Вдребезги - Генри Парланд

Мой мозг — умелый фотограф — не раз участвовал в подобной фотосъемке и отчаянно щелкал кадр за кадром, чтобы поймать полет рыбешек в воздухе. Ему знакомы эта огромная пасть и крошечный хвост, а в другом случае — удивительное богатство красок, которое заставляет содрогнуться от блаженства: ведь именно оно открывает двери в небесное царство, являющееся нам во сне; но едва это видение коснется земли, оно превратится в дрожащую студенистую массу, которая, возможно, еще представляет интерес для специалистов по анатомии глубоководных рыб, но уже ничего общего не имеет с прекрасными существами, несколько мгновений порхавшими над нашей головой, — точно так же как сонник не похож на наши сны.

Среди странных существ, которых я выуживаю из самых дальних глубин моего подсознания, есть одно, уже не раз попадавшееся мне на крючок, но, когда я уже считал, что вот-вот вытащу драгоценную добычу на сушу, оно всякий раз срывалось. И пусть у меня нет и никогда не будет ни одного его снимка, я знаю: это то самое черное чешуйчатое чудовище, которое обвивалось вокруг меня в мучительные ночи и похожие на ночи дни, после того как Ами ушла от меня, захлопнув за собой дверь конторы. Я не могу описать это чудовище и даже представить его, но знаю, что у него были пасть, полная кривых острых, как шипы, зубов и сильный шероховатый хвост, которым оно загребало во тьме, а порой обвивалось вокруг меня, и тогда мне виделись те мучительные и ранящее картины.

Но когда я потом засыпал, ко мне являлось другое существо, оно переливалось всеми красками, черное чудовище не могло этого вынести и исчезало, а сны мои озарялись тихим приглушенным сиянием, и темные силуэты постепенно уступали место светлым. Из этой игры теней возникало светлое видение, оно подходило к моей кровати, и я понимал: это Ами, хотя у нее были другое лицо и другое имя и образ ее все время менялся. Обычно она заходила ко мне по дороге, иногда просто садилась рядом, и мне казалось, будто она уже давным-давно сидит здесь, склоняясь все ближе, — стоит протянуть руку, и я дотронусь до нее. Потом я снова забывал о ней, но сияние, которое она излучала, согревало мое сердце; мне виделось, будто я в ресторане, а Ами танцует с каким-то незнакомым господином, и я знал: это мой брат. Я хочу сказать: мне казалось, что это была Ами. Когда теперь я заставляю себя возвращаться в прошлое, то нахожу в ней черты сходства с Ами, но не узнаю ее. Она мне совершенно безразлична.

10

Конец этой истории представляется мне таким же неясным и нереальным. Этот день, вставленный в раму осеннего промозглого настроения, можно сравнить с первыми признаками пробуждения после кошмарной ночи, когда свет, скуповатый и серенький, просачивается в комнату сквозь опущенные гардины, но еще слишком слаб, чтобы прогнать призраков, толпящихся у кровати. Если я правильно помню, в тот день я проснулся особенно поздно и так торопился, чтобы поспеть вовремя в контору, что ни разу не вспомнил об Ами. Лишь позже, днем, ища какой-то номер в телефонной книге, я случайно наткнулся на название улицы, где она жила, и этого оказалось достаточно, чтобы после получаса сомнений, за который я прикончил полпачки сигарет, я позвонил Ами и услышал, что она ушла, но велела передать: если я захочу поговорить, то смогу встретиться с ней в шесть часов вечера.

Я разговаривал с горничной необыкновенно любезно и вежливо, но, когда она положила трубку, во мне стало подниматься что-то гадкое. Я встал из-за стола, взял пальто и шляпу и, пошатываясь, вышел из конторы, даже не побеспокоившись о том, чтобы убрать разложенные бумаги. Еще раньше, разговаривая по телефону, я то и дело поглядывал на часы и видел стрелки, словно застывшие на половине первого, — таким образом, до встречи с Ами оставалось пять с половиной часов. Но стоило мне выйти на улицу, как я тут же забыл об этом и должен был снова свериться с часами, а потом еще и еще — бессчетное количество раз, пока бесцельно ходил из кафе в кафе, встречал знакомых и перебрасывался с ними парой фраз. И вот я обнаруживаю, что сижу с ними за столиком, перед нетронутой чашкой. Я бросаю взгляд на часы: с момента моего к ним последнего обращения они ушли вперед лишь на десять минут, но я поспешно покидаю компанию, как человек, который опаздывает на важную встречу и не знает, поспеет ли к сроку. Меж тем часы медленно, но неумолимо ползли вперед, хотя мне иногда казалось, что они остановились, и тогда я с трепетом и надеждой прикладывал их к уху: может, на самом деле уже больше времени? Однако я снова слышал спокойное ироничное тиканье и убеждался, что секундная стрелка на самом деле ползет вперед, она лишь на миг спряталась под минутной, а теперь злорадно выбралась из своего укрытия и готова замучить меня до смерти своим семенящим шагом по секундным черточкам циферблата.

