Том 1. Главная улица - Синклер Льюис

Кэрол предполагала, что «бобры» — обыкновенные граждане, которые объединились, чтобы дешевле выправлять страховые полисы и через неделю по средам играть в покер в помещении орденской ложи. Но она увидела большой плакат на столбе, гласивший:

БОБРЫ «О. Б. О. Б.»

Образец настоящих граждан нашей страны.

Общество самых жизнерадостных, предприимчивых, щедрых и смелых ребят на свете.

Джоралмон приветствует вас в своих гостеприимных стенах.

Кенникот прочел плакат и высказал свое восхищение Кэлибри:

— Влиятельная ложа, эти «бобры»! Не знаю, почему я до сих пор не вступил в нее. Надо будет записаться!

Кэлибри согласился:

— Общество недурное. Хорошая, сильная ложа. Взгляните на того молодца, который играет на барабане. Говорят, у него самая крупная оптовая бакалейная торговля в Дулуте. По-моему, стоит вступить в их орден. Скажите, у вас бывает много освидетельствований для страховки?..

Они пошли смотреть ярмарку.

Вдоль одного из кварталов Главной улицы расположились аттракционы, ларьки с горячими сосисками, лимонадом и жареной кукурузой, карусель и балаган, где — если кому-нибудь нравилось такое занятие — можно было бросать мяч в тряпичных кукол. Солидные делегаты держались подальше от ларьков, но деревенские парни с кирпичными шеями, в голубых галстуках и ярко-желтых башмаках, приехавшие в город на довольно замызганных фордах вместе со своими подружками, пожирали сандвичи, тянули из бутылок земляничную шипучку и катались по кругу на пурпурных и золотых конях. Они орали и хохотали. Продавцы жареных орехов насвистывали. Карусель кружилась под монотонную музыку. Балаганщики зазывали публику:

— Не теряйте случая! Редкий случай! Ребята, входите, входите скорей! Доставьте развлечение вашим барышням! Не упускайте случая выиграть настоящие золотые часы за пять центов, за двадцатую часть доллара!

Степное солнце жгло лишенную тени улицу, меча безжалостные лучи, словно отравленные стрелы. Жестяные карнизы над магазинами слепили глаза. Душный ветер обдавал пылью вспотевших «бобров», которые бродили в тесных новых башмаках взад и вперед по одному и тому же кварталу, не знали, что делать дальше, и добросовестно трудились над собственным увеселением.

С тяжелой головой Кэрол плелась за сумрачными Кэлибри вдоль балаганов. Она шепнула Кенникоту:

— Давай подурачимся! Прокатимся на карусели и попробуем поймать золотое кольцо.

Кенникот подумал и спросил Кэлибри:

— А что, не остановиться ли нам и не покататься ли на карусели?

Кэлибри подумал и спросил жену:

— Не хочешь ли прокатиться на карусели?

Миссис Кэлибри улыбнулась выцветшей улыбкой и вздохнула:

— Ах, нет, меня это не очень интересует, но вы можете пойти и попробовать.

Кэлибри заявил Кенникоту:

— Нет, нас это не очень интересует, но вы можете пойти и попробовать.

Резюме Кенникота было не в пользу дурачества:

— Попробуем в другой раз, Кэрри!

Она уступила. Стала присматриваться к городу. И убедилась, что, проехав от Главной улицы Гофер-Прери до Главной улицы Джоралмона, она не сдвинулась с места. Те же двухэтажные кирпичные бакалейные лавки с вывесками над тентами; та же одноэтажная деревянная швейная мастерская; те же гаражи из огнеупорного кирпича; та же прерия в конце широкой улицы; те же лица, не знающие, позволяют ли им приличия съесть на улице сандвич с колбасой.

К девяти вечера Кенникоты были уже в Гофер-Прери.

— Тебе как будто жарко, — сказал Кенникот.

— Да.

— Джоралмон — оживленный город, ты не находишь?

Она не выдержала:

— Нет! Я нахожу, что это куча золы.

— Что ты, Кэрри!

Это доставило ему огорчений на целую неделю. Энергично скобля ножом тарелку в погоне за кусочками свинины, он каждый раз поглядывал на жену.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ

«Кэрри умница. Она взбалмошная, но это пройдет. Только бы она поскорее поборола это в себе! Она никак не возьмет в толк, что врач, практикующий в таком маленьком городишке, не может заниматься высокими материями и тратить все свое время на хождение по концертам и чистку ботинок. (Но это вовсе не значит, что он не мог бы заниматься всякими учеными штуками и искусствами с таким же успехом, как другие, будь у него на это время)». Так рассуждал про себя доктор Уил Кенникот, улучив как-то на исходе дня свободную минуту у себя в приемной. Он сел, сгорбившись, в кресло с высокой спинкой, расстегнул ворот рубашки, заглянул в отдел хроники на последней странице «Журнала Американской медицинской ассоциации», отложил журнал и откинулся назад, засунув большой палец правой руки в пройму жилета, а левой поскребывая затылок.

