Золотой песок - Полина Дашкова

– Какому капитану? – не только ладони, но весь Виктюк взмок, хотя на кухне было прохладно.

Она продолжала кричать, сверкая глазами. Это была вполне банальная бабья истерика. Возможно, завтра, проспавшись, Зоя Анатольевна и пожалела бы о шальном приступе откровений, но сейчас не могла остановиться. Накипело.

Виктюк вышел от нее в начале третьего ночи. Усевшись в свой «Фольксваген», он достал радиотелефон набрал номер и, не поздоровавшись, медленно, четко продиктовал адрес Астаховой и добавил всего четыре слова:

– Срочно. Суицид. Пятнадцать тысяч.

– Если кто-то позвонит, скажи, что я в ванной или сплю. Придумай что-нибудь, – попросила Ника, – а лучше вообще не бери трубку.

– Ты куда? – Зинуля зевала во весь рот, терла сонные глаза и удивленно глядела на Нику.

На ней были кроссовки, узкие черные джинсы, серая, довольно потертая, замшевая куртка. На голове черная замшевая кепка с длинным козырьком. – Потом объясню.

– Подожди, ты даже не рассказала, как встретилась со своим сокурсником, что он тебе поведал интересного.

– Потом, Зинуля. Очень спешу. Вернусь часа через два.

Она прошмыгнула мимо вахтерши, надвинув козырек кепки на глаза.

– Девушка! Вы к кому приходили? – встрепенулась вахтерша.

«Вот и славно, – подумала Ника, – я совсем на себя не похожа. Лет сто не одевалась таким образом. Правда, старушка подслеповата, но все-таки…»

– В сороковую квартиру, – ляпнула Ника первый попавшийся номер и выбежала на улицу. Она знала, что «Мерседес» охраны дежурит у ворот подземного гаража. Она хотела было проголосовать, остановилась в нерешительности на углу, подняла руку. Машин было мало. Мимо очень медленно проехал старенький темно-лиловый «жигуль», даже притормозил, но Ника помотала головой, мол, нет, не надо, и решительно направилась к метро.

Мальчики могли уже спохватиться, у них профессиональное чутье. Вдруг каким-то образом заметят ее в машине, догонят? Но им ни за что не придет в голову, что госпожа губернаторша может отправиться куда-либо на метро.

И все-таки ее не покидало чувство, что чьи-то ледяные глаза сверлят ей затылок. Она внимательно изучала толпу из-под своего козырька, сначала на эскалаторе, потом в вагоне. Ей то и дело чудился тощий лысый дядька, тот, который летел в самолете, в соседнем ряду, и глазел на нее не отрываясь. Возможно, ей просто врезалось в память это лицо, и теперь мерещится везде. Вот и старуха, которая указала сухим перстом на раздавленную кошку, смутно напомнила Нике того лысого онкологического больного.

«Поздравляю, у тебя начинаются галлюцинации, слуховые и зрительные. То тебе привиделось, будто джип сбил Зинулю, и ты мчишься сломя голову, то послышалось, будто случайная старуха шепчет: „Твой муж убийца“, и при этом глядит на тебя сквозь зеркальные очки впалыми злыми глазами дядьки из самолета, а теперь этот дядька собственной персоной преследует тебя в метро, – усмехнулась про себя Ника, – совсем ты свихнулась, матушка. Возьми себя в руки и прекрати эту постоянную внутреннюю тихую истерику».

Держась за поручень в переполненном вагоне, глядя в глаза своему расплывчатому отражению в черном стекле, она попыталась в который раз спокойно разложить все по полочкам, отделить факты от домыслов.

Безусловным фактом можно считать Гришино вранье. Он ведь встречался с Никитой в середине февраля этого года, то есть всего три месяца назад. Но почему-то счел нужным соврать, будто года три его не видел.

Ника узнала об этом совершенно случайно. Один из Гришиных шоферов, болтун-балагур Коля, вез ее с работы на казенную дачу и трепался всю дорогу. Она отдежурила сутки в Институте Склифосовского, засыпала в машине, и Колин треп пролетал мимо ушей.

– А вот вчера вечером я писателя вез. Забыл, как фамилия. Детективы пишет. Молодой такой, высокий волосы светлые. Ну как его? Вот ведь, вылетело из головы, елки! Я вроде читал его книжку, «Горлов тупик» называется, и по телевизору видел.

– Годунов, – сонно произнесла Ника.

– Во! Точно, Виктор Годунов, – обрадовался шофер. – Он классный анекдот рассказал. Значит, едут два поезда по одноколейке друг другу навстречу… Прут короче, гудят, свистят, сейчас врежутся на фиг. Но не врезались. А почему, спрашивается? Не судьба.

– Коля, а куда ты вез писателя Годунова?

– На дачу. К Григорь Петровичу. А потом обратно домой. – Когда это было?

