Прежде чем сдохнуть - Анна Леонидова

Лично я внутренне аплодировала выбору Рафаэля Оганесяна:

действительно, более удачного наследника его империи трудно было придумать. Конечно же, Ваган годился в вожаки киноиндустрии куда как лучше, чем подмороженная треска Максимова.

Все остальные тоже не очень‑то сочувствовали Максимовой. Но не потому, что так уж радовались за Вагана. А потому, что Алка моментально из местной звезды–триумфаторши стала лузером.

Ее поражение за пределами пансиона оказалось крупнее по масштабу, чем здешние победы, и полностью их застило.

В отличие от наших родителей, мы не испытывали жалости к лузерам. Это наши мамки и папки обожали о ком‑то поахать, не прилагая при этом никаких усилий помощи, а только причитая:

«Ну должен же кто‑то помочь, защитить, спасти, позаботиться, добиться, пожалеть!» Мы же с циничной честностью предпочитали допинать неудачника, чтоб не мучился и даже не надеялся, что кто‑то бросится на помощь.

Всю сознательную жизнь нам пытались привить, да так и не привили, респект и уважуху к победителям. Вместо того чтобы научиться благоговеть перед успехом, мы выучились ядовито насмехаться над лузерами. Это была максимально доступная нам прививка «культа успешности».

Мы не могли научиться любить победителей. Потому что каждый из нас, несмотря на выцарапанные ногтями атрибуты социальной состоятельности, все равно ощущал себя принадлежащим к поколению лузеров. Ведь никто из нас, позднекоммунистических детей, не стал так же богат, как Абрамович, не стрелял по парламенту, не купил телеканал и не изобрел новый вид топлива, не построил свою киностудию и не получил «Оскар».

Мы проиграли еще до того, как вступили в игру. Призы, за которые нам предложили бороться, были «стеклянными бусами», не имевшими реальной ценности. Чем мы могли похвастаться?

Иностранным внедорожником, который скоро станет ржавой горой металлолома? Выплаченным двадцатилетним кредитом за двухкомнатную конуру в жопе мира? Или тем, что когда‑то у нас были служебные машины с водителем? Или тем, что в Яндекс–рейтинге блоггеров некоторые из нас добирались до первой десятки? Настоящие победители предыдущего по–коления захватывали реальные земли, заводы, телеканалы, а мы веселились, деля виртуальную песочницу. И каждый из нас, гордо вешая на грудь цацку «топ–блоггера в Рунете», конечно же, осознавал, что эта победа – истинное поражение. За бравадой наших победителей слышалась тоска суицидально настроенных лузеров. И, вербально истязая кого‑то, кто оказался еще большим неудачником, «наши» получали специальное удовольствие, сравнимое с кайфом средневекового монаха, предающегося самобичеванию.

Словом, Ваганова удача с завещанием ухудшила и Алкин, и Наткин имидж в глазах пансионного комьюнити.

— Ну что, красотка, наш зоопарк на тебя окрысился, – доложила я Соколовой обстановку, завалившись к ней на следующий день.

Натка перебирала спицами, громоздя плотно сбитый шарф цвета абсента.

— Да плевать я на них всех хотела, – нервно отмахнулась Натка, подтягивая нитку. – Единственный человек, перед которым мне реально неудобняк, – это Алка. А остальных это дело совершенно не касается.

— А что тебе Алки‑то стесняться? Не ты же завещание писала?

— фыркнула я. – Нельзя же в самом деле быть такой наивной дурой, как она, и ждать, что мужик, который ее тридцать лет и видеть не хотел, вдруг оставит ей хоть сломанный унитаз? Дожить до морщинистого декольте и верить в такую голливудщину? Что она, совсем, что ли, идиотка? Тогда ей вдвойне полезно узнать кое‑что о жизни.

— Это понятно, но все равно неудобняк, – вздохнула Натка. – Она очень в это верила. Вся прямо в предвкушении ерзала.

Строила уже планы, как она меня главой сценарного офиса назначит, и все такое. Мы же с ней здесь реально подружились. А теперь выходит, я ей два раза за жизнь нехило карты спутала.

— Да ну, брось ты Алку жалеть. Глядишь, она в чувствах какой- нибудь годный рассказец и слабает. Нервишки способствуют вдохновению. По–моему, тебе сейчас стоит не о ней думать, а планировать антикризисную пиар–кампанию. Тебя тут с каждым днем любят все меньше и меньше. И чем дольше ты тут будешь отсиживаться, перебирая клубочки, тем хуже.

— Вязание очень помогает думать, – сосредоточенно ответила Натка. – Поверь мне, наше старичье – это не самая большая моя проблема, это я в пару дней разрулю.

— Что, есть геморрой посерьезнее?

— А то!

:::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::

Проблемы у Натки и вправду обнаружились недетские. Хотя именно дети и довели Соколову до истерического состояния.

