Инъекция страха - Александр Щеголев

«Что, если он все-таки придуривается? — счастливо расслабился Андрей. — Не боится он, а якобы боится и развлекает публику? Хотя зачем ему придуриваться?» Нет, наоборот, он прячет страх, корчит из себя крутого, и в глазах его не скука, не привычка, а замкнутость. Его глаза повернуты внутрь — на те неведомые картинки, которые показывает ему услужливое воображение. Или все не так? Или Андрей был не прав, перенеся свой опыт страха на совершенно другого человека?

— Как супруга? — поинтересовался Саша, потягиваясь. Этакий дежурный поворот разговора, предвестник сцены прощания.

— Зоя? Нормально, в Пскове сейчас.

Одноклассник искренне удивился:

— Ее что, до сих пор нет дома?

— Чего? — тупо переспросил собеседник.

— Ну, почему до сих пор не вернулась-то?

Вот так поворот разговора, вот так смена темы! Андрей растерялся, не зная, как отвечать на нелепые вопросы. «До сих пор». При чем здесь «до сих пор»? Саша бесхитростно добавил, чтобы заполнить паузу:

— Гуляет где-то, сучка? Все они такие… — Его удивление сменилось столь же искренним сочувствием.

— Да перестань! — возмутился супруг, мгновенно забыв прочие обстоятельства сегодняшней встречи. — Она у меня не «такая», ты же ее видел. Иди ты со своими шутками!

— Да пойду, пойду… — смутился гость. — Прости, Андрюха, не мое это дело, правильно ты меня послал.

Приняв решение, он нырнул в коридорчик, свернул в прихожую, бессмысленно бормоча: «Иду, иду…», — и уже там, возле вешалки, обернувшись к семенившему сзади хозяину, возобновил разговор — громким шепотом:

— Имей в виду, я знаю про кражу.

Андрей вздрогнул, словно на колючку наскочил. Произнесенное слово было слишком острым:

— Какая к-к-к…

— Кража, кража, — подмигнул Саша. — Тс-с, только тихо. И про монету вашу знаменитую тоже знаю, отказное дело специально нашел. Помни это, если захочешь с кем-нибудь посекретничать про меня.

И пока Андрей качался, бессильно двигая губами, он снял с деревянного крючка свою широкую пуховую куртку. Он оделся, сунул руки в карманы, постоял некоторое время в нерешительности. Затем продолжил шептаться:

— Шучу, Андрюха, шучу, я тебе верю. Вообще-то, я пришел попросить кое о чем. Если со мной что-нибудь случится… — Он помолчал, наморщив лоб. — Договоримся так, если я тебе завтра не позвоню, значит, со мной, это… ну, значит, со мной — все. Понял? Ты тогда, будь другом, позвони по одному телефончику… — снова замолчал.

— Твоим родителям? — еле слышно спросил Андрей.

— Нет, не родителям и не Верке. Девушка одна есть, Марина. Я тебе, кажется, рассказывал? «Там» о ней не знают.

— Где?

— Не задавай идиотских вопросов. Позвонишь?

Андрей мелко кивнул:

— Да.

Саша расстегнулся и полез куда-то вовнутрь, под куртку. Очевидно, за авторучкой.

— У тебя есть бумажка? Я номер оставлю… — и вдруг замер. — Нет, мужики, отбой. Не будем рисковать. Все, все, все… — Он закрутил головой, прикрыв на мгновение глаза.

Вместо авторучки, Саша вытащил пистолет. Зло передернул затвор, досылая патрон. Андрей в который раз обмер, решив, что это — для него.

НЕТ, НЕ СЕЙЧАС…

Оружие благополучно скользнуло в боковой карман куртки — ага, обманули дурака!

