Черный космос - Владимир Мясоедов

Мой родной, по документам, город Метроном являлся одним из самых русскоязычных городов Земли. Один русский на пару сотен представителей других наций. Территория, где он находится, раньше называлась Египтом, и был здесь крупный курорт, несмотря ни на что всегда полный отдыхающих. Которым в один ужасный день стало просто некуда возвращаться и пришлось осваиваться на чужой земле. Люди, желавшие выжить, сплотились в жесткие группировки, и почти всегда они оказывались объединены в них по принципу землячества. То есть каждый поддерживал соседа, друга и родственника, в силу частичного пересечения этих трех позиций и надежды при проблемах самому получить помощь. Но моим соотечественникам пришлось хуже всех. В наступившей беде винили в основном их. А когда ценность человеческой жизни падает до нуля, уцелеть при таком раскладе становится делом весьма проблематичным. И кровавым.

До Войны русский народ считался относительно миролюбивым, чтобы разозлить его представителей, надо было приложить немало усилий. Не зря прижилось сравнение с медведями, в сытом состоянии зверями весьма благодушными и ленивыми, хоть и могучими. А после атомной войны злить представителей почти исчезнувшего этноса мало кто решался. Менталитет нашего народа таков, что если уж дела идут предельно плохо, то начинаются не битвы, а бойни. Те, кто пытался связаться с моими соотечественниками на заре новой цивилизации, очень быстро погибали. Чтобы не быть смятыми ордами паниковавших людей, видевших в них врагов, русские стали самыми жестокими существами в подземных городах-убежищах. Нас ненавидели и боялись, но не уничтожали. Иначе своды убежищ рушились взрывами, резервуары с водой травились, а через вентиляцию внезапно и незаметно начинал дуть радиоактивный ветер поверхности, не разделяющий правых и виноватых.

А еще русские, если верить сохранившимся в семье приемного отца хроникам, ведомые генетической памятью, быстро соображали, как можно утеплить стены в мороз. Умели превратить жалкую крысу в бульон, которым можно накормить сразу пять человек. Среди русских оказался велик процент тех, кто имел представление не только о торговле, но и о реальной работе своими руками. Врачи моей исчезнувшей родины как-то умели обходиться без сложных приборов и синтезируемых из отсутствующего сырья лекарств. В общем, с точки зрения правителей бункеров, являлись весьма полезными кадрами: рукастыми, головастыми, неспособными взять власть по причине плохих отношений с остальным населением. И такая картина наблюдалась почти везде, где анклавы, образованные туристами и иммигрантами, уцелели.

Когда ситуация на поверхности более-менее нормализовалась, репутация этноса, к которому я принадлежу, не изменилась. Русских ненавидели, а они не собирались поддаваться и потому, как могли, вооружались, не прощая обид и крепко держась друг за друга. Забавно, но самой России давно нет, а русская мафия осталась, и входит в нее практически каждый четвертый представитель нашего народа. Впрочем, мафия эта имеет скорее не криминальный характер, а является неким подобием круга по работе и интересам. Следовательно, близка к каноническому смыслу этого слова, если не ошибаюсь, обозначавшего изначально «семья». За четыре века у моего народа сложилась своеобразная репутация и специализация. Военное дело, наемники и младшие исполнители Социальной Службы – вот отрасли, в которых русских не только терпели, но и ценили. И всеми правдами и неправдами старались их туда загнать. Корпорации почти любили бойцов, отличающихся высоким моральным духом и имевших не так много мест, где отступники могли бы спрятаться.

– Учись, – прервал свое молчание «отец», занимающий в той части русской мафии, которая базировалась в Метрономе, далеко не самый низший пост. Впрочем, и не высший. Инструктор по стрелковой подготовке и одновременно хранитель культурно-исторического наследия – птица невысокого полета. Того, что ему платят в нашем национальном профсоюзе за работу, едва хватает на содержание сожительницы, меня и мелкой. Даже с пенсией. А вот гражданская женушка отца сейчас вообще ни кредита домой не приносит, все ее сбережения за время молодости хранились в банке, лопнувшем через два года после того, как я обзавелся второй семьей. Ну, по крайней мере, верхушка данной организации не сбежала, разорившиеся вкладчики наскребли мелочи достаточно, чтобы промотавшие их денежки финансовые махинаторы отправились после визита Социальной Службы в мир иной, причем весьма болезненным способом. – Высшее образование очень поможет тебе в жизни, жаль, что у меня его в свое время не было. Когда у вас выпуск?

– Скоро, – пожал плечами я. – Чуть больше месяца осталось. А при чем тут это?

