Шепот под землей - Бен Ааронович
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Удивлялись бы, черт возьми, если б там работали.
Кэрролл улыбнулся, не разжимая губ.
– Если вы уже знаете о Шепчущих, – сказал он, – то чего хотите от меня?
– Вы же понимаете, что так или иначе все равно сядете за убийство Джеймса Галлахера?
– Ничего подобного я не понимаю, – бросил он и как бы невзначай убрал под стол ладонь со свежей повязкой. На выставке в «Тейт Модерн» он был в перчатках без пальцев. Не ради позерства, а в целях маскировки.
– На данный момент мы имеем порезы у вас на руке, которые совпадают по размеру с орудием убийства. В течение двенадцати часов мы получим результат анализов ДНК крови, обнаруженной на осколке. И он будет идентичен анализу, который вы сдали десять минут назад.
Я умолк, чтобы дать ему время все осмыслить.
– Как только стало известно о других точках доступа в тоннели, мы собрали записи со всех камер Бейсуотера и Ноттинг-Хилла. Можете не сомневаться, рано или поздно мы опровергнем ваше алиби.
Согласно данным в ХОЛМСе, Райана Кэрролла допросили на следующий день после нашей встречи. И его алиби подтвердила некая Шивон Берк: она сообщила, что в ночь убийства он был с ней.
– Обвинят теперь мисс Берк в содействии преступлению или нет, – сказал я, – зависит от результатов нашей с вами беседы.
Тут я откровенно лгал. Стефанопулос могла бы припугнуть Шивон Берк обвинением в лжесвидетельстве, чтобы та, испугавшись, сдала Кэрролла. Но мы подумали, он расскажет больше, если сочтет, что все наше внимание приковано только к нему. Мы не гордые, мы можем использовать против вас любые средства, даже ваше собственное эго.
Довольно рискованно пытаться расколоть преступника до приезда его адвоката. И я прямо-таки слышал, как скрипит зубами Сивелл, несомненно наблюдающий за процессом через монитор камеры. Стефанопулос, как я понимал, тоже там, и Найтингейл, и, возможно, агент Рейнолдс. А раз так, значит, и Киттредж с ними, ибо он должен за ней следить. Многовато наблюдателей для неофициального допроса.
– Это слишком подло, – покачал головой Кэрролл, – даже для полиции.
– Вот что я вам скажу, Райан, – начал я, – по факту у нас есть все, чтобы упечь вас за решетку. Но мы должны знать ваш мотив. Поэтому даем вам возможность облегчить душу и заодно удовлетворить наше любопытство.
– Вам же не надо, чтобы общественность обо всем узнала, верно? – спросил он. – Может, заключим сделку?
– И не мечтайте, – отрезал я. Сивелл был очень категоричен на этот счет.
– Ну, тогда должен предупредить, что использую это в целях защиты, – сказал он, – расскажу все только на открытом слушании. Посмотрим тогда, как вы сохраните вашу тайну.
– Попробуйте, – пожал я плечами, – расскажите. Про странный низкорослый народ, который живет в канализации, разводит свиней и делает горшки. Готов спорить, вы очень скоро окажетесь в Бродмуре, под торазином.
– Торазин, – усмехнулся Кэрролл, – это прошлый век. Сейчас вливают клорозил либо сердолект. Ну, – вздохнул он, – у вас-то, конечно, все схвачено. Шепнете пару слов нужным людям, и все, история замята.
Я изо всех сил старался скрыть облегчение. Да, мы, конечно, не предавали бы ничего огласке. Но минус секретной информации в том, что она не может вечно оставаться секретной. В одном Тайберн была совершенно права, и я не мог не согласиться: нынешнее положение вещей не может длиться вечно.
– Что вас изначально привело к ним? – поинтересовался я.
– К Шепчущим? – переспросил Кэрролл. – О, это семейная традиция. Мы все могли бы быть истинными католиками и добропорядочными буржуа, стать, как заведено, юристами и врачами. Но мы храним память о моем прапрадеде Мэттью Кэрролле. Самом Скотнике-Землекопе.
Который, подобно Юджину Билу и братьям Галлахерам, прибыл в Англию, чтобы рыть каналы, прокладывать тоннели и строить железные дороги.
– Я с раннего детства слышал рассказы о шепчущем народе, – сказал Райан, – но никогда не верил.
– Вы поэтому перебрались в Лондон? – спросил я.
Райан откинулся на спинку стула и рассмеялся, чем-то напоминая Экскаватора.
– Уж извините, – сказал он. – Не обижайтесь, конечно, только не для всех предел мечтаний – переехать в Лондон. Мои дела и в Дублине шли неплохо.
– И все же вы переехали, – заметил я.
– Попытайтесь понять, каково это – оседлать «кельтского тигра», – улыбнулся он. – Над нами столько лет потешались, и внезапно вот он, прорыв! У нас, в Дублине! Тут же возникли кофейни, картинные галереи и сразу несколько сетей пабов вместо одной. Появилось много приезжих: людям захотелось жить в Ирландии, и это было понятно.
Райан пристально посмотрел на меня – и, очевидно, не уловил в моем взгляде ожидаемого сочувствия. Это его встревожило. Оперевшись локтями на стол, он сказал:
– Главный принцип международного художественного рынка в том, что собственно рынком заправляют миллиардеры – и те, кто готов им отсасывать за кусок хлеба.
Райан очень достоверно изобразил соответствующее действие, я даже хихикнул.
– Что до художественной части, то здесь на сцену выходит ваш покорный слуга и ему подобные. То есть непосредственно люди искусства, – сказал он. – А для нас главная цель – выразить… – он замялся, как-то неопределенно повел рукой, – выразить невыразимое. Зачем спрашивать, что означает то или иное произведение? Если бы это можно было объяснить словами, разве стали бы мы тратить время на расчленение коров и консервирование акул? Думаете, кто-то хочет целый долбаный день пилить корову? А потом приходят какие-нибудь дебилы и говорят: «Ой, ну это конечно клево, но разве это искусство?» Да, вашу мать, это искусство! Или вы думаете, я эту херню есть буду?
Он прихлебнул чай, раздраженно хмурясь.
– Господи, нет бы водки попросить. Может, нальете водки-то?
Я покачал головой.
– А вы тоже пилили коров?
– Только на тарелке, в виде бифштекса, – ответил Райан. – Я не брезгливый и не боюсь пачкать руки, но фекалии и трупы животных не для меня. Руки – важный инструмент, ибо нужно четко чувствовать материал, с которым работаешь. Вы в школе учились изобразительному искусству?
– Только актерскому мастерству, – ответил я.
– Но ведь наверняка что-то лепили, хотя бы из пластилина?
– Ну это совсем в детстве.
– Помните ощущение, когда сжимаете его и он скользит между пальцами? – спросил он. И, не дожидаясь ответа, продолжил: – Глину тоже наверняка трогали, ну хотя бы раз в жизни.
Я кивнул и сказал, что помню ее скользкую упругость под пальцами, помню, как волновался, ставя свои поделки в печь для обжига. Правда, не
