В водовороте - Алексей Писемский

Елена привстала.

- Марфуша, поди, отвори! - воскликнула она.

Марфуша побежала и отворила. Вошел князь, державший в обеих руках книги.

- Вот я вам все их привез, - говорил он, входя в гостиную к Елене.

- Ах, благодарю, тысячу раз благодарю! - говорила та как бы в самом деле радостным голосом и подсобляя князю уложить книги на одном из столиков. Освободившись окончательно от своей ноши, князь наконец уселся и принялся сквозь очки глядеть на Елену, которая села напротив него.

- Нам, я думаю, лучше всего начать с теории Дарвина[13], - произнес он.

- Это с его учения о происхождении видов? Я немножко знаю эту теорию, отвечала Елена.

- Да, но ее надобно серьезно изучить, - возразил князь.

- Разумеется! - подхватила Елена.

- Книжка эта довольно толстая... - продолжал князь и, не откладывая времени, встал и взял со стола одну из книг. - Я думаю, мы можем и начать! повторил он.

- Хорошо! - отвечала Елена.

Князь открыл книгу и хотел было приняться читать, но потом вдруг почему-то приостановился.

- Ваша maman? - спросил он какой-то скороговоркой Елену.

- Благодарю! Она у себя в комнате, - отвечала та.

- Там? - спросил князь, указывая глазами на дверь.

- Там!

- Здравствуйте Елизавета Петровна! - воскликнул князь.

- Здравствуйте! - отвечала госпожа Жиглинская, не поднимаясь с своего места: она ожидала, что князь непременно к ней войдет, но он не входил. Благодарю за салоп! - прибавила госпожа Жиглинская.

- О, что... Очень рад, - отвечал князь, немного сконфузясь.

Елена тоже при этом вся вспыхнула.

Князь затем замолчал и больше не стал говорить с Жиглинской-старухой: он находил, что совершенно достаточно с ней побеседовал. Насколько князю нравилась Елена, настолько противна была ему мать; своей массивной фигурой и нахальным видом госпожа Жиглинская внушала ему какое-то физиологическое отвращение к себе. Елена, с инстинктом и проницательностью умной девушки, чувствовала это и старалась мать свою не сводить с князем и не беспокоить его, так сказать, ею. Сама же госпожа Жиглинская, тоже замечавшая, что князь не совсем охотно с ней встречается и разговаривает, объясняла это совершенно иначе: она полагала, что князь, приволакиваясь за дочкой, просто ее притрухивает. "Ах, какой он глупенький, глупенький!" - рассуждала она сама с собой по этому поводу.

Князь принялся, наконец, читать. Елена стала слушать его внимательно. Она все почти понимала и только в некоторых весьма немногих местах останавливала князя и просила его растолковать ей. Тот принимался, но по большей части путался, начинал говорить какие-то фразы, страшно при этом конфузился: не оставалось никакого сомнения, что он сам хорошенько не понимал того, что говорил.

- Черт знает как досадно не знать хорошенько естественных наук! воскликнул он как бы больше сам с собой.

- Да, немного мы знаем, очень немного!.. - произнесла протяжно Елена. Но вы, кажется, очень устали? - прибавила она, взглянув с участием на князя, у которого действительно от двухчасового чтения и от умственного при этом напряжения пот градом выступал на лбу.

- Есть отчасти... - отвечал ей тот с улыбкою.

- Ну, так бросимте; будет на сегодня! - разрешила ему Елена.

- Будет, так будет! - согласился с удовольствием князь.

Ему самому давно, кажется, гораздо более хотелось смотреть на Елену, чем в книгу.

- Знаете что? - начала она потом, прищуривая немного свои черные глаза, и с этим выражением лица была очень хороша собою. - Я непременно хочу у вас спросить об одной вещи: что, княгиня сердится на меня, что ли, за что-нибудь?

- Княгиня? - переспросил князь несколько с притворным удивлением.

- Да. Она давеча не сказала со мной двух слов, - отвечала Елена.

- Но вы так мало были у нас, что она, я думаю, просто не успела этого сделать, - возразил князь.

Елена сомнительно покачала головой.

- Вряд ли это так, - сказала она, - потому что, кроме молчания, княгиня имела такой сердитый и недовольный вид.

- Ей, может быть, нездоровилось! - объяснил князь.

- Но доктор, однако, был у вас, а не у княгини, - возразила Елена.

- А черт его знает, у кого он был! - сказал с сердцем князь, и вообще, как видно было, весь этот разговор начинал ему становиться скучным и неприятным.

