Я догоню вас на небесах (сборник) - Радий Погодин

— Вот тебе, — сказала она.

Задумчивый Аркадий сел на скамейку в сквере. Почесал локоть. К нему подошла старушка, вся в черном, седенькая, сухонькая, в аккуратных темно-коричневых туфельках. Улыбнулась она и спросила:

— Не станете возражать, если я присяду рядом с вами?

Аркадий вскочил.

— Сочту за честь.

— Скорблю, но ненавижу баб, — сказала старушка, усаживаясь. — Они превратили жизнь в трагический абсурд, а мужчину в шута. Но ведь их тоже пожалеть надо. Вы посмотрите, что они носят, — одежда на них как физическая неполноценность. А где взять?

— Не знаю, — застенчиво сказал Аркадий. — Моя мама очень много работает. Знаете, она надевает новое платье, чтобы посидеть у телевизора — в театр не ходит. Ей не нравится, что там все или орут, или шепчут, и без устали учат жить. — Аркадия заливал стыд — с чего это он вдруг решил, будто он первый в очереди?

Он попробовал интеллигентизировать свое поведение путем научно-нравственного обоснования.

— Вы знаете, я стремлюсь к любви. Пора. Образ девушки, которая мне, скажем, нравится, я пытаюсь экстраполировать в образ женщины средних лет и в конечном счете — пожилой.

— Ну и как?

Аркадий вздохнул.

— Удручающе…

— Ну, а я вам нравлюсь? — спросила старушка с нескрываемым интересом.

— Очень, — Аркадий еще раз вздохнул, но уже не тяжелым вздохом, а умиротворенным — с каким набегавшиеся дети пьют молоко.

Аркадий смотрел прямо перед собой. В сквере на гравиевых дорожках играли мальчики и девочки. Для их бегания, падений, кувырканий взрослые устроили хорошо утрамбованную, но все же пыльную пустыню. Дети ползали по ней на коленях и животе, стояли на четвереньках, даже лежали — глядели в небо. «Хорошо бы это делать на травке», — подумал Аркадий и посмотрел на старушку.

Старушки не было. Была девушка в белых брюках и желтой майке.

— Роза? — спросил Аркадий.

— Роза для нахалов. Для нормальных — Надя.

— Тут старушка сидела… — Аркадий потерянно завертел головой. — Хорошая старушка…

— Моя прабабка — кавалерист-девица.

— Ну что ты мелешь?

— Я мелю?! — Надя вскочила. — Она в Первой Конной работала военной сестрой милосердия.

— Конечно мелешь! Она интеллигентная женщина. — Аркадий тоже вскочил. — У нее современное мышление.

— Интеллигентная — не спорю. Два высших образования. Мыслит современно — не спорю, это у нее от меня.

— А ты наглая, — сказал Аркадий.

— А ты жмот, — сказала Надя. — У тебя пуд бананов — мог бы и угостить девушку. Наверно, и прабабка моя слиняла, что ты ее бананом не угостил.

Стыд Аркадия обварил — стыд зависит от желез, вырабатывающих адреналин, и от совести — предмета неосязаемого, но обеспечивающего для адреналина сверхпроводимость.

— Конечно! — воскликнул Аркадий. — Ешь сколько хочешь.

— А ты?

— Я равнодушен. Я макароны люблю.

— Твоей жене нужно будет иметь много детей, если ты макароны любишь, иначе ей будет скучно… Девочка! — Надя остановила пробегавшую мимо девочку с черными коленями. — Ты бананчики любишь?

— У меня руки грязные, — сказала девочка.

— Ничего. Я тебе очищу.

Вскоре к этой самой Наде выстроилась очередь ребятишек. Она чистила им бананы. Ребятишки посматривали на Аркадия хмуро, опасаясь, что он тоже бананов захочет. А он думал о стоэтажном поле. Ему нравилось о нем думать.

Аркадий позвонил Ольге, которую любил в девятом классе. Правда, теперь она уже была мама — жена офицера. По школьной кличке Дебелая Ольга.

— Здравствуй, — сказала она врастяжку; у нее был низкий, окрашенный в темное голос. — Хочешь прийти?

— Если можно.

— Купи по дороге хлеба. Мне на улицу выходить лень.

Жила Дебелая Ольга в доме-башне на двенадцатом этаже. Под ее окнами теснились пятиэтажки, похожие на нефтеналивные баржи в полосе отлива. Их плоские асфальтовые крыши были в ржавых пятнах. Асфальтовые тротуары внизу были дырявы. Высохшая, развороченная экскаватором земля была мертвой.

Ольга ходила по квартире в цветастом недлинном халате. Это сильно смущало Аркадия — халат ее не был застегнут, лишь завязан узким пояском. Шея и щеки, даже волосы, схваченные на маковке в пучок, были розовые. Когда она с улыбкой смотрела на Аркадия, глаза ее щурились, готовые, если что, зажмуриться.

Аркадий стоял у окна, не зная, собственно, что сказать. Ольга села на подоконник. Пола халата упала с ее колена.

— Скучный вид, — сказала она. — Мой «майор» постоянно на службе. А ты что делаешь?

— Учусь.

