Не хочу, чтобы он умирал - Джеймс Олдридж

— Нет, что-то не припоминаю.

Его темные волосы выглядели так, словно их только что подстригли и напомадили в каирской парикмахерской.

— Вы похожи на иностранца, — сказал ему молодой Бентинк, спросив, настоящий ли он англичанин. Куотермейн не обижался, когда его оскорбляли без умысла. Он легко переносил любую погоду, никогда не кутался и лишь застегивал до самой шеи свою ладно пригнанную бумажную куртку.

— Ну и хлопотун же вы, — попрекнул его Скотт, видя, как тот суетится возле грузовика. — Успех маскировки зависит от общих очертаний, а не от деталей. Чего вы там возитесь?

Куотермейн использовал последнюю каплю своего чая на то, чтобы вычистить песком кружку и натереть ее до блеска.

— Привычка, — сказал он, — люблю копошиться.

— Завтра вместо этого ведра поставьте наверх пулемет. — Скотта раздражало его благодушие.

— Пулеметы у меня наготове в особом чехле, я их сунул между запасными шинами. Не пачкаются и не бьются друг о друга, — спокойно ответил Куотермейн. У него всегда на все был ответ. Уж он-то за словом в карман не полезет!

Сэм Гассун забрался под маскировочную сетку радиорубки и стал настраиваться на волны других кочевых отрядов пустыни, проявляя то же чутье, что и за рулем автомобиля. Он различал каждый треск, каждый невнятный сигнал Морзе и знал, откуда они идут. Сигналы, которые передавал Сэм, всегда были немножко путаны, но полны живости, напоминая ту милую небрежность, с какой французы говорят по-английски. Их всегда можно было отличить, и к ним стоило прислушаться.

— На пятнадцати метрах я нашел Джелли, — объявил он Скотту с довольным видом. — Может, дать ему сегодняшнюю сводку?

— Не надо. Экономьте батареи.

— Вы не хотите, чтобы они знали, где мы находимся?

— Они и так знают. Берегите батареи.

Сэм выключил передатчик и уныло слез с грузовика; он тяжело опустился на землю недалеко от Скотта. Посмотрев на его расстроенное лицо, Скотт сказал:

— Ночью поставьте мачту и, если удастся, свяжитесь с Кашингом. Сообщите ему, где мы находимся.

— Если надо, я могу связаться и с Сивой. — Сэму было необходимо, чтобы друзья в него верили.

— Вы только на него посмотрите! — сказал Куотермейн, показывая на Бентинка, который улегся на спину и, похрапывая, спал под палящими лучами солнца; его пухлый, розовый ротик был полуоткрыт, из породистого носа вылетал свист, а свежие щеки раскраснелись. — Кого он вам напоминает, Скотти?

Скотт взглянул на мальчишку и заслонил глаза от солнца книгой, которую читал лежа.

— Он похож на одного из щенков, которых пытался разводить Пикок, — сказал он. — Порода хорошая, но хребет сломан от рождения. — Скотт выразительно щелкнул крышками переплета, как тогда ветеринар пальцами. — Вот так!

Черные глаза Куотермейна, которые никогда не выражали неприязни, смеялись.

— Беда, по-вашему, в его происхождении?

Скотт удивился:

— Я об этом и не думал.

— Нет, думали. И высказали невзначай.

Скотт поморщился:

— У нашего Бентинка только одна беда: он еще совсем щенок.

— Да, но какой щенок! Прошло двести или триста лет, а он все еще щенок! Подумайте о всем их отродье: о командующих, о губернаторах, канцлерах, о вице-королях, земельных магнатах, плохих генералах — все они были люди никчемные, ни на что не годные, и в завершение появляется вот такой Бентинк. Как ему быть? Что ему делать? Когда кончится война, молодому Бентинку не достанется ни шиша.

— Кто же у него все отнимет? — спросил Скотт.

— Сэм, — ответил Куотермейн.

Сэм храпел под брезентовым навесом, покрыв лицо сеткой от мух.

Скотт устал от разговора:

— Вы хоть предупредите об этом Сэма. Ручаюсь, он и не подозревает, что ему суждено выхватить из-под самого носа у Бентинка целую вселенную.

— Сэм об этом узнает. Да и вы узнаете, и я тоже. Миру Бенти пришел каюк, а мир Сэма грядет. Все уже решено и подписано, Скотти. Это история, капитан! История! Надо и вам делать выбор, не то вас захлестнет хаос.

— Если это история, хаос нас уже захлестнул. Что такое война — если не хаос истории?

Куотермейн прилег, собираясь заснуть.