— Будь здоров, — сурово попрощался гость и сам себе открыл дверь. Одной рукой. Вторую он прочно держал в кармане — в том, где скрывалось его «удостоверение». С лестничной площадки донеслась последняя реплика:

— А невесту послали за водкой…

3. ОН

Он учился с тобой в одном классе, в одной школе. Ваша школа стала потом гимназией, но это к делу не относится. Когда вы учились, не существовало ни гимназий, ни лицеев, ни даже просто детей. Все дети были либо октябрятами, либо пионерами, либо комсомольцами — исключения если и случались, то лишь в качестве патологий, с большим риском принудительного лечения. Вы, к счастью, росли нормальными. Хотя всепроникающая атмосфера Великой Любви, любви к партии и правительству, не отвлекала вас и от собственных мелких страстишек.

Как вы врали друг другу, когда были октябрятами! Главной темой вранья, разумеется, становились разнообразные взрослые тетеньки: мамы и старшие сестры, их подруги и соседки. «…А я вчера та-акое подсмотрел… А я взял и дотронулся… А я завтра вообще потрогаю!..» Вы упоительно перешептывались и сами верили, что эти поражающие воображение рассказы имели место, и слюнки капали на школьные парты. Он врал хуже тебя, поэтому глухо завидовал твоим удачам. Наверное, по той же причине он не замыкался в своем хвастовстве на женщинах, а находил нечто иное. Например, будто у его папы-врача есть специальное лекарство, от которого человек может летать и проходить сквозь стены, или будто у мамы на работе лежит этакий маленький приборчик, с помощью которого подслушивают чужие мысли. (В подобных мечтах, вероятно, уже тогда проявлялись его особые склонности.) Ты, кстати, втайне верил этим россказням, хоть и выражал вместе со всеми свой скепсис. Он каждый день обещал принести чудесные штучки в школу, чтобы все сомневающиеся могли убедиться, но назавтра почему-то либо забывал обещанное, либо ссылался на объективные трудности. И общий скепсис принимал постепенно оскорбительные формы, перерастая в дружные издевательства…

А как над ним смеялись, когда вы стали пионерами! Все нормальные школьники из вашего класса постепенно прекратили врать ради интереса, только из практических соображений (поняв, что самоутверждаться лучше другими способами) — кроме твоего друга-приятеля. Поэтому класс отторгал его. Тем более, что учился он плохо, вечно изворачивался и попадал в глупейшие ситуации, вечно был каким-то неопрятным, комичным, жалким. Он старался быть гордым, но характер давал сбои. Старался быть хитрым, но опять не получалось, то ли ума не хватало, то ли возраста. Иначе говоря, с авторитетом у него было напряженно, тяжело было. Более сильные товарищи, чуть что — распускали кулаки, все прочие унижали другими доступными средствами. Пожалуй, единственным, кто принимал его всерьез, кто держал его в кругу своего постоянного общения, оставался ты.

Чем же он тебе приглянулся? Будь честен — рядом с ним нравилось чувствовать себя человеком. Хотя внешне это «опекунство» никак не проявлялось, вы были на равных. И еще, если уж честно. Ведь ты изредка тоже насмехался над ним, когда хотелось развлечься. Разве не так? Вероятно, кое-что он понимал уже в пионерском возрасте. Во всяком случае, вряд ли он сохранил о вашей дружбе только теплые воспоминания.

Вы часто и с азартом боролись — буквально. Мерялись силами, кто кого повалит. На переменках — либо где-нибудь под лестницей, либо прямо в коридоре. Как правило, побеждал ты, потому что был психологически опытнее, а он утверждал — с видом знатока, вполне серьезно, — что ты побеждаешь, потому что злой. Вряд ли он забыл и эти твои победы, вряд ли он простил их тебе. Несомненно: с какого-то момента его жизнью стал двигать инстинкт соревновательности, жгучее желание доказать — им всем. Нет, не так. Вам всем, включая тебя — не нужно иллюзий. Что доказать? Очень просто: что он тоже человек, что он скоро вырастет и вот тогда — о! — тогда вы все поймете…