Я жду тебя - Рангея Рагхав
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Пьяри задумалась.
Стало совсем темно. Неожиданно она поднялась и пошла к деревне, но я догнал ее и схватил за руку.
— Куда ты?
— Да так, никуда.
— И тебе не стыдно врать?
— А что я могу поделать?
— Не ходи, и все.
— А знаешь, чем это обернется?
— Мы сейчас же уйдем отсюда.
— Нас схватят в другой деревне. Пешком далеко не уйдешь!
Я застонал от собственного бессилия. Неужели мы так слабы и беспомощны? И тут я вспомнил о старой крепости. Я же тхакур, а не нат. А разве жена тхакура может идти к начальнику полиции?
— Никуда ты не пойдешь, — решительно сказал я.
— Но он же тебя и отца исполосует плетьми.
— Пусть бьет.
— Но он все равно заберет меня. Сейчас хоть подарок даст, а тогда прикажет избить.
Я ничего не хотел слушать, у меня словно помутился разум. Я крепко сжал ей руку.
— Лучше смерть, чем позор!
— Помирать из-за такой безделицы? — рассмеялась Пьяри. — Ну уж нет! Женщины из моего племени всегда шли на это. Что тут особенного?
— Ты же знаешь, что ты — жена тхакура! — закричал я.
— О да, мой господин. — Пьяри усмехнулась. — По утрам ко мне приходит служанка и купает меня. Чамарин[21] лепит для меня кизяки. Домни[22] забавляет меня танцами и пением. Телин[23] моет мне ноги. Зеленщица приносит овощи прямо к порогу моего дома, жена ювелира приходит ко мне с драгоценными украшениями, ну а жены сокольничего и кучера…
— Потаскуха! — вне себя от ярости заорал я. На глазах Пьяри навернулись слезы, но тут же высохли.
— Пропади ты пропадом, какой из тебя господин и повелитель! — заговорила она, сверкая глазами. — В тебе нет ни капли сострадания! Ты должен защищать женщину, а ты о себе только и думаешь, о своей чести только и заботишься. Зачем удерживаешь меня? Воображаешь, что защитил меня своим криком? Что, я уже не натни? Подумай сам, ну куда мне деваться? Я пыталась скрыть свою красоту и молодость, а люди все равно все замечают. Разве я могу спрятаться так, чтобы никто меня не видел? Почему я должна стыдиться того, что моя красота бросается всем в глаза! Не хочу я прятать ее от людей!
В отчаянии я обхватил голову руками и застонал. Ярость душила меня.
— Ладно! Иди в шатер! Пойдешь, когда я вернусь! — сказал я, толкнув Пьяри.
Она покорно поплелась назад, а я зашагал в темноту, к деревне. Не знаю, почему, но в этот момент я вспомнил о Махатме Ганди. Некоторые торговцы в деревнях его очень хвалили, потом их за это арестовали. От них я слышал, что Ганди борется за счастье всех бедняков. Но Ганди был далеко, а я шел к дому заминдара. На воротах его дома горел яркий фонарь. У ворот сидел сторож и беседовал с двумя людьми.
— Что случилось? — спросил сторож. — Разве господин тебе ничего не дал?
— Дал, уважаемый, дал.
— Так что тебе еще надо?
— О, почтенный господин!.. — начал я срывающимся голосом.
— Ну?
Гнев и негодование не давали мне говорить. Я вдруг ясно увидел лицо моей Пьяри. Она моя! Я люблю ее! По какому праву кто-то другой должен владеть ею? Только потому, что она слабая женщина? Но разве она виновата в этом? Я, как рыба, открывал и закрывал рот, но слова застряли у меня в горле. Сторож расхохотался.
— Ему надо дать пару тумаков, — сказал он, обращаясь к управляющему имением и его приятелю, — тогда этот ублюдок может быть заговорит.
О, великий боже! У меня помутился разум. Я пришел к этим людям за помощью, а что услышал! Не помня себя, я закричал:
— Не я ублюдок, а ты! Грязный пес! Да к тому же сторожевая дворняга!
Я смутно помню, что за этим последовало. Знаю только, что все трое бросились на меня с криками: «Бей его! Бей его!» Перед глазами мелькнул чей-то кованый ботинок, и скоро мое лицо превратилось в кровавое месиво. Передо мной поплыли черные круги, я потерял сознание и очнулся только в полицейском участке. До меня донесся голос сторожа:
— Господин начальник, этот негодяй пришел воровать. Успел стащить шкуру теленка, да мы поймали его. Хорошенько проучите его, господин, чтобы он запомнил на всю жизнь, кто он и откуда родом. Наглец! Оскорбил пандита[24] Вачандхара, господин. У нас ведь, слава богу, правит раджа, а не эти разбойники наты!
Я хотел сказать, что все это ложь, что я пришел не воровать, а поговорить с самим заминдаром, но слова опять застряли в горле. На глаза навернулись слезы, а полицейские рассмеялись.
