еще мы у тебя в долгу — дай срок, разочтемся. А пока суд да дело, покажи-ка ты нам, где ночь ночевать. Устали мы.

Уложила она их как могла. И сама в уголочке прикорнула. Спит и не спит: от радости, как от горя, плохо спится. «Чем, — думает, — завтра гостей своих потчевать буду?»

Утречком, чуть свет, вскочила она, один золотой в кулак, и скорей — к богатой соседке.

— Акимовна, благодетельница, продай ты мне мучицы, сделай божецкую милость! Да яичек, да сметанки, да молочка…

— Ишь ты! Продай! А платить чем будешь?

Та ладошку-то и раскрыла.

— Вот, — говорит.

Акимовна аж глаза распахнула.

— Где взяла? Клад нашла, что ли?

— Клад не клад, а вчерась, под самую под полночь… — и рассказала соседке про странников, все, как было.

Та и взвилась.

— Ах-ти мне, горе какое! Ведь и ко мне вечор странники эти стучались. Прогнала я их, матушка, сама прогнала, голубушка. Кто ж их, разбойников, знал. Деньги-то в суме не светят.

Отсчитала она соседке яичек десятка два, что помельче, сметанки отлила, что пожиже, да и говорит:

— Кумушка, голубушка, что ж тебе на них, иродов, разоряться! Вчера кормила и нынче кормить будешь? Дай-кось я их к себе покличу. Люди, видать, святые — от них и в дому светлее, и в мошне полнее.

Накинула платок на плечи — и к бедной соседке.

Стала на пороге — кланяется.

— Страннички, люди божьи! Не погневайтесь! Милости прошу к нашему шалашу. Откушайте нашего хлеба-соли, ради Петрова дня.

Поклонились ей в ответ странники, с хозяйкой попрощались и пошли.

Привела их Акимовна в свои хоромы, за стол усадила. Сама ног не чует, вкруг стола так и летает. Что есть в печи — на стол мечи! Двенадцать перемен подала: три каши, блины, пироги, рыбное, студень, лапша… А уж щи-то, щи! Эдаких щей и царь не едал, — со свининой, с салом, и такие-то жирные, что будто ледком их подернуло.

Ест апостол Петр, похваливает:

— Вот это, — говорит, — полдник! Не чета вчерашнему ужину.

— Неспорно, — господь отвечает, — вчерашнему не чета!

А сам, почитай, и не ест. Так только — попробовал.