Первый советник короля - Борис Алексеевич Давыдов

и богомерзкой позы» уже не было. Теперь он хотел лишь одного: чтобы это чудо продлилось как можно дольше!

И в этот момент лунный свет ворвался в комнату, рассеяв кромешную тьму. У Брюховецкого чуть волосы не встали дыбом, когда он разглядел лицо соблазнительницы.

– П-пани Е-елена?! – пролепетал он пересохшими губами. И… проснулся, на этот раз уже по-настоящему.

Шляхтич, тяжело дышавший и взмокший, будто и впрямь только что предавался постельным утехам с молодой, пылкой прелестницей, ошалело огляделся. «Никого. Пуста кровать»[11], – как написал по схожему поводу великий поэт спустя долгое время. То есть совсем уж пустой она не была, но кроме самого шляхтича в ней никого не наблюдалось.

Брюховецкий сплюнул с омерзением, потом произнес вполголоса несколько фраз, за самую безобидную из которых получил бы строгую епитимию от священника. Спохватившись, перекрестился, шепча: «Помилуй меня, Господи…» Душою, как благочестивый христианин, он понимал, что должен радоваться, даже ликовать, избежав смертного греха прелюбодеяния с чужой женой. На деле же с нескрываемым смущением, даже страхом чувствовал сильную досаду. Ну почему это было лишь во сне?!

«Околдовала… Приворожила… Змея, настоящая змея!»

Тут в дверь раздался стук – негромкий, осторожный. Потом послышался робкий голос корчмаря:

– Милостивый пане, тысячу раз прошу простить за беспокойство… Дело срочное, отлагательства не терпит!

– Какого черта?! – рыкнул шляхтич, радуясь, что можно на ком-то сорвать злость и досаду. – Почему спать не даешь?

Дверь распахнулась, через порог шагнул человек, закутанный в темный дорожный плащ с капюшоном. В одной руке он держал плошку со свечой. Корчмарь, стоявший в коридоре, робко выглядывал из-за его плеча.

– Как пан прикажет это понимать? В чем дело? – резко спросил Брюховецкий, кладя руку на эфес сабли.

– Прошу прощения, но речь идет о жизни и смерти пана! Нужно срочно бежать отсюда! – раздался мелодичный, неестественно высокий для мужчины голос. – На бога, дорога каждая минута!

Незнакомец откинул капюшон и осветил лицо. Брови шляхтича изумленно взметнулись, челюсть отвисла, а свободная рука торопливо натянула сползшее одеяло почти до подбородка.

Перед ним стояла пани Чаплинская.

Глава 7

На сей раз Анжела, слава богу, не настаивала, чтобы я взял ее в поездку по «конезаводам». Просто спросила, может ли она сопровождать нас с Тадеушем, и, получив в ответ вежливое, но твердое: «Нет, дорогая, ни в коем случае!», быстро успокоилась. Видимо, не только потому, что животик уже стал довольно большим и начал причинять ощутимые неудобства, но и по той причине, что возглавлять «инспекционную поездку» должен был сам ясновельможный князь Иеремия. А его она все-таки побаивалась, хотя князь всегда держался с ней очень галантно и вроде не давал никакого повода для страха.

Да и Агнешка решительно заявила, что неприлично благородной пани в положении, да еще на таком сроке, когда это самое положение уже бросается в глаза каждому встречному да поперечному, выезжать за пределы дома или усадьбы.

– Может быть, в Московии другие порядки, особенно у благородных сословий… Но здесь не поймут!

«Провинция-с!» – мысленно закончил я фразой из одного анекдота про поручика Ржевского.

День стоял просто замечательный. Накануне выпал обильный снег, запорошив всю округу, куда хватало взгляда, затем заметно похолодало. А с самого утра тучи разошлись, засияло солнышко. Пусть оно было скупым и неласковым – а чего еще ожидать в конце ноября, – но как сразу поднялось настроение!

– Мороз и солнце! День чудесный! – с чувством продекламировал я, когда сани выехали за частокол и свернули в сторону дороги, ведущей к княжескому имению. – Еще ты дремлешь, друг прелестный…

– Это вирши пана Анджея? – с неподдельным интересом и уважением поинтересовался Тадеуш.

– Да! – машинально ляпнул я, отвлеченный своими мыслями. Потом спохватился, но было уже поздно.

«Ай-яй-яй! Совсем зазнался, пан первый советник! Не боишься, что дух Пушкина проклянет?» – ехидно проскрипел внутренний голос.

– А какое там продолжение, проше пана? – жадно допытывался молодой полковник.

– Кх-м!.. «Пора, красавица, проснись: открой сомкнуты негой взоры навстречу северной Авроры, звездою севера явись!» – слегка запинаясь, продолжил я чтение пушкинского шедевра.

– Восхитительно! Гениально! – всплеснул руками эмоциональный поляк. – Умоляю пана продолжать! Это же не конец, надеюсь?!

Хочешь не хочешь, а пришлось, порывшись в памяти, упомянуть и вьюгу, что «вечор злилась», и луну, что тускло желтела сквозь мрачные тучи, как бледное пятно, и печальную красавицу, угнетенную непогодой… Тадеуш качал головой, не отрывая от меня восхищенного взгляда. Описание же красот природы – всех этих голубых небес, великолепных снежных ковров, чернеющего леса, зеленеющей сквозь иней ели и блестевшей подо льдом речки – вообще привело его в сущий экстаз.

– Матка Бозка! Какой блестящий талант!

«Какой позор!» – вздохнул внутренний голос. Естественно, отправленный после этого по определенному адресу.

Мне было стыдно, честное слово! Но не идти же теперь на попятную…

– «…И навестим поля пустые, леса, недавно столь густые, и берег, милый для меня», – договорил я наконец.

– О Езус! Как я горд, как счастлив, что имею честь служить под началом такого гения!

Надеюсь, Тадеуш не заметил, как раскраснелись мои щеки и уши. Или приписал это утреннему морозцу.

* * *

– Полагаю, мы обо всем договорились? У пана исчезли наконец сомнения? – в голосе Елены отчетливо различалась усталость, смешанная с нетерпеливой досадой. Было видно, что она едва сдерживается, чтобы не вспылить.

Пани Чаплинская и впрямь очень устала и была на грани нервного срыва. Особенно потому, что тщательно разработанный план мог провалиться из-за нелепой и непредвиденной случайности: чрезмерной щепетильности нищего шляхтича! Ему бы плясать и ликовать от такой удачи, а он вздумал упираться: неудобно, мол, неприлично, да и перед Создателем грех… Тьфу! Хорошо хоть удалось заставить его поспешно покинуть корчму, где остановился на ночлег.

– Неужели пан не понимает, что дело действительно спешное и важное! – не выдержав, топнула она и повысила голос, когда ошарашенный и смущенный Брюховецкий попросил ее объясниться. – Уж если я, махнув рукой на приличия и давая пищу праздным языкам, сама сюда явилась! На бога, все объяснения после. А сейчас пусть пан поскорее вылезет из постели и оденется! Надо немедленно уезжать.

– Но у меня нет лошади! – сгорая от стыда, кое-как вымолвил Брюховецкий. Он и заявился в эту корчму, стоявшую на проезжей дороге, с одной-единственной целью: дождаться попутчиков и предложить им свои услуги по охране, лишь бы на время дали коня.

– Зато у меня есть возок, и для пана там найдется место. Нельзя терять ни минуты! Надо спасаться! Я подожду за дверью, чтобы не смущать пана. Живее, як бога кохам, живее!

Хвала Матке Бозке, послушался. Так они вместе и