Удивительно, но с того момента, как я набрал номер Ами, мое твердое намерение никогда больше с ней не разговаривать и по возможности даже о ней не думать разом превратилось в ничто, и за эти пять с половиной часов я ни минуты не сомневался, идти мне к ней или нет. Конечно, идти. Думаю, никакая сила в мире не смогла бы удержать меня от этого; я бы рассмеялся в лицо безумцу, осмелившемуся усомниться в том, что мне следует явиться к Ами в назначенный час. Решение, которое я принял или которое, точнее сказать, схватило меня за горло, представлялось мне таким же естественным, как утверждение, что для зажигания спички следует чиркнуть одним ее концом, а именно головкой, по коробку. Ами прекрасно меня знала и, возможно, как раз и рассчитывала на эту внезапную перемену моего настроения: распоряжение, переданное мне прислугой, она наверняка отдала уже за несколько дней до этого, поскольку не могла знать наверняка, когда эта внезапная перемена произойдет. Но Ами не сомневалась: рано или поздно это случится, что подтверждал и голос горничной, которая не выказала ни малейшего удивления, а передавала заученный урок с уверенностью человека, который уже несколько дней кряду ждал подобного вопроса. Таким образом, мое небывалое возбуждение в тот день, когда я как одержимый носился туда-сюда по улицам, не было вызвано сомнением или внутренней борьбой (сомнения исчезли, а борьба прекратилась, едва я сунул палец в отверстие на диске телефона), но лишь слепым нетерпением поскорее увидеть Ами, хотя бы на миг, какие бы последствия это ни повлекло.

Я настолько отдался этому не поддающемуся никаким резонам откровенному принуждению моего нетерпения, что только за несколько минут до шести, оказавшись перед дверью Ами, смог более или менее здраво оценить положение. Да и то лишь на миг — когда я стоял в передней и машинально разглядывал себя в зеркале, мой мозг снова был так же пуст, как и днем, и я вступил в комнату, где сидела Ами, влекомый все тем же возбуждением, которое, впрочем, ослабевало с каждым моим шагом и постепенно сменилось страшной усталостью и неловкостью.

Ами явно заметила мою растерянность и слабость и поэтому сразу перешла в наступление. Она сделала это весьма искусно: попросила меня сесть, протянула руку и сказала:

— Что ж, наконец-то я тебя снова вижу. Давненько уже…

Она умело скрывала победное ликование, притаившееся за ее словами, так что у меня не было повода вспылить и тем самым сбить с нее спесь. Я лишь ответил:

— Да, это было давно. Вот случайно позвонил тебе сегодня и услышал, что ты хотела поговорить со мной.

— Присядь и сними пальто.

Я с трудом стянул его. Тело мое было словно свинцом налито, я обреченно опустился в кресло с очевидным желанием прислониться к плечу Ами и отдохнуть.

Она подошла к моему креслу и уселась на подлокотник.

— Вот ты и снова здесь, — проговорила она задумчиво и одернула юбку, которая задралась выше колен.

Я ничего не ответил. Ами была чертовски права. Я снова был здесь, и этим все сказано. Что мне добавить? Наполовину по-матерински, наполовину в шутку Ами склонилась надо мной. Я приник к теплу, исходившему из выреза ее платья, и почувствовал себя щенком, который наконец отыскал удобное место для сна у очага.

11

С того дня я избегал Ами. Я встречал ее лишь случайно, и бывало так, что мы сидели в одном и том же кафе за разными столиками. Обычно она приходила с кем-нибудь, кого я почти не знал и от кого прятался за газетой или отделывался кивком, давая понять, что в настоящий момент занят. Иногда Ами подходила ко мне на пару минут, но никогда не садилась рядом, а лишь обменивалась несколькими тяжелыми, натянутыми фразами, после чего ее плащ уверенно и легко скользил мимо столика назад к своей компании. А я закуривал сигарету и чувствовал, как у меня внутри растет свинцовый комок.

Казалось, что-то разбилось вдребезги между нами тем вечером, когда я попытался отогреть свою замерзшую любовь теплом, исходившим из выреза ее платья. Когда я, спустя примерно полчаса, очнулся от той усталости, что бесцеремонно швырнула меня на кресло в ее комнате, мы уже смотрели друг на друга как незнакомые люди, совершившие некий проступок: смущенно, но с твердой решимостью выбраться из неприятной ситуации. Пальцы Ами зарылись в мои волосы, но вдруг замерли и превратились в неподвижные деревянные шпильки, я почувствовал, что она борется с желанием отдернуть руки. Мы поспешили надеть пальто и отправились в кинематограф. Сидя в зале, тесно прижатые друг к другу, мы оба мечтали оказаться на другом ряду или хотя бы на расстоянии двух кресел, чтобы можно было спокойно дышать.