Ганнибал - Лансель Серж

Для подготовки почвы в Карфагене Ганнибал задумал отправить в город своего агента, некоего тирийского торговца по имени Аристон — человека опытного и умелого, уже оказывавшего полководцу аналогичные услуги. По договоренности с Антиохом Аристон, снабженный тайными опознавательными знаками, отбыл в пуническую метрополию для встречи со сторонниками Баркидов. Мы не знаем, кто из них проявил излишнюю болтливость или неосторожность, но вскоре о секретной миссии Аристона в городе не говорил только ленивый. Кончилось тем, что Аристону пришлось предстать перед Советом старейшин и давать объяснения по поводу своего приезда в Карфаген. К счастью, он вел себя достаточно осмотрительно и не успел передать никому ни одного письменного документа. Тем не менее ему задали очень неприятный вопрос: почему, явившись в город по торговым делам, он виделся исключительно с представителями баркидской группировки? Дело запахло тюрьмой, и неизвестно, чем бы все закончилось, если бы в сенате не возобладали трезвые голоса, справедливо рассудившие, что арест иноземного купца, к тому же финикийца, без достаточных на то оснований вряд ли будет благосклонно оценен торговыми партнерами Карфагена. И кто поручится, что в ответ на эту меру не последуют гонения на карфагенских купцов в запредельных странах? Сенаторы разошлись, так и не приняв окончательного решения, но сам Аристон мешкать не собирался. Той же ночью он покинул город, правда, перед отплытием успел сыграть с пунийцами шутку в самом что ни на есть пунийском духе (Тит Ливий, XXXIV, 61, 14). Поздним вечером он расклеил на здании городской управы афишки, в которых говорилось, что Аристон явился в Карфаген для тайного сговора… со всеми членами Совета старейшин без исключения. Тем самым хитроумный тириец вывел из-под удара сторонников Ганнибала. Утром, когда горожане ознакомились с содержанием афишек, сенаторы решили, что все-таки нужно поставить в известность о случившемся Рим. Заодно, как полагает Тит Ливий (XXXIV, 61, 16), они дали послам поручение нажаловаться на Масиниссу, самовольно захватившего часть карфагенских земель. Мы помним, что двумя годами раньше территориальные споры между нумидийским царем и Карфагеном послужили отличным предлогом, позволившим римской депутации, которую на самом деле волновала активность Ганнибала, явиться в город якобы для их разрешения. На сей раз дело обстояло серьезнее. Предметом спора стали Эмпории, в частности город Малый Лептис, расположенный на границе обоих Сиртов, и, как показало будущее, с этого инцидента началась целая серия территориальных конфликтов с нумидийцами, испортившая Карфагену немало крови.

Узнав о том, что карфагеняне отправили в Рим посольство с жалобой на него, Масинисса последовал их примеру. По его мнению, Карфаген вообще стоял на земле, исконно принадлежавшей ливийцам, а потому мог законно претендовать разве что на клочок, занятый Бирсой — карфагенским акрополем. Противная сторона строила свою аргументацию на более солидных основаниях, ссылаясь на демаркацию границ, осуществленную в 201 году Сципионом, по которой спорные территории лежали внутри карфагенских владений. К моменту, о котором мы ведем речь, то есть спустя десять лет после определения Сципионом границ, Рим по-прежнему видел свою задачу в поддержании равновесия между нумидийцами и карфагенянами. Поэтому разбираться со спорящими на месте отправился сам Сципион Африканский вместе с двумя коллегами. Впрочем, никаких результатов посредничество римлян не принесло. Очевидно, в Риме все еще опасались возможного союза между Карфагеном и Антиохом (J. Desanges, 1995). Исход восточных кампаний далеко еще не был предрешен, а потому в Риме до поры до времени предпочитали не слишком давить на Карфаген. Само присутствие Ганнибала в стане Антиоха все еще заставляло римлян считаться с Карфагеном как с могущественной державой.

Горькое поражение Антиоха (192–189 годы)

После эфесской встречи положение Ганнибала при дворе Антиоха заметно ухудшилось. Не зря так старательно увивался вокруг него Виллий! Ловкий прием римлянина сработал. Когда переговоры окончательно зашли в тупик, Антиох исключил Ганнибала из членов своего военного совета. Советники царя, в том числе уроженец Акарнании Александр, незадолго до того служивший в штабе Филиппа Македонского, всячески подталкивали Антиоха к войне, предлагая использовать Ганнибала для отвлекающего маневра в Африке (Тит Ливий, XXXV, 18, 8). Именно тогда между Антиохом и Ганнибалом, разъяренным и оскорбленным до глубины души тем, что его осмелились заподозрить в проримских симпатиях, хотя вся его жизнь неопровержимо доказывала обратное, и состоялась знаменательная беседа, во время которой он рассказал царю про свою детскую «клятву», принесенную Гамилькару. Как помнит читатель, ребенком он поклялся отцу, что никогда и ни при каких обстоятельствах не станет другом римлян. Судя по всему, после этой встречи царь вернул ему свое доверие, хотя непохоже, чтобы в его отношении к полководцу произошел качественный перелом.

