У царя Мидаса ослиные уши - Бьянка Питцорно

стояли вдоль стен одной большой душевой, и в каждой было по два отдельных крана: с горячей и холодной водой. Воспитанницы мылись по пять за один заход под строгим надзором монахини, контролировавшей процесс и следившей, чтобы все нужные места тщательно намыливались.

Но ещё более странным оказалось то, что в ванну девочки залезали не голыми, а в широкой и длинной рубашке из белёного льна. Чтобы надеть её, они вместе все с той же монахиней заходили в некое подобие раздевалки в углу за занавеской, где им каждый раз напоминали, что, пока раздеваешься, голову нужно задирать высоко вверх, потому что смотреть на собственное голое тело, а тем более касаться его руками, даже ради того, чтобы помыться, – тяжелейший смертный грех. Мыло они должны были нанести на льняную ткань, а уж потом намыленной тканью растирать кожу.

– Какая гадость! – прошептала Марина, которая сидела с Лалагой за одной партой. – Это же не гигиенично! Хотела бы я знать, кто надевал эти рубашки до нас. Будем надеяться, их хотя бы прокипятили в прачечной.

Лалаге никак не могла с этим смириться. С одной стороны, слова «смертный грех» звучали угрожающе. С другой, все эти священнодействия казались ей, в лучшем случае, смешными и бесполезными. Она была уверена, что ни одна из воспитанниц дома, летом или во время каникул, не пользовалась купальной рубашкой. И ни одна знакомая ей семья не стала бы терпеть подобное благочестие. Скорее всего, за пределами монастырей таких рубашек вообще не существовало.

И что же, теперь все попадут в ад?

Если да, то она окажется даже глубже остальных, потому что летний душ на Серпентарии представлял собой большой жестяной бак, привязанный верёвкой к ветвям фигового дерева, и она всегда мылась прямо во дворе, на виду у братьев, прислуги, а иногда даже и домовладельца. Голой. И то же самое делали Саверио с близнецами. И никто из взрослых их за это никогда не винил.

Более того, даже сами взрослые в безлунные летние ночи, когда вода теплее всего, приезжали на пляж целыми компаниями. Они, смеясь и крича, заходили в воду сняв купальники, чтобы поплавать в море голышом. И ничего не стеснялись, а наоборот, называли это «здоровым купанием».

Неужели они тоже отправятся в ад? А её отец, который каждый день заставляет своих пациентов раздеться и осматривает их везде, особенно в области живота?

Глава седьмая

В одну из первых ночей в «Благоговении» Лалаге приснился сон. Она плавала в море прямо возле площади перед церковью на Серпентарии, причём в купальной рубашке.

Вдруг ткань стала тяжелеть и тянуть Лалагу ко дну. Она уже ушла под воду с головой, но всё-таки успела посмотреть вниз. И там, внизу, увидела дьявола. В руке он держал похожий на гарпун для подводной охоты трезубец, которым зацепил край её рубашки и тянул, тянул...

Но, к счастью, прежде, чем окончательно утонуть, Лалага проснулась.

В следующее воскресенье, придя к бабушке, она заперлась в ванной и полностью разделась перед зеркалом. Подняла руки, чтобы получше разглядеть подмышки, повернулась боком, положила подбородок на плечо, задрала ногу. Потом села на коврик и внимательно осмотрела пятки. На одном колене виднелась царапина, уже подсохшая, так что она ногтем отковыряла корку и съела её. Кожа под коркой оказалась гладкой и ярко-розовой.

Ничего нового не обнаружилось: это было её, Лалаги, тело. Собственно, это всегда было её тело. И тело это принадлежало только ей одной.

Она вспомнила тот день в Таросе, когда впервые осознала, что такое «внутри» и «снаружи». «Снаружи» был мир – всё то, что хотелось исследовать и изучить. А «внутри» была она сама, её тело, полное скрытых полостей, похожих на сказочные пещеры: пещера лёгких, желудка, живота... И ещё мысли, надёжно спрятанные внутри головы.

А границей между «снаружи» и «внутри» служила её кожа.

Но эта граница не выглядела непреодолимой: в ней имелись отверстия, которые использовались для связи между «внутри» и «снаружи», а заодно позволяли добавлять в организм топливо, сгорающее в двигателе (как в автомобиле). С помощью этих отверстий она, Лалага, функционирует, то есть двигается, дышит, живёт. И узнает разные вещи.

Вот, например, в голове отверстий полно: это уши, через которые проникают звуки, и рот, который эти звуки производит; ноздри, впускающие и выпускающие воздух, глаза, с помощью которых в мозг попадают образы и из которых испускаются взгляды и слёзы.

Через рот входит еда, а иногда и выходит, наполовину переваренная, если случается рвота. Через него также входит и выходит воздух, как через ноздри, потому что в горле есть небольшой автоматический сортировщик, который отправляет его в лёгкие, а пищу с водой – в желудок.

В Таросе, будучи ещё очень маленькой, она любила глубоко вдыхать: тогда её грудь раздувалась, словно воздушный шар. Если упадёшь в воду, объяснил ей отец, даже плыть не надо: тебя спасёт воздух в лёгких. На дно тянет страх, от него мышцы становятся жёсткими и тяжёлыми, как свинец. А кто не боится, тот