Человек, который купил автомобиль - Венсеслао Флорес

ГЛАВА VI, где говорится о том, как я познакомился с одной женщиной и одним мужчиной.

Тогда-то я и познакомился с Моурисом.

Но сперва я должен рассказать одну историю, касающуюся только меня. Пусть меня извинят, я очень не люблю рассказывать такого рода случаи и не понимаю, как вообще могут люди писать романы о любви, потому что любовная история интересна только непосредственному участнику событий; и, мне кажется, потратить пятьсот листов бумаги на описание того, как некая дама вздохнула в ваших объятиях, не большее удовольствие, чем столькими же словами рассказать о наслаждении выпить две бутылки хорошего коньяка. Все эти удовольствия - эфемерны и субъективны, и важны они лишь для заинтересованного лица и для аптекарей, наживающихся на торговле лекарствами.

Однако в этом случае я вынужден, хочу я этого или нет, рассказать вам о единственной своей встрече с Натальей.

Наталья была девушкой, какие умеют нравиться любому, то есть очень современной. Была похожей на миллионы других девушек, и, возможно, если бы я спешил на поезд, опаздывал к себе в контору или, проведя два часа без сигарет, шел к табачному киоску, я бы даже не обратил на нее внимания. Но в тот миг, когда мимо меня проходила Наталья, делать мне было абсолютно нечего, и я подумал, что вижу чудо. Мы оба шли в одном направлении, и я догнал ее и сказал вежливо:

- Добрый день, сеньорита.

- Я не разговариваю с людьми, которые мне не были представлены, кабальеро, - ответила она неприветливо и сухо.

Мне стало неловко.

- Если так... я не пойду с вами рядом.

- Это будет самое лучшее.

- Может быть, поискать кого-нибудь, кто бы нас друг другу представил?

- Поищите.

- Вы Гомеса знаете?

- Кто он такой?

- Мой шеф.

- Не знаю.

- А сеньору Перес?

- Жену архитектора?

- Нет, адвоката.

- Тоже не знаю.

Я назвал еще шесть или семь имен. Ни одного общего знакомого у нас не было.

- Какая жалость! - простонал я.

- Учитывая, что познакомиться нам невозможно, - сказала она, уже немного нервничая, - давайте расстанемся. Больше я не могу говорить с вами ни секунды.

- Подождите! - воскликнул я: меня осенила вдруг великолепная мысль. - Вы знаете дона Алехандро Лерру? Я его видел как-то вечером в театре, на расстоянии.

- Я тоже его видела, издалека, на одной вечеринке.

- Слава тебе Господи! - И я с облегчением вздохнул.

- Но ведь он вас не знает.

- Неважно; как вы думаете, если бы мы пришли к нему и сказали: "Будьте так добры, представьте нас друг другу, потому что мы не находим никого, кто бы это мог сделать", неужели бы человек, который целый день занят именно такого рода проблемами, нам в этом отказал?

Наталья задумалась.

- Пожалуй, что нет.

- Тогда все в порядке, будем считать, что нас друг другу представили.

- Очень хорошо, - согласилась она. - Моя семья не может быть недовольна, что я общаюсь с человеком, которого мне представил министр иностранных дел.

И мы пошли вместе.

Когда мы свернули на Ретиро, я взял ее под руку. Она не протестовала. Когда мы миновали Партерре, я потянулся было поцеловать ее нежно в глазки; но она мне сообщила, что, если ресницы попадут ей в глаза, те начнут слезиться, зато помаде у нее на губах опасность эта ни в малейшей мере не угрожает. И для того, чтобы она не сочла меня неделикатным и бесчувственным, я поцеловал ее в губы. Похоже, неприятно ей не было.

После этого мы стали развлекаться. Я сказал ей несколько приятных глупостей, мы выпили полдюжины коктейлей, и я лез из кожи, чтобы показаться ей интересной личностью. Она спросила меня:

- Кто ты такой?

И я ответил:

- Гостиничная крыса.

Взволнованная, она сжала мне руку. А потом мы решили отправиться поужинать в придорожном ресторанчике "Посадочная площадка". Для такого, как я, это дорогое удовольствие, и я, сделав вид, что очень обрадован, предложил:

- Пошли пешком!

- Пешком?! Ведь это больше десяти километров.

- Ну конечно, - мирясь с неизбежностью, сказал я. - Это была просто шутка. Сейчас же берем такси.

Она нахмурилась.

- Эти шутки мне не нравятся, - сказала она. - Мы поедем в твоей машине. Она далеко?

- В моей машине? - рассмеялся я. - У меня нет машины.

Она вырвала руку и посмотрела так, будто увидела меня впервые.

- Ты серьезно?

- Конечно.

- Поклянись!

- Клянусь.

