Подземелье - Кирилл Партыка

Василий оказывается перед дырой. Зев подземелья, словно перекошенный рот урода, медленно втягивает вовнутрь язык белесого свечения. Оно струится вокруг ног оперуполномоченного, поднимается выше, прилипает к одежде, вцепляется в тело и тянет, тянет в мрачную глубину. Вкрадчивая, но неодолимая сила обретает над Василием все большую власть.

— Нет! — кричит он. — Нет! — И начинает выдираться из тенет смертоносного тумана с таким неистовством, будто его волокут кастрировать.

Но трепыхание это результатов не приносит. Тусклая плесень охватывает его все плотнее, залепляет глаза, нос, рот. Василий понимает, что сейчас задохнется, как муха, угодившая в прокисший молочный кисель. Он видит, что стены, пол и потолок коридора вдруг начинают шевелиться. По ним, зарождаясь у самого края дыры и растворяясь в подступившей из глубин мути, пробегают судорожные волны. Свод над головой колеблется, будто в бетоне перекрытий идет обратный процесс — из твердого состояния в вязкое. Седых с отвращением догадывается, что тоннель совершает глотательные движения.

Василий начинает понимать, что это уже чересчур, ничего такого в реальной жизни происходить не может, и предпринимает отчаянную попытку освободиться от клейкой субстанции, а заодно и от заполонившего рассудок бреда. Внезапно он ощущает удар, пришедшийся по всему телу, словно его скидывают с изрядной высоты…

Придя в себя, он обнаружил, что, действительно, совершил неболышой полет — с постели на пол. Было холодно, болела ушибленная спина. Никаких каменных пищеводов вокруг не наблюдалось. Но сперва Василию показалось, что он по-прежнему плавает в прокисшем молочном киселе. Наконец, он догадался, что это не кисель, а утренний свет, сочащийся из окна. Вязкую осязаемость придает ему перепойная слизь, залепившая веки.

Седых сообразил, что после вчерашнего «отрубона» как-то очутился у себя в комнате и теперь валяется на половичке перед собственной кроватью.

Из-под двери тянуло ледяным сквозняком. Опершись рукой о пол, он приподнялся и сел. При этом ладонь угодила во что-то мокрое и липкое. Та же мерзость обнаружилась на подушке и простынях. Оказывается, во сне он умудрился заблевать койку и прилегающие окрестности.

Стуча зубами, он вскарабкался на постель и закутался в испачканное одеяло.

Сквозь ознобливую одурь продирались два вопроса: как ему удалось добраться до своей берлоги, и что он еще успел натворить? Припоминалось, что успел-таки.

Перед глазами замелькало перекошенное лицо замполита.

Василий сморщился. Вот это зря. Полный атас! Попортит ведь гад биографию. Ни звания не получишь, ни черта. И не выберешься из этой дыры никуда. Будет любой рапорт дробить. Надо как-то отмазываться.

Несмотря на отвращение к службе, вылетать с нее так по-дурацки Василию вовсе не улыбалось. Впрочем, терзался он недолго. Да уж, уволят, щас! Можно подумать — в коридоре очередь на теплое место стоит. Вон, Емельянцев, говорят, был случай, с самим Онуфрием подрался, — и ничего!

Василий поднялся с загаженной постели; собрал разбросанную на полу одежду, пошатываясь, добрел до стола и выхлестал полграфина воды, которая показалась на вкус сладковато-горькой. По дороге в умывальник, расположенный в конце коридора, ему вдруг пришло в голову, что, собственно, позапрошлой ночью он убил человека, своего коллегу, пусть даже и сумасшедшего преступника. Убил не на войне и, можно сказать, не в бою. Должен был Василий, как ему казалось, ощущать что-то такое, особенное, может быть, гордость за проявленную решительность, или, наоборот, страх и отвращение. Но ничего он не чувствовал, кроме гадкого похмелья и беспокойства, вызванного ссорой с замполитом. Странно…

Но тут подкатил новый спазм тошноты, и лейтенант, судорожными глотками сдерживая рвоту, устремился к двери умывальника.

39

Раиса открыла дверь в кабинет начальника уголовного розыска — можно? — и вошла, не дожидаясь ответа.

Логинов поднял голову от разложенных перед ним бумаг, указал на стул.

— Проходите, присаживайтесь.

Был он весь из себя занятой, погруженный в работу, так что могло показаться, что обычное это для него дело — допрашивать представителей областной прессы.

Впрочем, на отсутствие должного внимания к ее персоне Раиса не обиделась. Не до обид ей сейчас было.

С той сумасшедшей ночи минуло уже двое суток, но бесцельному Раисиному пребыванию в Октябрьске конца не предвиделась, потому что за окном по-прежнему волочились над самой землей прохудившиеся тучи. Раисе временами начинало казаться, что она обречена всю оставшуюся жизнь провести в этой, похожей на дурной сон, нескончаемой командировке.

Кабинет Логинова ей не понравился. Мало того, что был он захламленным, мрачным и прокуренным до безобразия, пер еще вдобавок здесь из каждого угла какой-то нежилой дух не то прорабского вагончика на захудалой стройке, не то складской подсобки. Раиса затруднялась представить себе, как в этом помещении расследуются серьезные и важные дела. Она, наверное, не удивилась бы, если б сидящий перед ней мужчина схватил вдруг телефонную трубку и проорал в нее что-нибудь, наподобие «Саня, раствор вези, мать твою!..» Впрочем, хозяин кабинета не походил на прораба.

— Сейчас, минутку, извините. — Логинов одной рукой начал собирать бумаги, а второй все еще что-то торопливо дописывал на косо лежащем перед ним листе.

Усевшись перед приставным столиком, Раиса еще раз оглядела шефа «угро». Со дня ее приезда они не встречались, но, как и в прошлый раз, Логинов ей понравился, не то, что давешний зампрокурора.

Накануне ей пришлось выдержать допрос в районной прокуратуре, где моложавый хлыщ, явно не местный, стараясь держаться подчеркнуто официально, вытягивал из свидетельницы — так он перед началом беседы определил Раисин статус — подробности ее скоротечного знакомства с Репиным. Но за показной официальностью Раисе отчетливо виделся ухмыльчатый, подернутый сальцом, мужской интерес.

Скрывать свидетельнице было нечего, к тому же хотелось, чтобы побыстрей окончилась неприятная процедура, а потому Раиса старалась в меру сил и терпения удовлетворить прокурорский интерес. Деятель же юстиции, упирая на то, что случай расследуется не рядовой, а значит, каждая деталь важна для установления истины, настаивал на все новых и новых подробностях. В конце концов Раисе начало казаться, что ничего, кроме способов траханья, его не интересует, и она тут же высказала вслух эти свои соображения.

Логинов, судя по всему, был другим человеком. Но сейчас Раисе не хотелось разговаривать ни с кем — ни с хорошими, ни с плохими.