Сачлы (Книга 1) - Сулейман Рагимов

— Где ты валандался? Торопишься под топор, как осенний петушок?!

— Нейматуллаев был по вызову у товарища Гиясэддинова, — отдуваясь, сказал Абиш. — Потому я задержался.

В груди Субханвердизаде похолодело, но он спросил с глубоко безразличным видом:

— У Алеши? Что это понадобилось ГПУ от председателя райпотребсоюза?

— Откуда мне знать! — Абиш пожал плечами.

— Ив самом деле, откуда тебе, слизняку, знать! — пренебрежительно ухмыльнулся Субханвердизаде. — Принес?

Вместо ответа Абиш высыпал на стол из газетного кулька ворох грязных, пропахших хлопковым маслом и бараньим жиром денег: десятирублевки, пятирублевки были перевязаны суровыми нитками, расползлись по красному сукну аккуратными пачечками.

— Фу, грязь! — скривился председатель. — И что за подлец Нейматуллаев, новенькими-то не мог. разжиться?

Абиш хотел сказать, что и за такие-то деньги надо бы благодарить, но из предосторожности промолчал.

Не отрывая жадного взгляда от денег, Субханвердизаде схватил телефонную трубку, но ни Таир, ни Гиясэддинов из служебных кабинетов не отозвались. Неужели опоздал?.. Гашёму не терпелось подружиться с новым секретарем райкома партии, с Алешей Гиясэддиновым, а затем убрать с дороги Сейфуллу Заманова. Что-то слишком пристально начал старик Заманов вглядываться в жизнь и деяния Субханвердизаде. Ничего хорошего это не предвещало. Но без согласия Демирова и Алеши, конечно, с Замановым не совладать: орешек крепкий, зубы сломаешь…

— Где Кеса? Немедленно отыскать! — распорядился Субханвердизаде.

Абиш выбежал из кабинета.

Через несколько минут появился самоотверженный оруженосец, робко моргая, уставился на председателя.

— Почему не отвечают Демиров и Алеша?

— Уехали.

— Как так уехали?

— А вот так и уехали, — с издевательским спокойствием ответил Кеса. — Сели в машину, заклубилась пыль столбом. Я на проводах был — удостоился рукопожатия…

— Убирайтесь! — махнул рукою Субханвердизаде на Абиша и курьера.

Те незамедлительно скрылись.

"Даже не попрощались, — горько улыбнулся Гашем, закуривая. — Что за люди!.. Ну, пригласили бы выпить, поговорить. Не иначе, "КК" на меня клевещет, яму роет… Посмотрим, посмотрим, кто кого в пыль вдавит: амбал — ношу или ноша — амбала!"

Собрав со стола деньги, он бережно завернул их в газету, сунул пакет в карман шинели.

"Пошлю-ка им эти деньжата в Баку по телеграфу, — решил Субханвердизаде и сам подивился своей изобретательности. — Там-то они не откажутся… И у меня останется в руках докумен-тик — квитанции".

… Уже давно Кеса отбил в колокол положенные удары и этим дал знать служащим районных учреждений, что рабочий день закончился, уже пролегли поперек улиц лилово-синие вечерние тени; уже потянуло с гор холодком, а Субханзердизаде все сидел в кабинете, подперев кулаками подбородок.

На душе у него было скверно. Будто двуострый клинок занесли над его грудью Демиров и Алеша, — во всяком случае, так расценил их крепнувшую день ото дня дружбу Субханвердизаде, Его беспросветные размышления прервал Кеса: вытянув вдоль туловища длинные, до колен, руки, глядя куда-то в сторону, он буркнул:

— Колхозники-то не расходятся. Ждут! Справедливо сказано в народе: "Записался в кази, так не жалуйся, что голова болит" (Кази — мусульманский духовный судья — ред.).

— А сколько времени?

— Восьмой час.

— Значит, занятия окончились?

— Если я подал сигнала, то, пожалуй, занятия в учреждениях окончились, согласился Кеса. — Я выполняю свои обязанности точно, по совести.

— Так чего тебе от меня надо? — рассердился Субханвердизаде. Скажи этим нахалам, этим попрошайкам, что сегодня у меня не было ни единой свободной минутки. Завтра приму, если, конечно, не заболею… Озноб так и трясет! — И Гашем нервно передернул лопатками. — Доведут меня до смерти эти бессовестные жалобщики!

Кеса не поверил ни одному его слову. Идти с пустыми руками к просителям ему не хотелось: ведь они давно его умаслили — то щедрыми обещаниями, то подарками.

— Поздно, разве теперь поймут? С утра томятся, ни крошки во рту не было, попытался он заступиться за собравшихся.

— Значит, мне придется найти нового курьера, умеющего объясняться с народом, — сказал, не поднимая на него глаз, Субханвердизаде.

Кеса поплелся вниз, в приемную, с таким видом, словно шел на плаху.

