Большой шухер - Леонид Влодавец

Они прошли всю деревню. Улица закончилась, упершись в изгороди из жердей, ограждавших два соседских огорода — здесь их называли садками. Никаких деревьев в этих садках не было, а росла картошка. Между изгородями, по меже шла узкая тропинка в сторону мрачного, темного леса. Он был совсем недалеко

— кусты начинались метрах в тридцати от огородов.

— Вот почему эта деревня называется Конец, — догадалась Ксюша, — тут конец дороги, конец пути.

— Тропка-то еще есть. Не забоишься в лес ночью?

— Лес не город, чего тут бояться?

— Волков, кабанов. Тут и медведь, говорят, появлялся.

— По-моему, все зверье сейчас от людей разбегается. Кроме крыс и тараканов. Только я не пойму, зачем тебя в лес тянет?

— Так, прогуляться…

— Понятно. А я-то думала, что ты мне потрахаться предложишь. Хотела сказать, что в доме удобнее.

— Издеваешься?

— Ни чуточки. Мы с Элькой вообще-то за этим гулять отправились. Она вас еще днем приметила. Других нет. Не пилить же за семь километров в Воронцово, когда тут все рядом.

— Знаешь, — сознался Гребешок, — мы сегодня на это дело не настроены. Вторую ночь не спим. Может, даже третью. И днем не очень отсыпались. А погулять вышли, чтобы нервы успокоить. И насчет леса я просто так, для понта сказал. Пошли по домам?

— Пошли… — с легкой издевочкой согласилась Ксюша. — Хорошо, что вовремя сообразил, чего сказать. А то я уж подумала, будто ты решил, что с дикой негритянкой только в лесу можно. На елке, за неимением пальмы. «Африка ужасная — да-да-да! Африка опасная — да-да-да! Не ходите, дети, в Африку гулять…»

— Не злись, а? Хорошо прошлись, проветрились, посмеялись — разве мало?

— Мне — мало, во мне дикие страсти кипят. У меня вообще мозгов нет, разве не знаешь? Негры — они не люди. Не слышал? Обезьяны мы, гориллы лысые.

— Не дури, Ксюшка, — Гребешок обнял афророссиянку за талию. — Зачем глупости молоть?

— Знаешь, я сейчас один случай вспомнила. Снял меня в Питере приезжий. Наш, русский, по-моему, из Сибири откуда-то. Богатый фраер, прикинут по фирме. Номерок снял крутой, для импортных. При нем два мордоворота, конечно. Ясно, что для экзотики выбрал. Не пробовал раньше черных. Ну, угостил немножко и вежливо так говорит: «Пойди помойся!» Я-то, дура, вначале не поняла. Думала, может, сомневается, что я после предыдущего не окатилась. Клиент всегда прав — нет проблем, ванна в номере, далеко не бегать. Ну, вернулась. Легли, поработали. Я опять в ванну пошла. Выхожу, а он стоит перед зеркалом и себя рассматривает: не испачкался ли случайно о черноту? А сам, между прочим, перед тем, как ложиться, не мылся ни фига. Пропрелый весь, вонючий, сальный… Тьфу! Все вы, мужичье, одинаковы.

И решительно отстранив Гребешка, Ксюша зашагала к дому. Миша задержался, переваривая сказанное, затем сорвался с места и догнал. Остановил, взял за плечи и, отчего-то волнуясь, сказал:

— Прости, пожалуйста. Я обижать не хотел, правда.

— Ладно, завяжем, сама виновата. Не так все надо, не так как-то. Только я просто не знаю, как надо. В смысле, не как на работе, а как для души. Элька

— та умеет. Она ловкая. А я нет.

— Может, еще научишься? — усмехнулся Гребешок, взял Ксюшу за руку, положил ее небольшую ладошку на свою, распухшую и забинтованную, и поднес к губам. — Шоколадка ты моя…

— Ох, зря ты это сделал! — пробормотала Ксюша, тяжко задышав, и неожиданно прильнула к Гребешку.

— Сердечко у тебя тюкает, — заметил тот. — Быстро-быстро. И осторожно прижался губами к влажному пухлому рту Ксюши.

— Ой, дура-ак… — прошептала Ксюша. — Я ведь могу поверить, будто ты влюбился. А назавтра увидишь при свете — исплюешься…

— Нет, — мотнул головой Гребешок, которому показалось, что зря он начал расписываться в усталости. И, обняв покрепче гибкую и трепетную Ксюшу, опять припал к губам. Теперь намного сильнее и жаднее. Ласково провел руками по ее плечам, спине, талии…

— Нет, — сама себе запретила Ксюша и нехотя, но все же отпихнула Гребешка, — не надо… Играешь ты со мной, а я могу всерьез принять. Понимаю, что врешь, а очень хочу обмануться. Пусти!

Она опять вырвалась — Гребешок, правда, не больно и удерживал — и побежала к своему дому. Хлопнула калитка, но топота по деревянному настилу Михаил не услышал. Остановилась.

Гребешок подошел к калитке, Ксюша обернулась, белки на темном лице сверкнули при лунном свете. Тяжело дышала, сдавленно, видно, внутри что-то бурлило и кипело.

— Не входи, а? — пролепетала она. — Пожалей… Дурею я.