– Узнаешь, – ответил с таинственной улыбкой ветеран и мафиози, хранивший в своей голове наверняка не одну тайну. Как я ни пытался расколоть приемного родителя, больше от него ни в тот день, ни в последующие так ничего и не добился. Все-таки жаль, что он и «мамочка» неспособны к оставлению собственного потомства, какой генофонд пропадает… В молодости сожительница «отца» попала под воздействия нелетального, но очень эффективного биооружия. Ее спасли, но результат – стерильность. А у «папаши» точно такой же диагноз был вызван механическими причинами. Ему нижнюю часть туловища и ноги испарило выстрелом стационарного лазера. Выжил чудом, да и то лишь потому, что оказался в том бою единственным раненым, и у врачей было время возиться со столь тяжелым пациентом. В общем-то, на почве невозможности иметь общих детей они и сошлись когда-то.

На этом размышления о причудливых особенностях моей второй семьи были прерваны зовом пустого желудка, и я отправился на кухню за ужином. Какой бы прогресс или маразм науки и техники ни был за окном, а кушать все равно хочется. Всем. Всегда. Ну, по крайней мере, с интервалами от трех до двенадцати часов. Именно поэтому при поступлении в институт я выбрал специальность инженера по гидропонике, которая после Войны прочно заменила традиционное сельское хозяйство. Без работы такой специалист окажется не раньше, чем исчезнут голодные рты. То есть одновременно с окончательным концом человечества.

Все оставшиеся экзамены, пролетевшие чередой, закончились ожидаемым высшим баллом. Я практически уверился в том, что получу желанный диплом с отличием, и стал потихоньку подготавливаться к празднику, закупаясь в магазинах для праздничного стола. Увы, мечты разлетелись вдребезги, стоило лишь перечитать списки тех, кто удостоился подобной чести. Обидно. Столько старался, и все зря. А может, все-таки удастся что-то сделать? На запрос, посланный центральному компьютеру института, объединявшему в своем электронном нутре большинство сопутствующих образовательному процессу служб, был прислан однозначный ответ: я не прошел по среднеарифметическому баллу. Хотя вроде бы получал низкие отметки весьма редко.

Пересчет оценок, показатели которых с первого курса заботливо копировались в особую папку своего наладонника, показал весьма интересную картину. Если законы математики не изменили вышестоящим решениям, то кто-то тут врет. Ну, видимо, это делаю я, тративший по пять минут в день на подведение его итогов. Главный механический мозг института, настолько мощный, что от искусственного интеллекта его отделяет только набор запрещающих самостоятельную деятельность директив, и чье ежегодное лицензирование стоит больше, чем квартира моих приемных родителей, ошибаться не может по определению. По определению тех, кто создает для него программы, то есть хозяев высшего учебного заведения. А никаких бумажных документов с подписями и печатями, способных сыграть роль доказательства, ныне не существует. Никто не переводит дорогую бумагу на такие мелкие нужды, ведь давно известно о преимуществах электронного хранения информации. А многочисленные сбои в их работе, столь удобные для подтасовки данных, – лишь трагические «случайности». Плановый форс-мажор. Дальнейшее разбирательство бессмысленно, а «отец» все-таки трижды прав, не с моей анкетой идти официальными путями. Не нужны такие, как я, среди высококлассных специалистов. Корпорациям, считай, человечеству, не нужны.

Выпуск прошел как-то серо и буднично. Обидно. Почти так же, как за диплом. После трех лет мытарств ожидал большего. Какой-то торжественной церемонии, может быть, даже пафоса. А получил в итоге пшик, больше всего похожий на процедуру ожидания рейса на хорошем вокзале.

Получасовая толчея в фойе главного корпуса, несколько скрашенная ритуальным столом с бесплатным набором выпивки и редкими вкраплениями закуски. Очень редкими, да так и оставшимися нетронутыми. Видно, даже самых отчаянных любителей халявы отпугнула пыль, осевшая на еду от длительного хранения. А вот алкоголесодержащие жидкости с возрастом, как известно, не портятся, да и вообще протухнуть не успевают. Но, наконец, все необходимые для церемонии вручения аттестатов персоны собрались. Недлинный строй моих сокурсников сжимал в руках традиционные для нашего учебного заведения подарки, в роли которых выступали чеки на предъявителя, где красовалась не менее чем четырехзначная сумма. А еще строй этот, благодаря обильной предварительной заправке высокоградусным топливом, колебался под невидимыми порывами гравитационного ветра, словно стрелки высокоточных приборов. Но официальные взятки все держали твердо, не отдашь денег, не получишь диплом и придется весь процесс образования начинать сначала. Или судиться с дальними родственниками администрации Метронома, всегда готовыми выжать из осмелившихся заявить на них простых смертных компенсацию за моральный ущерб.