Тотчас его окружили со всех сторон, зажали, затолкали отчаявшиеся жалобщики.

— Целую неделю хожу, пороги обиваю!

— В Москву надо писать, товарищи, пусть присылают комиссию!

— Да мыслимо ли, чтобы при советской власти творились такие дела?

У дверей началась толкотня, но отважный Кеса, страшась расстаться с тепленьким местом, брыкался, словно испуганный мул, и вопил во все горло:

— Кулаки нападают на советское учреждение! Спасите-е-е!..

Тем временем Субханвердизаде выскользнул из кабинета, бросив на ходу Абишу: "Кажется, захворал, ухожу, присмотри тут за порядком!", и мигом скатился вниз по крутой лестнице, выскочил во двор, шмыгнул в калитку.

— Это ты, безволосый шайтан, во всем виноват!

— Уйди от двери, гнилой скопец!

Оскорбления хлестали неподкупного стража по лицу, словно пощечины.

Вот-вот началась бы потасовка, но появился бледный, с трясущимися тубами Абиш и громко, внятно сказал:

— Товарищ Субханвердизаде…

Просители притихли.

— …покинул вверенное ему учреждение!

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Ханум Баладжаева места себе не находила от рвущих душу мук ревности.

Обычно доктор в самую жаркую летнюю пору отправлял свою супругу и детей, недельки на две, на три, на прохладные эйлаги. Но в этом году еще пекло-то не наступило, еще студеными были ночи, а доктор Баладжаев настойчиво, изо дня в день, заводил разговоры о том, что пора семье бы отдохнуть в горном приволье. Ханум сперва не обращала внимания на эти советы, затем прикрикнула на мужа: "Сама знаю!", но призадумалась, а однажды бросила рассеянный взгляд на проходившую по больничному двору Сачлы и ахнула: так вот где кроется тайна-то… Разумеется, нахальная городская девица стала строить глазки доктору, обольщать и очаровывать, а тот, влюбчивый, как все пожилые мужчины, раскис, потерял голову и теперь спешит избавиться от богоданной супруги.

Но эти подозрения надо было проверить, и Ханум пригласила к себе в гости всезнающую Гюлейшу.

Было раннее утро, детвора еще наслаждалась сладким медовым сном, а Ханум, раскрасневшись, тяжело дыша, суетилась, потчевала Гюлейшу пирожками, вареньем, душистым чаем и свистящим шепотком допрашивала:

— Ай, девушка, Гюлейша-джан, заклинаю самим Хазрат Аббасом, разберись-ка в этой путанице!.. Ты дальновидней меня, все слышишь, все видишь. Я ж прикована к кухне, к детям, — шагу ступить некогда. С чего это мой на старости ерепенится, иноходью скачет? А?.. В кралечку, поди, втрескался, если норовит каждого лягнуть, как шалый жеребец?!

И, подсев к столу, облокотившись, поведала, что доктор изо дня в день твердит, что если незамедлительно не отвезти детей на дачу, то зимою их настигнут всевозможные болезни, с коими современная медицина справиться бессильна.

— А я ему, конечно, не перечу: уедем, хоть завтра уедем!.. Увезу сиротинок в самую глухую деревню и на лето, а захочешь — и на зиму, лишь бы тебе было здесь привольно!

Гюлейша поджала плоские губы.

— Что же все это значит, душенька? Раскинь умом!.. — прилипла к гостье Ханум.

Появление Сачлы пришлось Гюлейше явно не по сердцу. Грациозная голубоглазая девушка тотчас затмила в глазах всех юношей городка неуклюжую, похожую на квашню Гюлейшу. Кудрявый Аскер теперь сторонился ее, завидев Гюлейшу, переходил на другую сторону улицы. А ведь когда-то… Даже внимания не обращал на то, что Гюлейша старше его годами. И сам доктор Баладжаев почему-то не улыбался ей при встрече, как раньше.

— Разузнаю, все обязательно разузнаю, ай, Ханум-баджи! — запела польщенная откровенностью хозяйки Гюлейша. — Ох, эти мужчины!.. Мой бросил меня с двумя ребятишками на произвол судьбы, отправился гулять в свое удовольствие, резвиться, словно жеребенок весной. Да-а-а, стоит женщине чуть-чуть постареть, увянуть, как у мужчины леденеет сердце! Это уж завсегда так, не иначе.

— Верно, верно, душенька, справедливы твои слова, — подхватила Ханум Баладжаева, распалившись, будто Гюлейша масла в огонь плеснула. — Пока мой прозябал на незначительных должностях, так пятки мне лизал, а едва возвысился, отрастил себе брюшко — и сразу зазнался! После полуночи проснулся, петухом заливается! Юнец!.. Найти бы мудреца, который урезонил бы бесстыдника: "Ай, Беюк-киши (Киши — мужчина — ред.), к лицу ли тебе увиваться за кралями? Ты отец семейства, у тебя дети…"