Прекрасная мельничиха - Елена Сазанович

– Цветы, цветы, – передразнивает меня старуха. – Не пойму, что тебе надо?

– Посмотри. Вон идёт он. – Я подзываю старуху к окну. – Тебе он нравится?

Мой возлюбленный шагал мимо старухиного окна. Размахивал весело дипломатом. И что-то мурлыкал себе под нос. Можно предположить, что сегодня у него дела на службе идут как нельзя лучше.

– Так себе, – морщится старуха.

– Он идёт на службу. Со службы он придёт домой. И станет есть жареные котлеты.

– А тебе какое дело?

– Мне? Вовсе никакого. И жена у него будет маленькая. И пухленькая. Он изредка умудрится напиться. И она безропотно снимет его ботинки. А наутро сбегает за пивом. И котлеты поджарит.

– Но тебе-то? Тебе-то какое дело?

– Пусть ест. Мне не жалко. – Я отхожу от окна. Растираю свою опухшую щёку. Ложусь спать.

– Ты вообще довольна?

– Почему ты об этом спрашиваешь?

– Да так себе. Вид у тебя бледный.

– При таком освещении ты ещё можешь судить о моём виде?

– Может, ты и права. Может…

– Мне снятся приятные сны. Иногда. Такие приятные… Что хочется плакать, когда просыпаешься. Иногда плачу. Хочется что-то уловить. Но чаще – забываю. Но на целый день – какое-то приятное ощущение полёта. Я слушаю прекрасную музыку. Такую прекрасную, что забываюсь. Где я. Что со мной. Как меня зовут. В каком городе я родилась. Я где-то летаю. Где-то плаваю. Где-то прыгаю. Я не знаю, где я. Что со мной. Но я знаю, что мне хорошо. Очень. Я смотрю на картины. И хочу туда. Ненадолго. Там покой. Там другое освещение. Там не бывает неприятностей. Суеты. И делёжки жизни на годы. Там можно всё взять сразу. И без труда.

Я открываю шкаф. И нахожу своё детское платье. В ромашках. Которое сшила мне моя мама на десятилетие. Я его надеваю. Прижимаюсь щекой к старушечьему лицу. Лицо почему-то очень холодное. Меня передёргивает. Я открываю дверь. И вхожу в берёзовую рощу Куинджи. Ложусь на неестественно яркую траву. Около меня на колени опускается моя мама. В её ладонях блестит вода из криницы. Вода сочится между мамиными пальцами. И капает на моё лицо.

– Пей, доченька, – просит моя мама. – Пей. Это очень вкусная вода. Она даст тебе силу.

Я приподнимаю голову. Пью. И целую мамину руку.

– Мама. Я так рада. Ты даже себе не представляешь. Ты только никуда не уходи от меня. Мама.

– Ты ничего не бойся. Здесь хорошо. И не страшно. Ты только не бойся.

– О чём ты?

– Среди мёртвых не бывает врагов. Смерть мирит. И делает братьями. Мёртвых нельзя бояться.

– О чём ты, мама?

Мама целует меня в лоб. Крестит.

– Сколько тебе лет, мама?

– Двадцать пять.

– Мне совсем скоро тоже. Двадцать пять. Совсем скоро. Мы ровесницы?

– Да.

– Ты такая красивая. Мама. Я так боюсь тебя потерять. Ты спой мне песню. Ты возьмёшь меня за руку. И будешь держать – крепко-крепко. Чтобы я не упала. Я с тобой никогда не падала. Мама. Не разжимай своей руки. И я никогда не упаду.

Моя мама машет мне рукой. И скрывается в куинджевой роще.

Я сажусь. Вытягиваю ноги. Вокруг меня водят хоровод люди. Они красивые. Эти люди. С прозрачной кожей. Голубыми глазами. В белых нарядах. В руках белые лилии. Они не ступают по земле. Двигаются плавно по воздуху. Я всю жизнь мечтала двигаться по воздуху. И у меня это иногда получалось. Но меня одёргивали. И наступали на ноги.

– Тебе хорошо? – спрашивают они.

– Мне так хорошо никогда не было.

– Оставайся. Здесь никогда не плачут. Никогда не обрызгивают грязью. Никого не хоронят. Здесь красота. И гармония. Оставайся.

– А можно?

Из рук в руки люди замедленными движениями передают младенца. Наконец – ребёнок на моих руках.

– Чей это малыш?

– Ты не узнаешь? Это твой нерождённый ребёнок.

– Мальчик, – улыбаюсь я. – Я так и знала, что это мальчик. – Я расстёгиваю передние пуговицы ромашкового платья. И прижимаю ребёнка к груди. Ребёнок сосёт мою грудь. В ней нет молока. Она пуста и безжизненна. Но ребенок всё равно сосёт. И даже при этом улыбается.

– Какой славный малыш, – говорю я. – Как хорошо, что он так и не родился. Он бы вырос самовлюблённым глупцом. Как его отец. Или испорченным мучеником. Как его мать. Он перехитрил всех. Он навсегда останется невинным божьим созданием.

Люди в знак согласия кивают головой.

