Неприкаянная - Георгий Марчик

Лана поежилась, ей не хотелось ничего объяснять — есть ведь досужие люди, так и норовят сунуть нос в чужие дела.

— Так, один человек, — нехотя сказала она.

— Смотри, девочка, не подцепи чего-нибудь, — съязвила шеф-повар. — Не дай бог, принесешь сюда какую-нибудь гадость. Не забывай, где работаешь.

— Вы лучше за собой смотрите, — огрызнулась Лана. Шеф-повар недобро посмотрела на нее и отвернулась. Она не простит Лане этих слов.

Валерий уехал, Лана стала ждать, сама не зная чего. Ведь он не обнадеживал и не обещал писать. А вдруг все-таки. Но писем не было. Постепенно день за днем все, что у них было, стало затушевываться в памяти, все дальше уплывать в прошлое.

У нее как-то незаметно начало побаливать внизу живота. То ли простыла, думала она, то ли натаскалась тяжестей. Время от времени в самый неподходящий момент возникала тянущая, исподволь нарастающая боль. Дальше — больше. Пройдет, надеялась она, старалась отогнать тревогу, не думать о боли, как будто если не думать о боли она сама собой исчезнет.

Однажды в гастрономе в толпе нос к носу столкнулась с Юрием Гавриловичем. Он не мог сдержать восторга, бросился обнимать ее, выкрикивая:

— Родная, милая, здравствуй! Как я искал тебя! Где ты прячешься, мое золотко?!

Лана, нерешительно улыбаясь, смотрела на него. Все-таки того, что было, не выбросишь из жизни. На радостях Юрий Гаврилович расщедрился на бутылку шампанского. Дома у него и распили ее. Юрий Гаврилович был неумеренно весел, то и дело подмигивал ей, острил как в лучшие времена, ходил вокруг, касался нервно бегающими пальцами ее плеч, шеи, спины. По нему видно было, что он хочет восстановить их прежние отношения.

Лана смотрела на него сейчас совсем другими глазами, резво и холодно. Жалкий человечишко, фигляр. Интересно, чем он надеется на этот раз прельстить ее.

— Какие у тебя планы? — вкрадчиво спросил Юрий Гаврилович.

«Начал плести свою паутину паучок, неприязненно подумала она. Только ничего у тебя не выйдет».

Лана неопределенно пожала плечами. Он по-своему понял это.

— Возвращайся ко мне, — с веселым вызовом предложил он. — Начнем все с начала.

Словно бы между ними ничего и не было. Смотрит ласково и искательно — этакий паинька, такой милый, скромный, интеллигентный старичок.

— На каких условиях? — не в силах сдержать ироничной улыбки спросила Лана. Хватит, попользовался.

Он все понял — нужно отдать ему должное — он не так уж глуп. Глаза его испуганно метнулись туда-сюда. Но он еще надеялся.

— Я согласен на любые условия, мое солнышко. Неужели ты не заметила, как я поумнел.

— Поздно, Юрий Гаврилович, — твердо сказала Лана, поднимаясь. — Мне пора. Спасибо.

Он не стал ее удерживать. Как сидел нахохлившись будто старая мышь, так и остался сидеть, проводив ее недоверчивым, обиженным взглядом.

Иногда наедине Лана вспоминала свои разговоры с Валерием, словно читала заветные письма. Даже сказанные, казалось бы, в шутку его слова были исполнены смысла. Однажды, смеясь, он спросил:

— Знаешь, чего тебе больше всего не хватает? Она скорчила смешливую гримаску.

— Золотого браслетика? Дубленки? Обручального кольца? Он тепло-тепло улыбался, покачал головой:

— Диплома о высшем образовании. Ты вполне можешь его получить, если только очень захочешь…

Есть слова, которые могут перевернуть жизнь.

Она все чаще в мыслях возвращалась к ним, будто примеривалась к такой возможности. Почему она никогда не задумывалась всерьез над тем, чтобы поступить в институт? Просто не хотела? Не верила в себя? А на что же тогда тратить свое время и силы? На поклонников? Танцульки, дискотеки? Ей всего двадцать лет. Когда же, как не сейчас, заняться этим?

А приступы боли учащались и с каждым разом становились все сильнее и продолжительнее. Иногда они скручивали ее в спираль прямо на работе и тогда она, с трудом доковыляв до угла, сидела и ждала, пока отпустит, с застывшим взглядом и стиснутыми зубами. Ее столики в это время обслуживала напарница.

Близились ноябрьские праздники. Накануне их она получила открытку, вдохнувшую в нее новые надежды. Еще не — дочитала ее, а сердце уже затрепетало от радости. Там было несколько строк. Поздравление с праздником и приписка: «Я помню и думаю о тебе. Валерий». И все. Лана вновь и вновь перечитывала открытку и та подрагивала в ее тонких, нервных пальчиках.

Мама тоже прислала письмо. Рада, что Лана устроилась, работает. Советовала с явным беспокойством: «Сиди, доченька, на месте. А то мечешься как неприкаянная. Это к добру не приведет».

Как Лана ни старалась обмануть беду, ни пряталась от нее, в один из дней ее прихватило так, что пришлось вызывать скорую помощь в общежитие. Ее госпитализировали с острым воспалением придатков. Девочки из общежития два раза навещали ее.

Спустя три недели она вышла из больницы. Лицо ее заострилось, побледнело: А взгляд стал осмысленней, взрослее. «Пора относится к жизни серьезней», — сказала она сама себе. В больнице было твердо решено поступить на подготовительные курсы. Осталось окончательно выбрать институт. Хорошо было бы посоветоваться с Валерием. Но первой написать ему мешала гордость. На его открытку она ответила, но больше от него ничего не было.

Лана сдала бюллетень, а на следующий день вышла на работу в свою смену. Ее сразу больно задело, как отчужденно-холодно здоровались с ней работницы столовой. Шеф-повар та вообще даже не ответила на ее приветствие, лишь презрительно хмыкнула… Весь день Лана чувствовала вокруг себя какую-то странную пустоту. С ней не заговаривали, а если она сама о чем-то спрашивала, отвечали сдержанно, односложно, не смотрели в глаза, сразу же норовили отойти. Лана не могла понять, в чем дело. Некоторые вообще смотрели на нее с какой-то откровенной брезгливостью.

В конце смены ее вызвала к себе заведующая производством — с круглым, гладким, похожим на спелую тыкву лицом и заплывшими, густо накрашенными острыми ледышками-глазами. В ее маленьком кабинетике сидела с каменным лицом и шеф-повар. Зав. производством сухо объявила Лане, что они не могут допустить ее к дальнейшей работе в столовой так как…

Она выбежала из кабинета с ужасом в глазах, остановилась пыталась что-то понять, осмыслить…

Вначале крик был немым. Он как бы задыхался, корчился от боли, никак не мог вырваться наружу. Потом резко выплеснулся из груди, брызнул словно тугой, горячий ток крови из раны. Она беспорядочно размахивала руками, словно пытаясь защититься от стаи налетевших на нее хищных птиц. На ее крик сбежались официантки, посудомойки, поварихи.

— Не допускают меня к работе, потому что я лежала в отделении венерологии, — объяснила она, с тихим отчаянием взывая к ним. — Но у меня ничего такого не было. Я лежала там совсем по другой причине.