Нам, конечно, чрезвычайно трудно установить, какие мысли занимали Антиоха в преддверии надвигавшейся войны с Римом. Отдельные специалисты видят в личности Антиоха человека, «склонного к колебаниям, утратившего выдержку перед необходимостью принятия серьезного решения, удрученного смертью сына и находившегося под сильным влиянием своих советников» (P. Pedech, 1964, р. 232).

Действительно, Антиох, этот продолжатель династии Селевкидов, более всего озабоченный тем, чтобы вновь не растерять с таким трудом отвоеванных завоеваний своих предков, являл собой полную противоположность типу авантюриста. Нельзя назвать его и игрушкой в руках обстоятельств. Он всегда преследовал вполне определенную цель: добиться, чтобы Рим не вмешивался в его дела и оставил за ним право распоряжаться в районе проливов. Для давления на римский сенат, в частности, на Фламинина, зимой 193/92 года совершившего вместе с тремя другими легатами большую поездку по Греции, он намеревался использовать этолийцев. Ранней весной 192 года состоялось собрание Этолийского союза, усилиями Фоанта принявшее документ (очевидно, заранее согласованный с сирийским царем), в котором содержался призыв к Селевкидам взять на себя роль освободителей Греции и выступить посредником в улаживании разногласий с Римом. Ясно, что Антиох задумал отплатить римлянам их же монетой: «Взяв на вооружение их же тактику, он по их примеру и им во вред стал проводить в жизнь проэллинскую политику. Стремясь надавить на Рим, он заявлял о своей готовности защищать малоазийских греков; стремясь надавить на малоазийских греков, он брал на себя заботу о греках европейских, в частности, об этолийцах» (М. Holleaux, 1957, р. 394). Но ему приходилось принимать в расчет и еще целый ряд обстоятельств. Летом 192 года Набис был уничтожен Филопеменом, который командовал войсками Ахейского союза, конфедерации пелопонесских греков, настроенных явно проримски [132]. Кроме того, Филипп Македонский, далекий от того, чтобы оказывать ему помощь, оставался верен союзу с Римом, заключенному после поражения при Киноскефалах. Антиох прекрасно понимал, что соотношение сил меняется очень быстро и отнюдь не в его пользу, а потому его собственная позиция по сравнению с позицией Рима может в ближайшее время серьезно ухудшиться (Е. Will, 1967, р. 171). Наконец этолийцам удалось завладеть фессалийской крепостью Деметриадой, со 196 года удерживаемой римлянами. Возможно, это событие подтолкнуло Антиоха к активным действиям. Так или иначе, но осенью 192 года он двинул в область Фессалии средних размеров войско, состоявшее из десяти тысяч пехотинцев, пятисот всадников и нескольких слонов.

Так, без формального объявления, фактически началась война, в которой Ганнибал так и не участвовал. Военный совет, принявший решение о вторжении в Фессалию, в конце концов отказался предоставить карфагенскому полководцу даже ту небольшую эскадру, которую ему первоначально обещали для проведения отвлекающей операции в Африке. «Благодарить» за унижение Ганнибалу следовало Фоанта, который упорно повторял Антиоху именно то, что тому больше всего хотелось слышать. Стоит сирийскому царю появиться в Греции, твердил ему этолиец, как все греки пойдут за ним, как пошли этолийцы. Уверенные речи Фоанта свидетельствовали лишь о том, что он очень плохо знал греков, существовавших хоть и разобщенно, но после Истмийских игр 196 года в большинстве своем смирившихся с дружбой, навязанной римлянами, а также о том, что он явно недооценивал значения Ахейского союза. Наконец, он совсем не знал римлян, которых успел прекрасно изучить Ганнибал, наверное, единственный из них, кто понимал: Рим, решивший все свои проблемы в Испании и частично решивший их в Цизальпинской Галлии, ни за что не оставит без ответа столь явный вызов себе, тем более что со стороны за развитием событий будет наблюдать нейтральный, но далеко не равнодушный зритель — Филипп Македонский.