Хроники разрушенного берега - Михаил Кречмар

Началась длительная весновка.

Надо сказать, что все три члена экипажа с энтузиазмом брались за любую работу по обустройству их временного лагеря. В трёхстах метрах под деревьями они обустроили стационарный бивак, на который постепенно перетащили постели, кухню, большинство необходимого снаряжения и запас продуктов. Ели преимущественно тушёнку, однако как-то раз вышедший прогуляться буквально на полкилометра Кухонин завалил случайно оказавшуюся рядом самку лося. Тушёнка была немедленно забыта, бульон заменил чай, и только вечерами, сидя у ярко горящего очага, Чепурных с Кухониным поминали бедному Гусейнову его «чай из цветов».

Собственно, именно из-за возможности отогреваться у открытого огня лётчики и перебрались из фюзеляжа самолёта в импровизированное убежище из брезента, засыпанное по краям снегом. Стоит заметить, что оно, как и многие (не сказать чтобы большинство, но многие) импровизации, оказалось весьма удачным. Сперва экипаж заготовил три десятка длинных лиственничных жердей метров в пять-семь длиной. Жерди связали у вершин и поставили шалашиком, как это видели у речных анадырских юкагиров. Этот шалаш накрыли брезентом, оставив на самом верху отверстие-дымоход, а края засыпали снегом, так что из сугроба торчало от силы полтора метра кровли с постоянно курящейся вершинкой. Снег создавал теплоизоляцию, и в этом странном «вигваме» временами оказывалось вполне уютно.

Валежника кругом было с избытком, и в центре хижины не угасал огонь.

Внимательно рассмотрев потерпевший крушение аэроплан, Кухонин решил, что некоторую часть его конструкции можно использовать для строительства плавсредства. А именно баки, находившиеся в плоскостях. Под его руководством Чепурных и Гусейнов размонтировали крылья, извлекли оттуда ёмкости для горючего, слили весь запас топлива в один бак и с помощью верёвок, проволоки и тех же лиственничных жердей, которые годились здесь абсолютно на всё, собрали весьма вместительный плот. Плот этот они втащили на крутую кромку берега рядом со своим «чумом».

– Чтобы как только вода пойдёт, сразу прыгнуть на него – и ходу! – резюмировал неунывающий Чепурных.

Неленивый Кухонин заготовил для управления плотом три здоровенных шеста и три весла чуть меньших размеров. Никто из них раньше никогда ни на чём не сплавлялся и если и наблюдал за сплавом со стороны – то только в кино, в кадрах кинохроники. Естественно, из киношных воспоминаний никто ничего путного не вынес. Поэтому и шесты, и вёсла Кухонин заготовил, только исходя из умозрительной теории процесса. Шесты и вёсла он уложил сверху на брезент, чтобы они прижимали его плотнее к жердям каркаса.

Шло время, и экипаж постепенно начала одолевать леность. На самом деле они оказались в условиях с избытком пищи и топлива, температура за пределами их обиталища с начала марта не падала ниже минус тридцати, усилия, необходимые для жизнеобеспечения, были минимальными. Конечно, лётчики продолжали тревожиться за родных – почти наверняка их уже списали как пропавших без вести, – но с этим уже было ничего не поделать.

Снег начал потихоньку проседать и наполняться водой. На речной косе напротив, там, где сиротливо завалился набок их незадачливый небесный тихоход, стали появляться проталины. Ещё немного – и по ним запрыгали бело-чёрные арктические воробьи – пуночки. Начинался весенний пролёт птиц.

Лётчики экипажа настолько привыкли к тому, что в любой момент можно сходить к самолёту, лежащему напротив, что в какой-то момент не поверили своим глазам, увидав, как натоптанная стёжка, пересекавшая русло реки, наполнилась тёмно-синей водой. Теперь прогуляться к фюзеляжу можно было только рано-рано поутру, когда верхний слой снега смерзался в прочнейший наст – такой, какой выдерживал вес одного человека без лыж.

Конечно, экипаж понимал, что лежащий на косе самолёт обречён. И тем не менее все они в последний раз перешли на другой берег, тщательно осмотрели фюзеляж, то, что осталось от плоскостей, и перенесли на свою сторону максимальное количество самых разнообразных вещей (а то и просто длинных металлических деталей). С самолёта сняли все таблички с номерами и опознавательными знаками. Теперь покинутый фюзеляж лежал на серой, уже почти полностью оттаявшей галечниковой косе, как гигантская доисторическая рыбина-амфибия, выползшая из какого-то тайного убежища в горах, да так и подохшая на берегу реки, не добравшись до вольготного полноводья океана.

Весна, как это обычно бывает на Севере, наступала стремительно.

