Комендантский час - Владимир Николаевич Конюхов

привести изречение одного классика. Правда, творчество писателя рассчитано на более старший возраст. Но ты у нас подкованный, и тебе можно было бы… И куда книга запропастилась?

— Вы своими словами ответьте.

— Конечно, случайность, — на всякий случай вытерла глаза Антуанетта.

— Своими словами? Для таких слов ты еще не дорос… Алла Георгиевна, пригласите родителей Вертоусова в школу и подчеркните, что делаете это от моего имени.

Сергей как можно вежливее посоветовал:

— А что бы вам пригласить заодно и маму Сени Ушкалова? Думаю, было бы уместно, — сделал он упор на последнем слове.

— Та-а-к, — Сверюков сложил пальцы рук замком. — Граница между вседозволенностью и хамством очень хрупка.

— Между бездарностью и демагогией еще тоньше.

— Вертоусо-о-в, — простонала Антуанетта, — веди себя прилично.

— Выйди! — рявкнул директор.

— Вертоусов, ты слышал?

— Я тебе говорю.

— Мне? — округлила заплаканные глаза Алла Георгиевна. — Понимаю, — попятилась она к дверям.

Сергей снисходительно усмехнулся.

— Надо было ее раньше выставить. Теперь всем разболтает.

— То, что я тебе скажу, эта дура не услышит. Да-да, я отвечу тебе как коммунист комсомольцу в первый и последний раз… Если бы ты знал историю не по нашим учебникам и кинофильмам, то имел бы представление, как делалась революция, а за ней всё остальное… Сила ломит силу. И раз победила советская власть, надо признать за ней право самой выбирать, какими средствами разрешать конфликты.

— И она второго июня разрешила?

— Значит, не сочли иначе поступить. Как бы там ни было, а порядок в городе восстановлен. В эти минуты, кстати, обсуждается вопрос об отмене комендантского часа.

Сергей, пораженный откровенностью директора, тихо спросил:

— Почему вы тогда вдалбливаете нам, что насилие, практикуемое при Сталине, осуждено и похоронено на вечные времена?

— Вдалбливал и буду вдалбливать, не против же линии партии мне переть! — почти кричал Севрюков.

— А линия изменится, что тогда?

— Вот именно «что тогда». Не будем загадывать, Вертоусов, когда наступит это «тогда»… А теперь взвесь хорошенько, почему я сказал, что как коммунист с комсомольцем разговариваю с тобой в первый и последний раз.

Сергей пожал плечами, глядя на преобразившегося директора. Перед ним был подвижный разгневанный мужчина, говорящий нормальным языком. Кожа всегда бледного лица порозовела, а губы потеряли синеватый оттенок.

— Взвесил?

— Нет.

— Потому что, вздумай ты еще раз обратиться ко мне с этим или ему подобным вопросом, можешь себя уже не считать комсомольцем… А замену тебе быстро подберем. Хотя бы и Калачева. В голове, правда, у него сумбур, но мышление… в пределах.

Поднявшись, Сергей шагнул к столу.

— Задали вы себе задачу, Николай Николаевич.

— Ты это к чему?

— К тому, что комсомольская организация уменьшается на одного человека. — Сергей положил комсомольский билет перед Севрюковым. — Я выхожу из ВЛКСМ. И значит, без опаски могу задавать вам такие же или подобные им вопросы.

Севрюков, неподвижно глядящий на него снизу вверх расширенными глазами, стал похож на дневную сову.

— Ты поплатишься… ты у меня…

— И не вздумайте отдавать билет родителям, — хлопнул дверью Сергей.

В коридоре у раскрытого окна его дожидался Юрка. Наверное, и он услышал, как Севрюков закричал в телефонную трубку:

— Коммутатор завода Буденного?.. Срочно соедините меня в сталелитейном цехе с товарищем Вертоусовым… Спасибо, жду…

Слова, сказанные под горячую руку, чаще необдуманны. О них потом горько жалеешь, стремясь исправить свой промах.

Сергей, бросивший в лицо Юрке, что тот трус и директорский подлиза, одумался через несколько минут. Но друг уже ушел обиженный.

Правда, о своем разговоре с Эннэшей Сергей не жалел; но и не было облегчения. Как будто, потеряв все, он ничего не приобрел. О последствиях старался не думать, но предугадывал, что, встретившись с отцом, Севрюков передаст ему билет, выставив какое-либо условие. Вполне возможно, он потребует перевести Сергея в другую школу.

Самое неприятное ждет дома. Снова отцовские нравоучения, заклинания матери подумать о своем будущем и о том, в какое положение он ставит родителей.

Было бы где переночевать… Но теперь даже к Юрке нет пути, хотя мать первым делом начала бы искать сына у Калачевых.

Бесцельно слоняясь по улицам, он отмечал прохожих, спешащих или неторопливо бредущих по своим делам. Сергей не испытывал ни зависти, ни злости к ним, они как бы дополняли окружающий его мир — безучастный ко всему.

В парке политехнического института он поглазел как, «в холодке» разминаются спортсмены, просмотрел вывешенные на стенде свежие газеты. Даже в местной «Знамени коммуны», называемой в городе «брехаловкой», он и намека не нашел на происшедшее.

— Что и требовалось доказать, — сказал он сам себе и уже пошел было дальше, как его окликнули.

В тени стенда Рита Бастрыкина выглядела совсем черной. Она показалась Сергею похожей на одну из тех плакатных девчат с разным цветом кожи, что, взявшись за руки, символизируют мир и дружбу молодежи всех континентов.

— Ты, наверное, был на встрече?

— Смотря какой, — повернулся к ней Сергей левым боком, скрывая на правой щеке два вздувшихся угря.

— Студенты встречались с Ильичевым и Павловым.

— Представляю, какую комедию они разыгрывали.

— Вопросов было очень много.

— Но ни одного о том, почему пресса до сих пор отмалчивается.

Рита мельком взглянула на развешанные газеты.

— Если бы ты не торчал возле них, я бы тебя не заметила.

Сергей еще раз отметил остроумие студентки с лицом и фигурой подростка.

— Ты куда? — спросила Рита, когда они вышли из парка.

— Хочу проводить тебя до Дома пионеров. Хотя некоторые и без галстука, но думаю их примут за своих.

По глазам девушки Сергей убедился — ей весело и она не против, что они идут вместе.

— Ты не представляешь, какой я была, когда после седьмого класса поступала в элеваторный техникум.

— Понравилась специальность?

— Не мне, подруге. А мы были неразлучны. Хорошо, она потом раздумала.

Чем дальше они шли от центра, тем больше Сергей отвлекался от своих забот.

В этой части города он никогда не был. Здесь все было иначе: дома встречались еще столетней постройки, с открытой верандой и декоративными воротами; кованые козырьки над парадными дверями украшала ажурная виньетка. Акация почти не росла — преобладали клен и верба. И сама улица ровная, с уклоном казалась трамплином на луг. Он все больше открывался по мере того, как они спускались, и Сергею представлялось, что это движется огромная зеленая лента барабана, уходящая в подножие горы, державшей на себе весь город.

И Сергей готов был поверить, что, оторвав глаза от лугов, надо смотреть только на Риту… Луга и Рита — вот что существует сейчас для него.

Дойдя до места, где на пересечении улиц фонтаном била вода,