Хроники разрушенного берега - Михаил Кречмар

Слепцов только махнул здоровой.

Командир со штурманом покинули место катастрофы.

Бортмеханик Слепцов остался ждать помощи.

Что было известно Слепцову совершенно точно – что ему нужен покой. Поэтому он натащил в кабину консервов, примус, нацедил из ближайшей мочажины воды. Вода была цвета плохо заваренного чая, и в ней плавали остатки каких-то тундровых растений. Слепцов заварил в ней настоящий чай, размешал сахар, выпил и попытался заснуть.

Спать мешали комары. Здесь было кошмарное количество комаров, миллионы… Уснуть можно было, только зарывшись с головой в спальник. Но в верблюжьем спальнике было жарко, а комары, казалось, были способны просачиваться даже в микроскопические щели.

Ночью комары пропали, а по плексигласу кабины настойчиво застучал мелкий тундровый дождь. Становилось прохладно. Природа вовремя напоминала про скорый снег, который в Заполярье мог запросто выпасть и в конце августа.

Три следующих дня для Слепцова прошли довольно нелегко: рука распухла, ходить за водой было очень тяжело. Из медикаментов в наличии были йод, аспирин и мазь Вишневского; аспирин он поглощал в больших количествах, а что делать со всем остальным – особого понятия не имел. Подружился с тундровыми сусликами-евражками, они жили среди камней и насторожённо поцвыркивали, когда Сергей начинал вылезать из самолёта и перемещаться к небольшому озерцу – единственному месту, куда он выходил за водой. Рука болела, дождик моросил, небо над тундрой опустилось почти до хвостового оперения самолёта. Было совершенно очевидно, что никто в такую погоду не полетит его спасать, даже если ребята и дошли. В этом, правда, Слепцов сильно сомневался: он иногда собирал грибы в окрестностях «Уэлькаля» и понимал, что это совсем не то, что ходить в хромовых сапогах по взлётной полосе аэродрома. Про себя он давал им на преодоление пространства между точкой вынужденной посадки и «Черским» около четырёх-пяти дней.

Но хмарь, которую принёс ветер с побережья Северного Ледовитого океана, кончилась, небо прояснилось, приобрело характерный для осени серо-голубой оттенок, и на нём снова замаячило сгинувшее, казалось, солнышко.

Потихоньку приближалась осень. Рука болела уже не так сильно, Сергей часто выходил из самолёта собирать шикшу, которая в изобилии росла здесь между камнями. На далёких озёрах за горизонтом собирались гуси – их звенящие крики призывали мороз. Суслики стали жирными и, казалось, едва пролезали в свои норы. Однажды среди каменной россыпи Сергей увидал лисицу.

Слепцов слушал небо до появления галлюцинаций. В этом ему немало мешал находящийся рядом самолёт: при малейшем ветерке в его плоскостях, фюзеляже, на турелях пулемётов и в проволоке антенн возникали самые разнообразные звуки – от человеческих голосов до самой настоящей музыки. Поэтому Слепцов, когда хотел вслушаться в мир, отходил от разбившегося аппарата довольно далеко – метров на триста, на самую вершину каменистой гряды, и впитывал пронзительные крики гусей и канадских журавлей, свист крыльев немногочисленных пока утиных стай, звонкие крики пишух-сеноставок…

В какой-то из таких дней Слепцов испугался по-настоящему. Он вдруг понял, что комары практически исчезли. Это означало близкое наступление холодов.

Слепцов вернулся и посмотрел на прикреплённый к двери календарь. С момента вынужденной посадки прошло тринадцать дней. И Сергей едва ли не в первый раз подумал, что парни могли и не добраться до посёлка.

И тогда он начал обдумывать собственное положение уже в совершенно другом свете.

Очевидно было, что рука срастается. Пусть однообразная, но обильная пища, покой и молодость делали своё дело. Но не за горами был день, когда с севера надвинутся низкие лохматые снеговые облака, тундра схватится морозом и по чёрному стеклу замёрзших озёр поползут белые змеи позёмки.

Надо было выбираться и ему.

Что-то тем не менее удерживало его от такого решения. То ли обязательный инструктаж, ещё в довоенное время проводившийся начальником авиаотряда Михаилом Каминским, во время которого многократно подчёркивалось: «Если ваш самолёт сел на вынужденную – находитесь на месте! Рано или поздно вас найдут и спасут!», – то ли что-то ещё, – но пока Слепцов просто гнал от себя эту мысль. К тому же выздоровление отнимало довольно много сил.

В первых числах сентября начались морозы…

Теперь уже Слепцов точно знал, когда он тронется в путь. Это должно было случиться сразу после того, как мягкая поверхность затвердеет от холода, но до того времени, когда выпадет большой снег. И в любом случае его дорога к «Черскому» будет очень и очень замысловатой. Он планировал выйти сперва на берег Анюя, затем двигаться вдоль берега, выходя на Колыму и огибая протоки и старицы.

