Путь ученого - Осип Осипов

Материальных трудностей Коля не боялся. Он был не избалован и уже начал зарабатывать, давая уроки неуспевающим ученикам. Но огорчать родителей он не хотел.

Пришла страда выпускных экзаменов. Коля неплохо справился с сочинением на тему «О пользе изучения отечественной словесности», блестяще сдал математику и получил аттестат об окончании гимназии с серебряной медалью. Это давало ему право поступления в высшее учебное заведение без дополнительных испытаний.

Коля подал прошение о зачислении его на математическое отделение физико-математического факультета Московского университета. Туда же подал и неразлучный друг его Щукин.

Позади остались семь лет гимназического ученья. Перед друзьями открывалась новая, неизвестная еще страница жизни. Студент Московского университета! Самые слова эти казались им исполненными необыкновенного значения.

Глава IV. В Московском университете

Зима 1864/65 года выдалась суровая — с трескучими морозами, метелями, сугробами и столбами дыма над сверкающими белыми крышами домов.

Холодно! Морозно!

По Кузнецкому мосту, Тверской, Моховой и другим главным улицам старой Москвы снуют по всем направлениям извозчики — «ваньки», как их называют москвичи. В ожидании седоков они похлопывают рукавицами, чтобы согреться. Бороды их обледенели. Заиндевели и их мохнатые лошаденки.

Проскрипит порой водовоз, развозящий воду из водоема на Театральной площади, куда, к удовольствию москвичей, была наконец подведена чистая мытищинская вода.

Колыхаясь, провизжит колесами по снегу собственная карета, запряженная четверкой цугом, промчится рысак в богатой упряжке — и снова тихо станет на улицах Москвы.

Еще тише в бесчисленных московских переулках, только гулко разносится по морозу благовест ближайших церквей. Пробирается меж сугробов закутанная в платок старушка в салопе до пят; пройдет баба в подоткнутом сарафане и кацавейке, с ведрами на коромысле; взлетит в искрящуюся мглу шумная стая ворон и галок; раздастся визг грызущихся бродячих собак, во множестве бегающих по московским улицам, — и опять глубокая тишина…

В один из таких морозных дней по Арбатской площади шагал, направляясь в университет, Николай Жуковский. На нем было осеннее, очень мало согревавшее его пальтишко. Ему было холодно, но он был доволен и горд собою: накануне он заложил за пятнадцать рублей свою шубу (служившую ему также матрацем), чтобы внести очередную плату в гимназию за брата Валерьяна, которому грозило исключение. Теперь Валерьян спасен. Платить за него триста рублей в год за пансион слишком дорого, но он будет жить со старшими братьями в их дешевой студенческой квартире в одном из переулков Арбата.

Николай написал в Орехово письмо с просьбой выслать ему поскорее денег на выкуп шубы, а пока, не задумываясь, бегал по Москве зимою в легком пальтишке, «которое не только не греет, а ужасно холодит», — добродушно подшучивал он в письме к матери.

У чугунной решетки старого университета толпились студенты, по большей части бедно одетые, с потертыми пледами на плечах (плед и длинные волосы считались непременной принадлежностью студента 60-х годов). Здесь слышались шумные разговоры, смех, шутки…

Поодаль стоял будочник (городовой) в мохнатой шапке, неодобрительно поглядывавший на шумящих студентов.

— А! Жуковский!.. Здравствуй, Жуковский!.. — послышались веселые приветствия.

Студенты успели узнать и полюбить Николая за его добродушие, веселый нрав, скромность и готовность во всякое время прийти на помощь товарищам своими знаниями и скромными средствами.

— Здорово, Жук! Ты что это налегке? Весь посинел… Три скорее уши снегом! — закричал Щукин, аккуратно застегнутый на все пуговицы, с пестрым шарфом на шее.

— Ничего, не замерзну! Я тебе потом расскажу… Тут такая штука получилась… А теперь идем скорее греться — и правда холодно!

Жуковский и Щукин быстрым шагом устремились в университет — отогреваться в теплой каморке сторожа Душкина, торговавшего горячими пирогами по пятаку за пару.

Подкрепившись пирогами, они пошли в аудиторию, и тут Коля забыл и происшествие с Валерьяном, и мороз, и Орехово — он весь погрузился в слушание и записывание лекции профессора А. Ю. Давыдова, читавшего высшую математику.

60-е годы справедливо считаются эпохой расцвета Московского университета. Большинство профессоров являлись выдающимися учеными. Университет к тому периоду открыл свои двери не только дворянам, как это было раньше, но и выходцам из других сословий. Только женщин туда не допускали. Студентам было разрешено создавать кружки, землячества. В студенческую среду начали проникать передовые научные и общественные теории: учение Дарвина, позднее Карла Маркса.

Оживилась научная работа. Многие профессора принимали активное участие в деятельности научных кружков.

В год поступления Николая Жуковского в университет возник кружок любителей математических наук, организованный профессором Н. Д. Брашманом, который в это время уже вышел в отставку, перестал читать лекции, но был по-прежнему любим и авторитетен среди московских математиков. Раз в месяц на квартире у Брашмана собирался небольшой кружок математиков. Читали доклады, обсуждали вновь вышедшие на русском и иностранных языках статьи. Чтобы попасть на эти собрания, не надо было другой рекомендации, кроме даровитости и любви к науке. Получить доступ к Брашману было мечтою многих студентов, в том числе и Николая Жуковского.

С первых шагов в университете Николай занял место среди выдающихся, талантливых студентов. Он, Щукин и их новые друзья Н. Н. Шиллер и В. В. Преображенский образовали тесную группу, считавшуюся украшением курса.

В свободное от лекций время неразлучную четверку друзей всегда можно было найти в библиотеке, где они усердно изучали научные труды иностранных и русских ученых.

Как-то в минуту откровенности Николай рассказал Репману, с которым часто встречался, о своем горячем желании попасть на собрания брашмановского кружка.

Репман попросил своего товарища по гимназии профессора-астронома Хандрикова ввести Колю к Брашману. Хандриков охотно согласился: он и до просьбы Репмана отметил способного студента Жуковского и хотел представить его Брашману.

В начале феврале в назначенный день и час Жуковский звонил у подъезда небольшого флигеля с палисадником, где жил старый профессор. На звонок долго не выходили.

По своей скромности и нерешительности Жуковский, может быть, так и ушел бы, не дождавшись, пока откроют дверь. Но в эту минуту на тропинке между сугробами снега заскрипели чьи-то шаги, и уверенная рука протянулась через плечо юноши. Николай еще больше оробел: перед ним стоял профессор-алгебраист Давыдов. На этот раз дверь быстро открыли, и он вслед за Давыдовым очутился в передней.