Йеллоуфейс - Ребекка Ф. Куанг

это вопиюще несправедливо — нести такой груз скорби, как я сейчас. Называют меня «хорошим человеком». Посылают объятия и наилучшие пожелания. Спрашивают, могут ли они объявить для моей терапии сбор средств (идея соблазнительная, но сказать «да» мне неловко). Кто-то даже предлагает целый месяц ежедневно привозить мне домашнюю еду. Это я отвергаю: мало ли кто может скрываться там, под личиной интернета (какой-нибудь маньяк траванет — недорого возьмет).

Мой твит набирает по тридцать тысяч лайков в день — самое пристальное внимание, которого я когда-либо удостаивалась в Twitter, в том числе от литературных светил и медийных личностей (все с синими галочками). Наблюдая, как число моих подписчиков посекундно растет, я проникаюсь странным возбуждением. А затем меня пробивает чувство гадливости, примерно как после мастурбации, чем я начала заниматься со скуки, и тогда я блокирую Twitter на всех своих устройствах («По состоянию душевного здоровья я вынуждена взять паузу, но благодарю всех за вашу заботу») и даю себе зарок не заходить в сеть по меньшей мере неделю.

Я присутствую на похоронах Афины, куда меня пригласила выступить ее мать. Через несколько дней после происшествия она мне позвонила, и я, узнав, кто она, чуть не выронила трубку: меня пробил страх, что она подвергнет меня допросу или обвинит в убийстве своей дочери — она же, напротив, все время извинялась, как будто со стороны Афины умереть у меня на глазах было верхом бестактности.

Церемония проходит в корейской церкви в Роквилле, что для меня странно: я думала, что Афина китаянка, ну да ладно. Поражает то, как мало среди присутствующих лиц моего возраста. В основном здесь пожилые азиаты, вероятно друзья матери. Ни одного знакомого мне писателя, ни кого-либо из колледжа. Хотя, вероятно, эти похороны — просто общественное мероприятие, а реальные знакомые Афины предпочли виртуальную службу, организованную Обществом американских писателей азиатского происхождения.

Гроб, слава богу, закрытый.

Траурные панегирики звучат в основном на китайском, и я сижу в неловкой позе, тихонько оглядываясь в поисках подсказок, где улыбаться, а где качать головой или смахивать слезу. Когда подходит моя очередь, мать Афины представляет меня как одну из самых близких подруг своей дочери.

— Джуни была там в ту ночь, когда не стало моей Афины, — сказала миссис Лю. — Она сделала все, что могла, чтобы ее спасти.

От этих слов я сразу растекаюсь слезами. «Что и хорошо», — ерничает мерзкий, циничный голос в моей голове. Плач придает моему горю вид искренности. Это отвлекает от того, что я не знаю, за каким хреном вообще здесь нахожусь.

— Афина была просто ослепительной, — говорю я, причем вполне от души. — Она была больше чем жизнь. Недосягаемо прекрасна. Смотреть на нее было все равно что смотреть на солнце. Такая великолепная, что при долгом взгляде становилось больно глазам.

Затем я еще с полчаса изнываю на поминках, пока не нахожу предлог, чтобы уйти — мне невмоготу обилие острой китайской еды и пожилых людей, которые не могут или не хотят говорить на английском. При прощании миссис Лю, шмыгая носом, прижимается ко мне. Она берет с меня обещание поддерживать связь, держать ее в курсе, как у меня дела. Размазанная от слез тушь оставляет на моей бархатной блузке мелкие, но въедливые пятнышки, которые не выводятся даже после нескольких стирок, так что в конце концов я ее просто выкидываю.

Я отменяю до конца месяца свое репетиторство (у меня полставки в колледже «Веритас», где я готовлю народец к выпускным экзаменам и помогаю с написанием эссе — негласная обязаловка для всех выпускников Лиги Плюща без особых перспектив). Мой шеф недоволен; бухтят, понятное дело, и подписанные на меня родители, но для меня сейчас свыше сил сидеть вот так в комнате без окон и допытываться о понимании прочитанного у жующих жвачку сопляков с брекетами. Просто не могу.

— Неделю назад у меня на глазах билась об пол моя подруга, пока не умерла! — набрасываюсь я, когда мать ученика звонит мне с претензиями. — Так что, наверное, я имею право на небольшой отпуск в связи с тяжелой утратой?

Следующие несколько недель я никуда не выхожу. Весь день сижу в своей квартире в пижаме. Как минимум двенадцать раз заказываю чипотле. Пересматриваю старые серии «Офиса» до тех пор, пока не начинаю цитировать их слово в слово, просто чтобы как-то успокоить свой разум.

А еще я читаю.

Афина была права: на ее месте я бы тоже волновалась. Проще говоря, «Последний фронт» — это шедевр.

Чтобы сориентироваться, мне приходится нырнуть в кроличью нору Википедии. В романе повествуется о невоспетом вкладе и опыте Китайского трудового корпуса — 140 000 китайских рабочих, завербованных британским правительством и оказавшихся на союзническом фронте в годы Первой мировой войны. Многие из них погибли от снарядов и бомб, несчастных случаев и болезней. Большинство из них по прибытии во Францию ждало бесчеловечное обращение. Их лишали даже мизерной заработной платы, размещали в грязных и тесных бараках, не давали переводчиков; на них нападали другие рабочие. Многие так и не вернулись домой.

Есть расхожая шутка, что от каждого «серьезного писателя» жди когда-нибудь толстенного и помпезного романа о войне. Полагаю, к их числу можно отнести и Афину, только у нее этот роман действительно получился. Ее прозе присущи уверенность, сдержанность и лиризм, необходимые для раскрытия такой тяжелой темы без скатывания в инфантильную напыщенность или ханжество. Большинство эпопей о великой войне, написанных молодыми писателями, как правило, смотрятся не более чем имитацией; их авторы выглядят малышами, гарцующими с сабельками на игрушечных лошадках. А вот военная проза Афины звучит как эхо с поля боя. Она отзванивает правдой.

Понятно, что она имела в виду, называя эту книгу «эволюцией» в своем ремесле. До этого в ее романах представали линейные сюжеты, а повествование велось о единственном главном герое, в третьем лице прошедшего времени. Здесь же Афина делает нечто похожее на то, что Кристофер Нолан в фильме «Дюнкерк»: вместо того чтобы следовать одной конкретной истории, она наслаивает разрозненные повествования и перспективы вместе, образуя движущуюся мозаику; толпа на ней словно кричит в унисон. Достигается эффект кинематографичности; вы с документальной четкостью буквально видите эту живую картину у себя в голове: сонм голосов, обнажающих из-под земного покрова прошлое.

История без определенного главного героя такой захватывающей быть не должна. Но строки Афины настолько увлекательны, что я продолжаю погружаться в историю, забегая в своем чтении вперед вместо того, чтобы переносить ее на свой ноутбук. Это история любви, замаскированная под военную повесть, и детали