– Ты оставайся. Ты будешь каждое утро кормить его грудью. И петь ему песни. Целовать его глаза. И укутывать его тельце. Оставайся. Пока не совершила больших грехов. И большего зла. Здесь не бывает ночи. Здесь можно отдохнуть. И всё забыть. Здесь не перед кем отчитываться. И не перед кем краснеть. Здесь ты познаешь истинную свободу. Любовь. Счастье. Преданность. Мы здесь все – братья. Оставайся. Здесь нежные краски. И мелодичная музыка. Добрые люди. Здесь ты не будешь мучиться. Потому что здесь не бывает мук.

– Я сог… – Меня кто-то хватает за руки. И тянет за собой. Мы прячемся в роще.

– Зачем? – не понимаю я. И смотрю в лицо. Где-то я уже видела это лицо. Мальчишечье. Курносое. Покрытое веснушками.

– Зачем? – повторяю я.

– Беги отсюда. Тебе нельзя здесь. Беги.

– Но счастье… Здесь так хорошо. Так счастливо…

– Это мертвецы. Обычные мертвецы. Сюда ты всегда успеешь.

– Как? Почему? Обман?

– Нет. Не обман. А действительно счастье. Разве ты не понимаешь. Что вершина истинного счастья – смерть.

– Не понимаю.

– Вся наша жизнь – это долгий путь к смерти. Жизнь не может быть счастливой. Но счастье есть. Значит, весь путь – это к счастью. Только смерть несёт покой. О котором ты говоришь. Музыку. Которую ты слушаешь. Краски. Которых в жизни не может быть. Только застывшая форма может породить счастье. Счастья в движении не бывает. Бывает удача. Радость. Победа. Но не счастье. Вот почему в искусстве ты иногда находишь подобие счастья. Искусство тоже мёртво. Ты всё поняла? А теперь беги.

– А ты?

– А я… – Мальчик вздыхает. – А я. Как твой нерождённый ребёнок. Не согрешил. Потому что не успел. А что может быть слаще греха? Так что спеши. Спеши грешить. Потому что искупить свой грех здесь ты всегда успеешь. Уж мне-то поверь. Жаль, что ты его не родила.

– Наверно, жаль. Красивый малыш.

– Ну, пока…

Мальчик скрылся за деревьями. И я даже не успела спросить, где мы с ним встречались. Наверно, жили где-нибудь в одном дворе. Или ходили в один детский сад. Или дружили наши родители. Но точно я не помнила. А он не захотел мне этого сказать. Значит, имел на это причину?

Я бегу через берёзовую рощу. Ударяюсь о стволы деревьев. Царапаю о кусты руки. Задеваю головой облака. Добегаю до рамы картины. И бросаю картину на землю. Становится темно. Ногой ощупываю дверь. Старуха радостно встречает меня у порога.

– Ну и слава богу. Я уже было подумала. Что не захочешь. Вернуться не захочешь. Молодец. Вернулась-таки. Что? Картина разбилась? Ерунда какая. Мы её – на свалку. Или под землю. Как угодно.

Старуха говорила без умолку. Уставшая, я уселась прямо на пол.

– Как ты думаешь, Куинджи знал, что писал?

– Ах, при чём тут Куинджи! – Старуха махнула рукой. И поспешила на кладбище. Никогда не видела, чтобы с такой радостью посещали кладбище.

Старуха вернулась через полминуты. И протянула гранат.

– Ешь!

Я осторожненько стала выколупывать каждое зёрнышко. Медленно бросать в рот. Обсасывать со всех сторон.

– Наконец-то ты всё поняла, – вздохнула старуха.

– А что, разве я что-то не понимала?

– Сбацаешь?

– Сбацаю, – неожиданно согласилась я. И сбацала “Прекрасную мельничиху”. Никогда в своей жизни я не играла так вдохновенно. С таким порывом. И даже благородством. Это была без преувеличений гениальная игра на рояле. Старуха танцевала легко. И свободно. И я подумала, что она в прошлом балерина. Но не спросила её об этом. Потому что меня это не интересовало.

– Она была прекрасной по-настоящему – эта мельничиха. У неё была тонкая талия. Длинные ноги. И чёрные глаза. Она умела красиво танцевать. И играть на рояле. Она умела любить. Она была бесстрашной. И страстной. Какой должна быть настоящая женщина. Она была настоящей женщиной. Но в один миг она захотела всё сразу. Когда берёшь всё сразу. В итоге ничего не имеешь. Она не побоялась этого. Она была настоящей женщиной. Как думаешь, об этом хотел сказать Бетховен?

– Не знаю, – пожала плечами я. – Скорее всего – нет.

– Жаль.

– Как насчёт долга? – спросила я о том, о чём стала постоянно думать.

– Не думай. Всё придёт само собой. Главное, не думай. Не порть себя. Жаль с тобой прощаться. Я привыкла к тебе. Ты… Ты… Ты – это… Впрочем, не буду. В тебе удивительно переплелись… Перепутались. Невероятная наивность. И невероятная испорченность. Но всё… всё скоро встанет на свои места… Всегда всё становится на свои места. Тебе этого захотелось быстрее… Как знать… Может быть, ты скоро об этом пожалеешь. Гораздо скорее, чем думаешь ты. И чем думаю я. – Старуха всхлипнула. – А там и впрямь хорошо. Правда? Покой. Счастье. Музыка. Краски…