«Зачем это было ему нужно?» – можем мы спросить сейчас.

Дело в том, что вдоль Анюя рос лес. И лес давал путнику топливо и укрытие от непогоды. Кроме того, несмотря на то что путь по реке увеличивал дорогу как минимум в полтора раза, не меньше половины его пролегало по твёрдым галечниковым косам, идти по которым было намного легче, нежели крутить ноги по кочкам.

Всё холодало и холодало.

Наконец Слепцов собрал в узел всю свою тёплую одежду, спальный мешок, максимум консервов, примерил на бок командирский ТТ и… отложил выход ещё на два дня. К тому времени самолёт казался ему совершенно обжитым, родным. В нём были еда, топливо и медикаменты. Впереди же были холод, тяжёлый путь и неизвестность.

Человек располагает, а бог предполагает. Образ бога, если так можно выразиться, для Сергея Слепцова принял пожилой чукча, который утром сидел под дверью кабины с потрёпанным винчестером на коленях. Выглянув наружу из спального мешка, Сергей охнул и сразу же посмотрел в угол, где лежал пистолет. Коллективизация на Чукотке была далеко не закончена, и тундровики совершенно не понимали, с какой радости они должны сводить воедино свои с таким трудом собранные оленьи стада и тем более отдавать их под управление самых никчёмных своих соплеменников. Кроме того, в местах концентрации зон и лагпунктов местные власти объявили аборигенам, что по одиночным людям в тундре они обязаны стрелять. За каждого убитого человека особисты давали аборигенам мешок муки и мешок сахара, тем самым отсекая зэкам путь для побега.

Иными словами, в тундре порой постреливали.

Но поглядев на безмятежное, хоть и серьёзное, лицо пастуха, Сергей застыдился. Если бы чукча захотел причинить ему вред, то он, Сергей, был бы уже давно мёртв. Он вылез из спальника.

Сразу же Сергей столкнулся с очень большой проблемой: русский язык пастуха был предельно ограничен. Они пили чай и пытались объясниться жестами. Сергей пытался показать, что самолёт сломан, сам он был нездоров, его товарищи ушли, а ему пришлось остаться. Пастух, которого звали Тевлянто (это Сергей понял), пил чай, улыбался и всё твердил: «Харасё».

В какой-то момент Сергей уловил в низине движение – стадо оленей, около тысячи голов, двигалось через тундру. Чуть поодаль от стада виднелась небольшая группа оленей и людей, возле них лежали вьюки и шкуры. Тевлянто встал и начал махать руками. От группы отделилась какая-то точка и направилась к ним. Через полчаса Сергей уже мог различить упряжку оленей, за которой тащилось какое-то диковинное сооружение – что-то вроде волокуши.

Сооружение сопровождали два молодых парня, почти мальчики.

Они остановились под склоном: видимо, не хотели рисковать оленями и волокушей среди камней.

Тевлянто снова замахал руками, пытаясь объяснить Слепцову, что ему надо взять свои вещи и идти вниз. Сергей послушался. Расставаясь с самолётом, он испытывал настоящую горечь: в течение месяца этот самолёт был его домом, и этот дом ему вряд ли суждено когда-нибудь вновь увидеть.

Через три дня молодые пастухи привезли его в аэропорт перегонного полка в посёлке Черский. Выяснилось, что все поисковые полёты проходили вдоль побережья Чукотского моря – в трёхстах километрах севернее их маршрута. Последние передачи с борта бомбардировщика были весьма неразборчивы, и потому командование и аэродромные службы пришли к выводу, что В-25 следует традиционным маршрутом.

Командир и штурман так никогда и не были найдены.

История третья. Анюйское сидение

Транспортный самолёт Г-2 с грузом американской тушёнки готовился к вылету по маршруту посёлок Уэлькаль – посёлок Сеймчан. Надо сказать, что этот транспортник – гражданская версия тяжёлого бомбардировщика ТБ-3 – изрядно устарел ещё до войны. Потому значительная часть этих машин была переделана в транспортные самолёты и задействована на значительном удалении от линии фронта – в частности, некоторая доля этих машин обслуживала трассу перегона Аляска – Сибирь. На самолётах «АлСиба» в сражающийся Советский Союз поступали также продукты питания, медикаменты и некоторые малогабаритные, но исключительно ценные виды сырья. Но упомянутый борт вёз с собой только один вид груза – тушёнку для персонала аэропорта «Сеймчан». Экипаж самолёта насчитывал три человека – командир Алексей Чепурных, бортмеханик Тельман Гусейнов и штурман Александр Кухонин. Накануне экипаж праздновал день рождения одного из приятелей и поэтому находился в слегка «перегруженном» состоянии.