Красин - Борис Кремнев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Советское правительство очень сильное правительство, — возразил ему председатель депутации.
да>согласился Красин, — оно сильно потому, что опирается на широчайшие крестьянские массы, которые именно не признают царского наследия и ведут самостоятельную политику в этом отношении. Речь может идти, очевидно, об известном соглашении, поскольку французское правительство найдет возможным оказать существенные услуги в деле предоставления нам долгосрочных кредитов. Мы отказываемся от такой формы признания долгов, которая приближается к признанию нами царских долгов. Но мы готовы на известные соглашения при условии значительного долгосрочного кредита. Мы можем пойти при этом на известное увеличение суммы долга, чтобы разница была употреблена на компенсацию мелких держателей.
То, что он сказал, было и гуманно и справедливо.
С представителями западного мира советский полпред общался не только в стенах посольства, но и за пределами его. Красин меньше всего походил на кабинетного затворника, мрачного, недоверчивого, опасливого. Он считал, что путем личных контактов скорее всего достигнешь желаемого.
Он не страшился обвинений в «обуршуазивании», довольно ходких в ту пору, а справедливо полагал, что в общении с ним скорее «осоветится» тот или иной буржуа, чем "обуржуазится" он, старый большевик.
Встречаясь на завтраках, обедах, в салонах с политиками, учеными, предпринимателями, художниками, артистами, он нес и распространял правду о своей стране, о делах и днях, чаяниях и планах своего народа.
Он был не только полпредом Советского Союза, но и пропагандистом советского образа жизни, умным, тонким, тактичным. Так что даже самые беспардонные писаки, чьей специальностью было сочинение побасенок о "руке Москвы" и вездесущих "агентах Коминтерна", не решались обвинить его в коммунистическом подстрекательстве и вмешательстве во внутреннюю жизнь страны.
"Речистый, живой, изящно вежливый, он производил неизгладимое впечатление, очаровывал" (А. Луначарский).
Его влекло к людям. И людей влекло к нему. Поэтому через каких-нибудь несколько месяцев он стал одним из популярнейших людей Парижа. На Монмартре шансонье распевали песенку о его приезде в Париж. В магазинах игрушек бойно торговали кукольными фигурками, изображавшими monsieur Kras-sine.
Двери самых влиятельных домов были для него открыты. Он стал желанным гостем. К нему тянулись и его уважали даже те, кто не соглашался с ним. Настолько велика была сила его обаяния, настолько значительной и интересной личность его.
Жить для Красина значило не существовать, а творить жизнь, формировать ее. А это было невозможно без изучения жизни, без связи с ней, без проникновения и, так сказать, вшивания в нее.
Он вживался в Париж, истово и повседневно. Его можно было встретить и в "Гранд опера", и в ассоциации финансистов, и в Лувре, и на Блошином рынке, и в фешенебельном ресторане, и в шоферском бистро, и в кабинете министра, и в рабочем клубе, и в мастерской художника, и в лаборатории ученого.
Он слушал, что говорили другие. И другие слушали, что говорил он, мило пошучивая, то и дело ввертывая в свою далеко не безупречную французскую речь, отдававшую славянизмами, остроумное, находчивое слово; не назойливо, а так, само по себе, в ходе беседы, блистая эрудицией и умом.
Он стремился постичь и постепенно постигал жизнь великого и бессмертного города, его мысли и чувства, сложные, многообразные, противоречивые.
Путешествуя в жизнь, он не признавал ограничений. Даже если они диктовались разумом и предосторожностью.
Первое время после его прибытия в Париж друзья опасались провокаций. И не без оснований. Город кишел белоэмигрантами, злобными и озлобленными, готовыми на все, только бы дать выход своей ненависти к Советскому Союзу.
У ворот посольства была задержана какая-то полупомешанная женщина. В ее сумочке оказался револьвер. Женщина призналась, что хотела застрелить посла.
А несколькими днями позже на него было совершено покушение, и он лишь чудом избежал трагической участи, которая постигла его старого друга Вацлава Воровского, павшего от пули белогвардейского убийцы.
Тяга к живой жизни была в Красине настолько сильна, что он презирал опасность смерти. И хотя, писал он, товарищи "буквально не дают мне выходить на улицу, опасаясь всяких худых инцидентов. Я обычно удираю все-таки…".
Впрочем, это относилось к первым парижским неделям. Дальше все стало спокойнее. И даже самые оголтелые белогвардейцы больше не поднимали на него руку.
Опасность пришла с нежданной стороны. Оттуда, откуда ее меньше всего ждет человек, если он по натуре боец. Всю жизнь сражаясь, он привык видеть врагов перед собой: И упускает из виду врагов внутри себя. А они рано ли, поздно, особенно с возрастом, напоминают о себе. Грозно и безжалостно напоминают.
Незримые, небольшие, казалось бы, ничтожные, они на самом деле всемогущи. Сильнее их пока еще нет никого на свете.
Достаточно одной важной частице сложного и множественного человеческого организма сдать, как тут же возникает зловещая угроза. Она растет и разрастается, пока, наконец, необоримая природа не одерживает верх в неравной схватке.
Красин давно уже чувствовал себя неважно. Но относил это за счет годов — как-никак шестой десяток!
И за счет обычного недомогания, которое время от времени докучает человеку.
И за счет усталости. У него всегда дел было непочатый край.
Но теперь по утрам, за бритьем он все чаще хмуро посматривал в зеркало: лицо —. серовато-белое, под глазами — набухшие мешки; скулы заострены и иссечены бороздами морщин, щеки впали и тоже в морщинах…
Нет, надо больше бывать на воздухе, больше спать, больше есть…
Что еще больше?..
Наступал день, переполненный трудовыми заботами, и он забывал обо всех этих «больше». И забывал о врачах, которым все собирался показаться. Правда, о врачах он вообще редко вспоминал, считая свое здоровье могучим, сибиряцким.
Однако вдруг он почувствовал головокружение, настолько сильное, что едва устоял на ногах.
Головокружение не напугало его. Он решил, что это случайно, от утомления.
Но вскоре все повторилось. А потом еще. И еще и еще.
Начались приступы рвоты.
И тут он понял, что с ним творится неладное, что он болен, серьезно и опасно.
К этому времени он уже был в Москве, куда его отозвали за новым назначением. Правительство направляло Красина в Лондон, полпредом в Англии.
Анализируя свою деятельность в Париже, Красин говорил в беседе с корреспондентом "Правды":
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});