— Я тоже, — сознался Гребешок. — Наверно, раз в году и сдуреть полезно.

— Сам же завтра будешь психовать. Прыщ увидишь, подумаешь, будто СПИД поймал.

— СПИД не дым, глаза не выест. — Беспечно произнеся эту фразу. Гребешок вошел в калитку, и Ксюша порывисто обхватила его.

— Ну, ты сам выпросил… Не жалей потом!

— Не пожалею…

Ксюша молча потянула его за собой, в дом…

Агафон с Элькой подходили к деревне со стороны дороги. Затяжную паузу в

разговоре, которая началась после того, как они повернули обратно, нарушил Агафон:

— Надо все-таки подумать, как выкручиваться. Я ведь не шутил насчет того, что сюда придут.

— Давай будем как-нибудь порознь думать. У тебя своя голова, у меня — своя.

— Между прочим, среди тех, кто придет, могут быть и друзья Ростика. Они, знаешь ли, такие шутки плохо понимают.

— Пусть приходят, если не лень. Мне все по фигу.

— Я тебе уже говорил, что они не одну тебя потрошить будут. Девчонок пожалей и Олега.

Элька остановилась.

— А может, мне вообще никого не жалко? — сказала она с настоящей яростью.

— Ни их, ни тебя, ни себя?! Меня когда кто жалел?! Почему я должна, а остальные не должны?!

— Мне, например, сейчас тебя жалко, — тихо заметил Агафон.

— Ах, ты, оказывается, из жалости хочешь ключики прибрать?! — ядовито ухмыльнулась Элька. — Как благородный рыцарь, избавить даму от лишних хлопот? Классно!

— Да нет, — Агафон произнес почти ледяным тоном, — как раз сейчас мне с ребятами проще было бы не соваться. Нам, между прочим, надо было мирно ехать в Москву и отдыхать на даче. Никто нам ничего не сказал бы, если бы мы сюда не заехали. И в твои разборки с «лавровкой» мы не по своей воле встряли. Это Штырь, чудила, полез в бутылку. Мы ведь пустые были. Конечно, е-мое, позавчера мы их немножко поставили на место, когда они на базу заявились деньги с нас соскребать. Но войнушки мы с ними не имели, даже по мордам не били. Просто на словах объяснили, что с нами надо вежливо. А Штырь, видишь ли, обрадовался, что мы, как лохи, с голой задницей приехали. Еще раз тебе спасибо, что помогла.

— Не за что. Я за себя выступала. Как и в случае с Ростиком. Это мое дело, и не фига вам в него соваться.

— Вот тут ты не права, девушка. Нам четверым поручили его водить по городу. Самим не трогать и другим не позволять. Он от нас удрал. Точнее, мы его потеряли из виду. А потом выяснилось, что ты его разделала как тушу. Весело? Я знаю, он с друганами как-то раз тебя невежливо поимел, но ты нас подставила.

— Извини, не знала. У меня свои проблемы были. Я увидела, как он с Лариской и Лидкой идет мне навстречу, а эти дуры хихикают — глазам не поверила. Думала, обозналась…

— А я бы не узнал человека, которого один раз видел несколько лет назад, к тому же всего несколько минут.

— Это потому, что не тебя насиловали. Если бы так обошлись, как со мной, на всю жизнь бы запомнил!

Они уже миновали дом Евдокии Сергеевны и подходили к дому Ксюши Щаповой. Из первого доносился громкий храп Лузы с подголосками, а из второго едва слышно долетали совсем иные звуки, более невнятные и трудноразличимые.

— Все, спокойной ночи! — сказала Эля. — Топай к себе, отдыхай.

— Как скажешь, — ответил Агафон, — приятных снов!

Эля поднялась в дом, а Агафон, позевывая — он и впрямь чуял усталость, — двинулся туда, где храпели.

Сняв на крыльце кроссовки, Агафон, пригнувшись, вошел в низенькую дверь на «мост», а затем, стараясь не скрипеть половицами, прошел в «двойни». Миновал печку, где посапывала бабуля, зашел в горницу. На двух тюфяках храпели, а два пустовали. Это означало, что Гребешок еще не вернулся. Агафон занял свой тюфяк и почти сразу же заснул.

А Луза проснулся и решил выйти на крылечко покурить. Прихватил ветровку — сидеть на крыльце в одних трусах было не очень уютно. Ветровка оказалась тяжеленькой: во внутреннем кармане лежал «Макаров», доставшийся Лузе при дележе трофейного оружия. Луза уселся на пол, подложил под зад скатанный в рулон половичок, достал сигареты с зажигалкой и собрался прикурить, как вдруг услышал странный звук, долетевший снаружи.

Луза вообще-то особо не испугался, но решил полюбопытствовать, что там такое. Он поднялся и поглядел на огород через застекленную раму крыльца-терраски.

Разглядеть ничего он не сумел. Луна положила длинную тень от дома на всю территорию огорода, да и вообще свет узкого серпика был неяркий. Где-то на востоке, за лесом, небо уже помаленьку светлело, но эта светлая полоска была еще узкой и неяркой. Лузе показалось, будто у забора, в зарослях малины и крапивы, — темное пятно. Несколько минут Луза всматривался в него, пытаясь понять, что это такое, но потом решил, что ему померещилось, и уже хотел было наконец-то закурить.