Когда управляющий и сторож ушли, приходивший к нам полицейский сказал мне:
— Чего плачешь? Я уже сообщил твоим. Пьяри пойдет к господину начальнику, он будет доволен и завтра утром простит тебя, отпустит на свободу. Перестань реветь!
Я опять впал в какое-то полузабытье, из которого меня вывел голос Пьяри, раздавшийся под окном:
— Где он? — спрашивала она.
— Там. — Полицейский показал на дом заминдара.
Что было дальше, не помню. Остаток ночи я провел в страшном бреду, время остановилось для меня, осталось только безысходное отчаяние.
Утром меня освободили. Когда я шел из участка, у меня подкашивались ноги, я почувствовал, что не дойду до табора. К счастью, меня встретил Исила и помог мне добраться до шатра. Исила был в хорошем настроении, а для меня все погрузилось в беспросветный мрак. Войдя в шатер, я увидал Пьяри. Она молча сидела в углу и слушала, что говорила мать.
— Ты еще дурочка. Пойми, это жизнь. Все так поступают. Посмотришь на женщин из богатого дома, кажется, у них все должно быть честно и благородно. Как бы не так! Вчера отец забрался ночью в дом ростовщика — отец смекнул, что теперь благодаря тебе начальник ничего ему не сделает. Сам ростовщик-то поехал по деревням собирать с должников деньги… Ну так вот, его жена преспокойно спала со своим дружком точильщиком. Все так живут.
— А что добыл отец ночью?
— Четыре серебряных браслета и две связки крупных бус, нанизанных в два ряда.
Пьяри опасливо оглянулась, но, увидев меня, только усмехнулась, плечами повела и ничего не сказала.
— Тебя освободили, мой мальчик, — обрадовалась Сауно. — Чего стоишь у входа? Проходи!
Я молча сел в дальний угол. Голова моя раскалывалась на части.
— Ой, кровь! — вскрикнула Пьяри, глядя на мое лицо. — Посмотри, мама!
— Вижу! Башмаки-то у них, видать, с гвоздями. — Сауно внимательно обследовала мои раны и ссадины. — У твоего отца столько было таких шрамов — и не сосчитать.
Обе женщины спокойно разглядывали мое кровоточащее лицо, а я с трудом сдерживал свой гнев и отчаяние.
— Какие жестокие люди, — только и сказала Пьяри, а потом принесла воды в кувшине и стала вытирать мне лицо концом своей юбки. Сауно вышла из шатра.
— О чем ты все думаешь? — спросила Пьяри.
Я хотел было ответить, но промолчал; тут только Пьяри заглянула мне в глаза и все поняла.
— Знаю, что ты меня любишь. И крепко любишь, — ласково сказала она. — Но я ведь здесь, перед тобой, и не уйду от тебя. Чем я стала хуже после того, что случилось? — Пьяри немного помолчала, затем встала, набила трубку и протянула ее мне.
Я закурил.
— Ты зря сердишься. Женщина не должна стыдиться того, что ей приходится делать по воле мужчин. Ведь вы, мужчины, не стыдитесь своих дел? Мы с тобой любим друг друга. Я тебя не брошу. Ведь я и раньше ходила к канджарам, а тебя все равно не покинула.
Я молчал. Мне казалось, что жизнь для меня кончена.
— Ты все еще считаешь себя тхакуром, сумасшедший? — Пьяри засмеялась.
Весь день я пролежал в углу. Не помню, как уснул. Проснулся ночью. Пьяри лежала рядом, обняв меня за плечи. Гнев мой прошел. Я улыбнулся, погладил Пьяри по щеке, и она улыбнулась мне.
— Принести тебе поесть?
Она дала мне лепешки. Когда я покончил с ними, она принесла воды. Я напился, и тогда Пьяри снова легла рядом.
На другой день Исила сказал мне:
— Пойдем в другие деревни. По дороге сбудем товар. Я знаю одного тхакура, который за полцены купит все.
Мы свернули шатер, уложили его на повозку. Исила повел лошадь. Сауно, я и Пьяри шли за повозкой, а позади нас, замыкая шествие, бежала Бхура.
6
Сукхрам продолжал:
— Мне стукнуло двадцать два года, а Пьяри — девятнадцать. Исила умер, и Сауно привела к себе молодого ната… Да, Исила умер. В одну из холодных ночей он простыл, у него поднялся жар, несколько дней он метался в бреду. Я бегал к лекарю за пилюлями, но они не помогли. Сауно, чтобы согреть мужа и выгнать из него простуду, накормила его горячей просяной кашей, и он вскоре после этого скончался. Мы сожгли его тело. Сауно долго плакала, но потом вытерла слезы и сказала почти спокойно:
— Теперь я одна во всем мире, никого у меня нет.
— А мы? — спросил я.
— У тебя есть своя женщина, ты ее, а не мой.
— Если ты на него будешь заглядываться, я тебе глаза выцарапаю, — набросилась на мать Пьяри. — Не можешь жить одна — найди кого-нибудь.