– Вчера вечером. К семи я подъехал за ним, а в одиннадцать повез назад, в Москву.

«Гриша встречался с Никитой, – удивилась про себя Ника. – Зачем, интересно? Он ведь до сих пор вздрагивает при имени Ракитина. Очень старается, чтобы я этого не замечала, и никто не замечал, но вздрагивает. Он побледнел, когда увидел у меня в руках книгу Виктора Годунова. У него стало неприятное лицо, глаза застыли. Он старался сохранить спокойствие, но не сумел. Это с ним редко бывает. Обычно, когда он хочет выглядеть спокойным, ему это отлично удается, что бы там ни происходило внутри».

Ника знала, что у ее мужа есть какие-то серьезные деловые контакты с издательством «Каскад», в котором печатались книги Никиты. Возможно, именно поэтому им пришлось встретиться. Хотя дела он вел с коммерческим директором и главным редактором. При чем здесь писатель Годунов?

Он предпочел принять Никиту на даче во время ее суточного дежурства в Склифе. Возможно, для делового разговора так было лучше. Но сказать-то мог. Около девяти вечера она звонила на дачу, и он сообщил, что сидит один, пьет чай и смотрит новости по ОРТ. А она, между прочим, вовсе не спрашивала: чем ты, милый, сейчас занимаешься? У нее вообще не было такой манеры. Так что врать его никто не заставлял, за язык не тянул.

Потом она ждала, что он хотя бы словом обмолвится о встрече с Ракитиным. Но он упорно молчал об этом.

«Значит, все-таки до сих пор ревнует всерьез», – решила Ника и вскоре забыла о тайном свидании своего мужа со своим бывшим женихом. Но, как только узнала о смерти Никиты, вспомнила. И задала Грише простой вопрос: «Когда ты видел его в последний раз?» Гриша соврал в ответ. Вряд ли из-за подсознательной ревности. Это второе вранье уже имело какой-то совсем другой смысл. Вот только какой именно, Ника пока не могла понять.

Еще одним фактом было то, что Никита от кого-то скрывался. Она не сомневалась, Никита жил у Зинули вовсе не из-за творческого кризиса. Лучше, чем у себя дома, ему нигде не работалось, и перебраться из своей родной удобной квартиры в Зинулину конуру он мог только потому, что хотел спрятаться. От кого? От кредиторов? От какой-нибудь влюбленной обиженной дамы? Ерунда. Он никогда не брал деньги в долг, даже в тяжелые времена. А что касается дам, то хватило бы у него ума и мужества разобраться в любых, самых запутанных отношениях, не удирая из дома.

Перебрав в голове еще несколько вариантов, Ника остановилась на единственном возможном. Никита прятался у Зинули потому, что ему грозила реальная ; опасность. Его хотели убить. И он узнал об этом.

Теперь кто-то хочет убедить Нику, будто убил, а вернее, заказал Никиту ее муж. Но с какой стати? Она ведь не суд, не правоохранительные органы. Если анониму так важно наказать виновного, обратился бы, в конце концов, к частному детективу. Почему он настаивает, чтобы разбиралась в этой криминальной истории Ника? Где логика?

Надо признать, что анониму известно многое из их прошлой жизни. Он назвал Ракитина «ваш знакомый», но скорее всего прекрасно знает, кем они были друг другу на самом деле, иначе вряд ли он мог бы рассчитывать на ее живой интерес к этому мертвому делу. Знает про детскую дружбу с Зинулей, и не ошибся, выбрав ее в качестве курьера.

«Стало быть, я имею дело с кем-то из старых знакомых? – спросила себя Ника. – С кем-то, кто был вхож в дом Ракитиных?» Но вспоминать и перебирать в голове каждого бессмысленно. К Ракитиным приходили десятки людей.

Она вдруг вспомнила, что лицо человека в самолете показалось ей смутно знакомым. И еще раз стала убеждать себя, что это только померещилось. Больной, обреченный человек сверлил ей висок долгим злым взглядом просто так, потому, что она попала в поле зрения. А думал он при этом о чем-то своем. И почему она решила, что взгляд был таким уж злым, и приняла эту злость на свой счет? Глубоко запавшие глаза могли выражать что угодно: грусть, боль, усталость, обреченность. Скорее всего именно это они и выражали. Разве разглядишь в полумраке салона?

И еще она вспомнила круглые аккуратные шрамы на руке странной старухи в шляпе и темных очках. Такие же есть у Гриши. Детская дурь. Несколько мальчиков, учеников закрытой элитарной школы в Синедольске, тушили окурки об руки. Когда-то Гришин рассказ об этом произвел на нее очень сильное впечатление. Она представила, какая это дикая боль. А потом ведь был об этом еще один разговор. Или нет? Гриша много лет назад приводил к Ракитиным какого-то своего земляка. Кажется, он был военный. Да, учился в военном училище.