— Ну, война долго не протянется. Ваша насущная задача — решить, какой вы видите в жизни смысл лично для себя. Что до меня, то я сделал свой выбор между правителями и угнетенными. Много лет назад. Но если не считать парочки политических заварушек в районе Клеркенуэлла и во всех офицерских столовых от Александрии до Багуша, пользы от меня было на грош. Да я и не в счет. Но когда вы станете на чью-нибудь сторону, то, зная вас, я уверен, вы пойдете до конца, и попробуй только вас кто-нибудь удержать! — При мысли об этом Куотермейн с легкой дрожью произнес: — Б-р-р! — и добавил: — Наверно, мне бы следовало постараться обратить вас в правильную веру. Но Черч, ей-богу же, сделает это куда лучше меня.

— Черч? В какую веру может обратить меня Черч?

— Не притворяйтесь, будто не понимаете.

Скотту не хотелось шутя говорить о Черче:

— Я и не думаю притворяться, когда речь идет о Черче…

— Знаю. Но в вашем раздражении, которое копится против этого чертова ублюдка, есть нечто большее, чем неприязнь к нему лично. Признайтесь, вся эта компания в Каире вам кажется сборищем мерзопакостных черчей…

— Нет человека в пустыне, который думал бы о Каире иначе…

— Вот как? — спросил Куотермейн многозначительно. — Неплохо для начала, не так ли?

— Начала чего?

— О господи! Классовая борьба — это классовая борьба!

— Вот оно что! — протянул Скотт разочарованно. — Вы же знаете, что я думаю по поводу вашей теории. Все дело в человеке. Весь вопрос только в человеке. Если Сэм лучше Бентинка, он лучше как человек. Если Пикеринг был лучше Черча, он был лучше как человек…

— Вашими устами говорит Пикеринг.

— Разве Пикеринг не доказал своей правоты? Разве каждый, кто работал с Пикерингом, не был прежде всего человеком, а уж потом социальной особью?

— Да, но Пикеринг был чудаком. Вы правы, он любил людей и знал, как с ними обращаться. Но для своего класса он был выродком. И притом подсознательно его чаще всего влекло к людям из низших классов. И вы такой же. Вы предпочитаете Сэма Бентинку. Вы предпочитаете Атыю Черчу. Вы подсознательно делаете выбор, но при этом морочите себе голову теориями Пикеринга насчет человека вообще. Пожалуйста! Человек, конечно, большая ценность. Но это только начало решения вопроса, а не конец. Люди делятся на имущих и неимущих, вот в чем суть!

— А я, например, кто я такой? — спросил Скотт. — Имущий или неимущий?

— Это зависит от вас, — ответил Куотермейн радостно, но не очень уверенно, ибо был удивлен, что ему удалось втянуть Скотта в разговор, которого тот всегда избегал. — Англичане утвердили себя на двух китах: на лицемерии и на технике. А это — вы. Я хочу сказать, что вы — это техника. Инженер, прокладыватель путей, лоцман — это вы. Это ваш отец строил каналы в стране и оснащал ее техникой, чтобы выращивать дешевый хлопок. Это ваш пьяница дед, который как вы сами рассказывали, еще дома, в Перте, старался так тонко раскатать стальные листы, чтобы они годились для обшивки китобойных судов. Такие вот пасынки, как вы, построили Британскую империю, но вы построили ее для Черча и компании… И они же уговорили вас работать и зарабатывать для них деньги. Понятно?

— Нет, я…

— Разве вы не видите, что их сила убеждения куда опаснее для вас, чем прямое насилие, чем угроза вас уничтожить? Их чары куда страшнее для вас, чем все их преступления и глупости. Они отдают вам лишь то, чего им не жалко, а остальное присваивают себе. Вы построили здание Британской империи, но владеете им не больше, чем владеет Букингемским дворцом рабочий, роющий рядом с ним котлован…

Скотт потянулся:

— Очень она мне нужна, эта империя. Посмотрите, на что она стала похожа! А вы бы хотели ею владеть?

— Это другой вопрос. Вы свое дело сделали. Но день уж на исходе и ночь близка. Вам надо решить, чьими все это сотворено руками. И тогда обнаружится, что вы — неимущий, нравится вам это или нет.

Скотт пожал плечами. Он рассеянно слушал своего собеседника. Ему хотелось спать.

Сняв ботинки и подложив себе под голову книгу и планшет, он стал дожидаться, придет ли к нему сон, придет ли к нему что бы то ни было.

Но пришла только бедуинская поговорка: «Пустыня превратит и тебя в пустыню, если ты вошел в нее непрошеный, вопреки желанию той, что живет в шатре и молит тебя никуда от нее не уходить». Никто не раскинул для Скотта шатра ни здесь, ни где бы то ни было; нет у него и той, кто молила бы его остаться. Единственный голос, который он мог бы услышать, больше не достигал его ушей.

Атыя нашел черепки и цистерну. Ему хотелось взять лопату и вернуться для небольших раскопок, но Скотт пообещал, что они сделают это на обратном пути. Сэм предупреждал об опасности. На вечерней заре, когда грязновато-розовое марево растеклось до самого края горизонта, он поставил мачту своей антенны.