В какой-то момент перестал держать наст, сугробы размокли, как рулоны туалетной бумаги, внезапно напитавшиеся водой, каждый шаг по снегу стоил изрядных усилий. Изменилась погода. Вместо палящего весеннего солнца на небе повисла низкая серо-коричневая тёплая хмарь. Временами из неё начинал валить мокрый крупный снег, который тут же таял на земле и становился незаметен на поверхности сугробов. Иногда из-за этого влажного ватного облачного покрывала доносился звон пролетающих гусиных стай.

Река тоже менялась. Сперва снег на русле напитался водой и приобрёл странный бело-голубой оттенок, похожий на тот, который образуется, когда в известь чуть-чуть добавляют синьку. Все следы в этом снегу мгновенно заполнялись водой, которая почему-то по контрасту казалась чёрной, поэтому и цепочки следов лётчиков, и лосиные стёжки, и просто ямы под берегом выглядели, как жирные чернильные точки.

Выше и ниже лагеря на реке появились промоины. Утром и вечером на них садились и взлетали маленькие стаи крохалей.

– Нет пролёта, – качал головой Гусейнов, поднимая взгляд к небу, откуда на его лицо опускались разлапистые, словно пауки, снежинки.

– Есть пролёт, – говорил рассудительный Кухонин, живший на Севере уже почти восемь лет. – Только он за облаками, мы птицу и не видим. А садиться ей здесь некуда: кормовых мест мало.

– А чего же в Уэлькале весной утки прямо миллионы прут?

– Наверное, там ей гнездиться есть где, – рассеянно отвечал Кухонин. Он уже в триста который раз проверял вязку плота и добавлял в его конструкцию какие-то ведомые только ему усовершенствования.

Тем временем снег на реке словно растворился, и лёд подвсплыл по всему руслу. Был он серый, ноздреватый, в фурункулах и воронках, как кожа кита, выброшенного на берег, – такого они видели в Уэлькале.

А ещё природа вокруг задышала.

Нет, это не значит, что в феврале и марте они жили внутри кольца абсолютной тишины, – время от времени то трескалась ветка в лесу, то вихрем пролетала стая зимующих чечёток, то со вздохом оседал край сугроба. Но в конце апреля – начале мая звуки издавало буквально всё. Шуршали сбрасывающие с себя снежный покров ветви кедрового стланика, потрескивали расправляющиеся ветви деревьев, вздыхал и трескался под напором прибывающей воды лёд.

И, конечно, кругом говорила вода…

Она журчала, стекая с крутых берегов на серый речной лёд, ручейками тянулась под угрюмыми покосившимися шапками сугробов, протекала в глубь толщи льда, и тонкие иголки льдинок внутри этой толщи звенели, как камертоны.

Это была весна.

И в какой-то день уставшие уже от бездействия мужчины увидели, как лёд оторвался от берегов и двинулся вниз по реке.

Вода поднималась, и караван шуршащих и трущихся о берега льдин подходил всё ближе к их «вигваму». Отдельные ледяные поля, ударяясь о берег, выворачивали кубометры грунта, словно ковши экскаватора. Другие перемалывали упавшие поперёк русла деревья, как кусты под напором бульдозера.

– Ещё два дня такого подъёма – и нас вместе с чумом смолотит, как на мельнице, – горевал Гусейнов.

Но ледоход длился всего сутки – лагерь потерпевшего бедствие экипажа стоял в самых верховьях реки, и большому количеству льда здесь просто неоткуда было взяться. Но лёд прошёл, а уровень воды всё лез и лез вверх. Река вспучивалась на глазах и из тонкого чёрного спокойного канала превратилась в бурый вспененный, изуродованный водоворотами поток.

– И что, нам по нему плыть? – с неодобрением посмотрел на воду командир Чепурных на следующий день после того, как последняя льдина ушла за поворот.

– Наверное, не сегодня, – усмехнулся Кухонин. – На хрена мы здесь два месяца сидели? Чтоб утопнуть под ближайшей корягой? Плот наш хоть и здоровый, но, думаю, маневренности у него не больше, чем у мясницкой колоды.

– Зато быстро долетим, – хмыкнул Гусейнов. – В отряде нас уже небось давно похоронили.

– Ну вот и не хрен оправдывать их ожидания, – обрубил Чепурных. – Начнёт вода падать – мы и двинемся. Кроме того, слышал я про здешние реки. Здесь ледоход с верховий начинается. Среднее течение нашей речки ещё стоит небось. А на Колыме, куда нам, собственно говоря, и надо, вообще зима зимущая.

Вода продолжала подниматься. Причём делала она это настолько стремительно, что экипаж даже установил вахты. Лётчики напряжённо следили за тем, в какое время пенная кромка воды сглатывала расставленные вешки.