- Но дело не в том-с. Перехожу теперь к главному, - продолжала Елена, мы обыкновенно наши письма, наши разговоры чаще всего начинаем с того, что нас радует или сердит, - словом, с того, что в нас в известный момент сильней другого живет, - согласны вы с этим?

- Согласен, - отвечал князь.

- Ну-с, а почему же вы последнее ваше письмо, - письмо, как видно, очень искреннее, - прямо начинаете с того, что стали мне описывать, до какой степени вас возмущает и вам ненавистен чиновничий Петербург?.. Вы как будто бы тут в чем-то спешите оправдаться передо мной.

- Я?.. Перед вами?.. - спросил князь с искренним удивлением.

- Да... Значит, этот мир еще волнует и беспокоит вас.

- Господи помилуй! - воскликнул князь. - Меня можно укорить в тысяче мелочностей, но никак уж не в этом. Этот мир никогда меня ничем не волновал и не привлекал.

- Напрасно, совершенно напрасно так думаете! - подхватила Елена. - И в этом случае вы, по-моему, мало себя знаете.

Князь уставил на Елену удивленный и вопросительный взгляд.

- Поверьте вы мне-с, - продолжала она милым, но в то же время несколько наставническим тоном, - я знаю по собственному опыту, что единственное счастье человека на земле - это труд и трудиться; а вы, князь, извините меня, ничего не делаете...

При этом замечании князь вспыхнул.

- Как тут быть! - произнес он, нахмуривая брови. - Найти себе занятие и специальность какую-нибудь вовсе дело не легкое... Это выпадает только на долю счастливцев.

- Вам нечего и выдумывать себе никакой особенной специальности, а берите такую, какая она есть в обществе. Вы человек умный, способный: поезжайте в Петербург, в который вы и без того беспрестанно ездите, и поступайте там на службу.

Когда Елена говорила последние слова, то в ее глазах, в складе губ и даже в раздувшихся красивых ноздрях промелькнула какая-то злая ирония. Князь это подметил и был крайне этим поражен: он никак не ожидал услышать от Елены подобного совета.

- Нет-с, я служить не могу! - произнес он глубоко оскорбленным голосом.

- Вы не попробовали этого, уверяю вас, а испытайте, может быть, и понравится, тем более, что княгине давно хочется переехать в Петербург: она там родилась, там все ее родные: Москву она почти ненавидит.

- Княгиня может ненавидеть Москву, но я все-таки не поеду отсюда по одному тому, что в Москве вы живете, - заключил князь, произнеся последние слова несколько тише, чем прочие.

Елена при этом побледнела. Князь в первый еще раз так прямо сказал ей о чувстве своем. Она сама его горячо любила. Принадлежать человеку в браке или без брака для Елены, по ее убеждениям, было решительно все равно; только в браке, как говорили ей, бывают эти отношения несколько попрочнее. Но если уж ей суждено, чтобы человек любил ее постоянно, так и без брака будет любить; а если не сумеет она этого сделать, так и в браке разлюбит. В отношении детей - то же: хороший человек и незаконных детей воспитает, а от дрянного и законным никакой пользы не будет. Но тут ее останавливали и смущали несколько совершенно иные соображения: во-первых, Елена очень хорошо понимала, что она наносит тут зло другой женщине. "Но почему же эта женщина, - рассуждала и в этом случае Елена, - не постаралась сохранить любовь мужа?" Князь сам ей рассказывал, что он давно разлюбил жену, потому что она никогда не разделяла ни одного из его убеждений; значит, Елена тут ничем не была виновата. Во-вторых, она ужасно боялась встретить в князе какие-нибудь аристократические тенденции и замашки, которых, конечно, она нисколько не замечала в нем до сих пор; но, может быть, в этом случае он маскировался только или даже сам пока не сознавал своих природных инстинктов.

- Я-то меньше чем кто-либо должна вас останавливать! - проговорила она.

- Тогда как в вас вся жизнь моя заключается! - воскликнул он.

- Нет, князь, ваша жизнь не во мне заключается! - возразила Елена. - Мы с вами птички далеко не одного полета: я - бедная пташка, которой ни внутри, ни извне ничто не мешает летать, как ей хочется, а вы - аристократический орленок, привязанный многими-многими золотыми нитями к своей клетке.

- Да нет же этого, клянусь вам! - воскликнул опять князь.

- Есть, князь, есть! - сказала Елена, и голос у ней при этом отозвался даже какой-то строгостью.

- Что же, после этого, - продолжал князь, - стало быть, вы во мне видите какого-то грубого, грязного волокиту?

- Никогда!.. Нисколько. Я вижу в вас только человека, не имевшего еще в жизни случая хорошо познакомиться с самим собой.