«Честное слово, она все-таки здорово рискует! Я думал, она постепенно поймет, что я не хочу быть салонным фатом. Она говорит, что мы стараемся ее переделать. Наоборот, это она старается переделать меня из солидного доктора в дурацкого поэта с социалистическим галстуком! С ней бы удар сделался, если бы она знала, сколько женщин были бы рады приласкаться к «милому Уилу» и утешить его, стоило бы мне только глазом моргнуть! Есть еще дамы, которые считают, что их добрый знакомый довольно привлекателен. Конечно, хорошо, что со времени женитьбы я перестал бегать за женщинами, но… провалиться мне, если я иногда не чувствую желания улыбнуться какой-нибудь девушке, достаточно разумной, чтобы принимать жизнь такой, как она есть, какой-нибудь немочке, которая не стала бы толковать все время о Лонгфелло, а просто взяла бы меня за руку и сказала: «Ты устал, милый! Отдохни и не разговаривай!»

«Кэрри воображает, что замечательно разбирается в людях. Учит нас. А сама еле-еле знакома с городом. Да ведь она прямо сошла бы с ума, если бы узнала, как весело может проводить здесь время человек, не считающий нужным сохранять верность жене! Но я верен ей! По правде сказать, при всех ее недостатках здесь и даже во всем Миннеаполисе нет никого красивее, честнее и умнее ее. Ей бы быть художницей, писательницей, артисткой какой-нибудь. Но раз уж она поселилась здесь, она должна с этим считаться. Она хороша — о да! Но холодна. Она просто не знает, что такое страсть. Она и не подозревает, как тяжело человеку из плоти и крови без конца притворяться удовлетворенным, когда он чувствует, что его только терпят. Мне изрядно надоело сознавать себя чуть ли не преступником только потому, что я нормальный мужчина. Она и к поцелуям-то моим стала совершенно равнодушна… Ну что ж…»

«Пожалуй, я выдержу и это, как выдерживал все в годы учения, когда мне приходилось кое-как перебиваться, и потом, когда я только начинал здесь врачебную практику. Но не знаю, долго ли я еще смогу покорно оставаться чужим в своем же доме!»

Он выпрямился, так как вошла миссис Дэйв Дайер. Она упала в одно из кресел, задыхаясь от жары.

— А вот это мило, Мод! — произнес он. — Где ваш подписной лист? В пользу кого вы ограбите меня на этот раз?

— У меня нет никакого подписного листа, Уил. Я к вам как к врачу.

— Как так?.. А «христианская наука»? Вы отказались от нее? Какое же будет следующее увлечение: «новая мысль» или спиритизм?

— Нет, я не отказалась.

— Это прямо удар для прочих сестер, что вы обращаетесь к врачу!

— Дело не в этом. Просто вера во мне еще недостаточно крепка. А, кроме того, вы так умеете успокаивать, Уил! Как мужчина, а не как врач. Вы такой сильный, спокойный.

Он сидел на краю стола, без пиджака, в расстегнутой жилетке, с золотой цепочкой, тянувшейся по рубашке. Согнутые в локтях, сильные руки были засунуты в карманы. Он с интересом прищурился и слушал ее мурлыканье. Мод Дайер была неврастенична и крайне религиозна. Она уже порядочно поблекла. Фигура у нее была нескладная: роскошные бедра, красивые руки, но толстые ноги и тело, округленное не там, где надо. Однако у нее была великолепная молочно-белая кожа, глаза, полные жизни, блестящие каштановые волосы и прекрасная линия шеи.

Свой шаблонный вопрос: «Что же у вас неладно, Мод?» — он произнес с необычайным участием.

— У меня постоянно сильные боли в спине. Я боюсь, не вернулось ли то заболевание, от которого вы меня когда-то лечили.

— Есть какие-нибудь определенные признаки?

— Н-нет… но лучше бы вы меня осмотрели.

— Ерунда! Не вижу в этом надобности, Мод. Откровенно говоря — мы ведь старые друзья, — я считаю, что ваше недомогание в значительной степени воображаемое. Право, я не советую вам подвергать себя исследованию.

Она покраснела и стала смотреть в окно. Он почувствовал, что не вполне владеет своим голосом.

— Уил, — быстро повернулась она к нему, — вы всегда говорите, что у меня воображаемые болезни. Почему вы не хотите отнестись ко мне серьезно? Я читала статью об этих новых невропатологах, там говорится, что многие «воображаемые» болезни — да, да, а также и настоящие! — это так называемые психозы и против них женщинам предписывают перемену образа жизни для того, чтобы они, поднявшись на высший уровень…