— Ой, как смешно. — Ольга сделала попытку поправить халат. — Помню, в школе ты мечтал превратить все плоские крыши в теплицы. Это было бы замечательно. Мы бы сейчас любовались цветами и огурцами. — Ольга положила дебелую руку Аркадию на плечо и наклонилась к нему.

— Кто это там загорает? — спросил Аркадий, голос его был как высохшая рыбья чешуя.

На крыше пятиэтажного дома, на раскладушке, загорала девчонка. В темных очках. Лежа на животе. Девчонка читала книгу. По размякшему от жары асфальту шла цепочка следов от девчонкиных туфель. Рядом с раскладушкой на коврике стоял горшок с пальмой.

— Почему бы ей не пойти на пляж? — спросил Аркадий.

— Потому что она идиотка, — ответила Ольга.

Девчонка на крыше повернулась на спину.

— Посмотри на ее грудь, — сказала Ольга. — Прыщики. Но экономия — не нужно тратиться на французские лифчики. — Ольга распустила поясок на халате. — С другой стороны, тяжелая грудь не так уж плохо…

Халатик упал на пол.

Аркадия скрутило винтом. Или, может быть, он попал в мясорубку. Он не мог ничего сказать, поскольку был теперь в виде фарша. Дебелая Ольга торопилась слепить из него котлету.

Девчонка на крыше вдруг вскочила с раскладушки, натянула на коврике белые брюки, желтую майку, сняла черные очки и уставилась студенту Аркадию прямо в затуманенные глаза.

Аркадий просипел что-то о воле, нравственности и лейтенанте. И, опрокидывая мягкие стулья, давя заводные игрушки и заграничную обувь, вывалился из квартиры.

— Квашня! — крикнула ему вдогонку Дебелая Ольга голосом, похожим на жирный дым. — Каша! Хам! Тыква!..

Аркадий сбежал по лестнице на асфальт. С одной стороны — чего он сюда пришел? С другой стороны — а почему бы ему сюда не прийти?

Голо было вокруг.

В подобных новых кварталах, как правило, буйная зелень. Помимо положенного озеленения, проводимого городом, сами жильцы тычут в землю все, что под руку попадет. И растут в новостройках яблони, вишни, сливы и облепиха, не говоря уже о шиповнике, аронии и ирге, которую дети называют коринкой.

Здесь же, вокруг Ольгиной башни, ничего не было — может, житель здесь поселился особо ленивый или почва была насквозь ржавая, кислотно-щелочная с большим процентом цианистых соединений и хлорвинила.

Из-за пятиэтажки вылетела Надежда в белых брюках и желтой майке. Чуть не столкнулась с Аркадием, но бросилась вбок, как воробей из-под трактора.

— Не дотрагивайся до меня! — выкрикнула она. — Иди к своей дебильной Ольге.

— Ты даже не поинтересовалась, как меня зовут, а уже возникаешь. Откуда ты знаешь про Ольгу?

— Ишь как он притворяется. Ты сам мне рассказывал.

— Я?!

— Ты! А то кто же? А зовут тебя Кобель, как и всех мужчин.

— Тебе такие слова не к лицу, — сказал Аркадий грустно, даже с пронзительной жалостью. — Ты еще школьница.

— Ну и пусть, — Надя всхлипнула.

Их уже окружили старухи на усохших ногах, на распухших ногах. «Обидел девушку. Лось. Орангутан. Готтентот… — говорили старухи. — Надо его лишить… Пугачеву высветили, и этого прорентгеним».

Появилась женщина с кочном капусты.

— Товарищи члены очереди, пора его обезвредить, — сказала она властно. — Где тут общественность?

Надя, всхлипывая, произнесла:

— Общественность за углом. Там в ларьке исландскую сельдь дают в винном соусе.

Женщина с кочном понеслась вперед за угол. За ней поскакали старухи, набирая скорость и от скорости молодея.

А студент Аркадий, как всегда в моменты обид и полного одиночества, принялся думать о стоэтажном поле. О тихой пшенице. О васильках разноцветных, посеянных по краям поля, чтобы не уставал глаз от золотого блеска колосьев. О каплях росы. И щебете птиц.

Учился студент Аркадий на факультете точнейшей электроники, которую только с будущей пятилетки начнут. Но! Мысли его витали вокруг живой природы и сельского хозяйства. И завивались особенно круто, когда сверхпроводимые микроструктуры и газы, исполненные информации по всему их объему, достигали космических величин. Тогда студент Аркадий вдруг начинал слышать: «Поле, поле…», «Цветы, цветы…»

Поворот к сельскому хозяйству возник у него в душе однажды в такси. Он, тогда еще девятиклассник-хорошист, ехал с папой и стиральной машиной из магазина. Его отец и шофер беседовали о низких надоях, плохих урожаях и безобразном хранении. Тогда о сельском хозяйстве и безобразном хранении говорили все: в очередях, в бане, в театре, на вечеринках. Все поголовно знали, как сельское хозяйство спасти, и не спасали. Но вот шофер такси — мужик, видать, битый, надевший на себя «Волгу» с клеточками, как рак-отшельник раковину, — сказал в тоске, что сельское хозяйство у нас может наладить только волшебник.