Выяснилось, что ни одно из Наткиных чад до вскрытия завещания не знало, кто его папаша. Но каждый всегда страстно желал знать. И вот теперь, когда не по Наткиной воле Вагану сообщили, что отец его был столь велик и блистателен, остальные тоже страстно возжелали правды. К законному любопытству деток примешивались меркантильные ожидания и мелкое тщеславие. Они поверили, что каждый из них и вправду рожден от очень «особенного и изумительного мужчины», о чем мать твердила им с рождения и чему они очень слабо верили до смерти Рафаэля. Теперь же они пачками скупили глянцевые и деловые журналы и с лупой начали изучать всех более–менее заметных ньюсмейкеров, ища фамильного сходства. «Они меня за горло берут, они меня просто душат своими вопросами», – шипела Соколова. Но для правды время еще не наступило. У многодетной матери была сто и одна сравнительно веская причина играть в игру: «Это мои и только мои дети. Это моя и только моя детская коллекция».

Во–первых, как выяснилось, далеко не все папаши были так блистательны, как Оганесян. И Натке не хотелось тем самым сеять между детками зависть и вражду. Во–вторых, если некоторые отцы, как Рафаэль, жаждали поучаствовать в судьбе своих детей и так и рвались с отпрыском пообщаться, задарить и наставить на путь истинный, то кое‑кто, наоборот, поняв, что дело пахнет токсикозом, настойчиво требовал аборта. «Ты по–нимаешь, сейчас они все равны, все верят, что у них хорошая генетика, скрытые таланты и где‑то бродят любящие их отцы, а тут они узнали бы, что кто‑то из них был для отца совсем не желателен, а у другого папаша – не такой уж талант, как я рассказываю, – объясняла Натка. – Я поэтому и Рафаэлю запрещала с Ваганом как отцу с сыном общаться, просто заклинала его.

Представляешь, что стало бы со старшими – с Олегом и Сашкой?

У них пап нет, а у Вагана – есть, да еще и такой? Думаю, они уже не были бы так дружны. А на всех троих у Рафаэля, конечно, отцовской энергии не хватило бы. Да и не был он готов к тому, чтобы принять чужих детей как своих. К тому же, я не верю, что, узнав имена своих отцов, ребята смогут так же похоронить это знание в себе, как я. Тут же ведь полезут знакомиться, писать письма, вызнавать подробности, начнут болтать.

А многие из тех, кому правда окажется неприятной, еще живы.

Это же только Оганесян так впечатлился тем, что женщина не хочет от него ничего, кроме ребенка, что еще лет пять мне проходу не давал, а у кого‑то – семья, другие дети. Зачем людям такой трабл устраивать в виде внезапно свалившихся новых родственников? И вообще – почему им меня мало? Зачем им еще кто‑то? Простой эгоизм, и я не собираюсь идти у них на поводу. Я решила рассказать им правду, только если переживу всех, кого эта правда может ранить. Поэтому, как понимаешь, мне надо жить долго–долго. Только вот с Алкой и Ваганом косяк вышел. Но я, правда, не хотела, чтобы Рафаэль уходил от Алки.

Я его даже уговаривала с нею остаться. Но он уже не мог».

После чтения книг Максимовой я уже понимала, почему Оганесян не мог оставаться с Алкой после встречи с Соколовой. Но выслушать эту историю от первого лица мне все равно было ужасно интересно.

:::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::

Наташа Соколова работала в компании Рафаэля чуть ли не с самого ее основания. Она удачно попала в первый «сценарный призыв», когда новорожденному кинобизнесу срочно потребовалась орава дешевых, непритязательных и незашоренных мыслями «о великом» писак, чтобы потоком выдавать сериальное мыло. В первые годы она находилась на той нижней иерархической ступени творческих кадров, которая исключала личное общение с Главным Творцом киностудии. А стоило ей подобраться к той ступеньке, на которой уже возможно было личное столкновение с Великим и Ужасным, как она оказывалась беременной и оставалась все там же – в диалогистах–сюжетчиках.

Чтобы столкнуться с Рафаэлем нос к носу, надо было добраться как минимум до сторилайнера – именно они ходили на совещания в самый большой кабинет, доносили креативные разработки сценарной группы и приносили сверху Ценные Указания и Мега–идеи.

К 28 годам Натка, несмотря на препятствия в виде беременностей, которые она сама себе чинила, все‑таки смогла выбиться в Главные авторы и ей доверили разработку совершенно оригинального сериала и даже дали в подчинение сценарную группу. И хотя сериал предполагался совершенно «наш», совладельцами студии к тому времени уже стали американцы, и без их одобрения ни что в производство не запускалось. Янки же вникали в дела дотошно: им мало было ознакомиться с общей концепцией, они норовили поправить каждый диалог. Для чего все написанные серии переводились с русского на английский, а потом – в поправленном виде – обратно. Они жадно выедали мозг русским сценаристам, беспощадно расправляясь с их временем и самолюбием.