- Подумать только! Молодой человек, как ты, - и без машины? Тогда... Но... Кто вы такой? И за кого вы меня принимаете? Будьте любезны сразу же меня оставить. Такси! Повезти меня на такси! С приличными людьми вы, видно, не знались никогда в жизни!

- Но послушай, Наталья...

- Идите, идите!.. Просто поверить невозможно! И этого человека представил мне глава нашей дипломатии... Так обойтись с сеньоритой! Не на ту напали!

Она ушла, ни разу не оглянувшись, что-то несвязно бормоча... У меня было чувство, будто безграничное презрение, которым она меня облила, растеклось по моему лицу, обезобразив его и запачкав, как кремовый торт, брошенный в лицо киноактеру-комику.

Опечаленный, я пошел прочь. От вида автомобилей, что, гудя клаксонами, неслись по улицам, я себя чувствовал еще более униженным, неполноценным и несчастным. Мне вспоминались любовные приключения, которыми мои приятели были обязаны своим машинам: приключения Рамиреса, который, сжимая руль восьмицилиндрового автомобиля руками в красивых кремовых перчатках, одержал победу над жестоким сердцем Атанасии; приключения Гонсалеса, который каждый вечер возит на Куэста-де-лас-Пердисес новую модистку; да и похождения других, например Гутьерреса, у которого, когда он выезжает на своем мотоцикле, за спиной всегда сидит дочь каких-нибудь уважаемых родителей, и девушка эта падает в канаву на первом же вираже, потому что Гутьеррес никогда не предупреждает, что надо держаться крепче. А что могу предложить я? Вульгарный трамвай? Вонючее такси? Глаза у меня увлажнились. Мне себя было жаль, и, чтобы перестать себя жалеть, а также для того, чтобы восполнить потерю влаги, покинувшей организм в виде слез, я вошел в первый же попавшийся бар. Вошел и попросил пива, а потом задумался, что делать дальше. Наверное, у меня в голове родилось бы много других тонких мыслей и соображений, которые я бы сейчас не без гордости излагал, но этому воспрепятствовал прозвучавший рядом голос:

- Вы не будете так любезны, кабальеро, поднять и дать мне мою левую ногу?

На полу лежал костыль ярко-желтого цвета. Я посмотрел на говорившего. Это был грузный, насмешливо улыбающийся человечек средних лет. На первый взгляд он был не более интересен, чем пузатые Будды, которых видишь на пианино или на столе почти в каждом доме. Но, приглядевшись, ты обнаруживал детали, которые обычными назвать нельзя. Его левая нога оканчивалась у колена, а от правой остался обрубок не более семи сантиметров. Рука была только одна, да и на ней одного или двух пальцев недоставало. Лоб пересекал широкий шрам.

- Большое спасибо, - сказал этот человек, когда я поставил костыль около него. - Страшно не люблю беспокоить людей, но... что поделаешь? Найдется у вас сигарета? А спичка?.. Зажгите ее. Еще раз спасибо. Вы очень любезны; за это хочу дать вам один добрый совет. Когда допьете свое пиво, больше не пейте - только почки раздражает, а уж если у человека нет для этого особо веских оснований, почки раздражать никогда не следует. Лучше попросите коктейль "Распутин". В нем должно быть пополам рома и кофе, но здесь этого не знают и всегда льют больше рома, чем кофе. Нам повезло, что они в этих делах так несведущи!.. Пожалуйста, один "Распутин" для кабальеро!

Я проглотил это пойло. Калека спросил меня:

- Ну как?

- Хорошо, - поперхнувшись, просипел я. - Очень признателен...

- О чем вы говорите, это сущие пустяки! Правда, другой попросил бы у вас за эту любезность что-нибудь стоящее. А мне достаточно, чтобы вы выпили еще один "Распутин" в знак нашей дружбы.

Мы выпили по второму. После этого я назвал ему свое имя и профессию. Взяли по третьему - и я рассказал ему о своем детстве со всеми подробностями, какие помню, и, возможно, несколькими новыми, которые я, как мне помнится, придумал. Но после четвертого "Распутина" я, несмотря на доброжелательность и внимание, с какими меня слушал мой собеседник, резко изменил тему и стал рассказывать ему о том, что произошло со мной в этот день. Я все еще обожал Наталью и не удержался, пролил несколько слезинок.

- Не плачьте, - сказал калека, - потому что ром у вас уже капает из левого глаза, и на пиджаке сейчас появится пятно.

- Наплевать мне на пиджак! - простонал я.

- Это уже другой вопрос, - сказал он.

Он попросил у меня еще сигарету и продолжал:

- Вы рассказали свою историю человеку, который поймет ее лучше, чем кто-либо другой, ибо я принадлежу к числу тех, кто считает, что автомобиль играет решающую роль в жизни всех без исключения людей на свете. Много бед и радостей проистекает из этого обстоятельства. Раньше говорили: "Шершез ла фемме".