Запрети любить (СИ) - Джейн Анна

Серж говорил, что любовь — это боль. Но может быть, любовь — это слабость? Эти мысли пугали меня, и я старалась не думать об этом, забыться в учебе и в быту, хотя получалось, честно сказать, плохо. Жить в одном доме с человеком, которого любишь, но с которым не можешь быть, тяжело. А знать, что ты ему тоже нравишься, но он запрещает испытывать к тебе чувства, еще тяжелее. Никогда не думала, что окажусь в такой ситуации. Но ведь с нами зачастую и происходит то, чего мы не ждем… Мы не выбираем любовь. И кого любить — тоже. За нас это делают наши сердца, а тела действуют по его указке. Любовь, ненависть, желание, нежность — все сплелось во мне воедино. Я страдала, но, кажется, Игнат тоже страдал. Единственное, что радовало меня, так это отсутствие рядом с ним Алексы. Больше я не видела их вместе.

В остальном жизнь протекала мирно.

Мама была поглощена беременностью — наблюдалась у множества врачей, старалась правильно питаться, со специальным инструктором занималась специальной йогой для женщин в положении… Удивительно, но выглядела она отлично, будто помолодела, и даже цвет ее лица стал лучше, а на щеках играл здоровый румянец. Несмотря на позднюю беременность и ее риски, чувствовала мама себя замечательно. У нее не было токсикоза, ничего не болело, не прибавлялся вес. Беременность красила ее, и, если честно, я радовалась за маму. Во мне не было ревности к малышу — напротив, любопытство, каким он будет. Девочка это или мальчик? С какими он родится глазами: голубыми, как у мамы, или с карими, как у папы? Пол ни мама, ни отчим знать не хотели — решили, что это будет сюрприз при рождении, зато уже вовсю выбирали имя малышу, перебирая все на свете имена и порою останавливаясь на каких-то очень редких и порою странных.

Костя все так же много работал, часто ездил за границу и решал какие-то сложные вопросы. Глядя на его бессонные ночи, на переговоры с партнерами, которые могли начаться буквально в любое время суток, на невообразимые кипы документов, я, кажется, стала осознавать цену деньгам отчима. Он работал постоянно, словно робот, но рядом с мамой оживал. Улыбался, шутил, смеялся. Был с ней милым до невозможности, при этом и ко мне относясь с какой-то деликатной теплотой, от которой становилось лучше на душе. Я все больше и больше чувствовала в нем отца, того самого, которого мне так не хватало.

И лишь Игнат сторонился всех, жил, словно тень, в шикарном особняке отца. Но однажды я стала свидетельницей странной сцены, которая зародила во мне чувство, что все не так уж и плохо, и его сердце просто должно оттаять. Это снова была мелочь, глупая мелочь, но… Из-за нее мне захотелось плакать. Игнат зашел на кухню тогда, когда на ней находились мы с мамой — она готовила ужин, а я помогала ей. Игнат, кажется, не ожидал увидеть нас, и на его лице появилось недовольство, однако почти тут же исчезло — он предпочитал не показывать эмоции.

Игнат взял из холодильника бутылку воды, которую привозили специально из Франции, и хотел было уйти, но в этот момент мама резко повернулась, и едва не ударилась головой об открытую дверку встроенного в стену кухонного гарнитура. Однако Игнат не дал этому произойти — он быстро сориентировался и мгновенно отвел в сторону острый угол дверки. Мама даже ничего не заметила — подошла к кухонному острову и стала ловко нарезать овощи для начинки пирога. Если бы не Игнат, она бы больно ударилась виском, и поняв это, я буквально опешила. Он ведь так сильно ненавидел ее… Но зачем-то не дал удариться. И молча ушел.

— Отнеси Игнату пирог, — сказала мама, когда мы с ней закончили.

— Я тебе что, Красная Шапочка? — возмутилась я.

— Яра, ты же знаешь, что он не выйдет ужинать с нами, — вздохнула она. — А ведь Игнат наверняка голодный. Приехал полчаса назад и не ел. Только воду пил.

С беременностью в маме откуда-то проснулось желание накормить всех вокруг. А уровень заботливости повысился.

— Пусть кто-то из девочек сходит, — упорствовала я. Девочками мы называли горничных.

— Тебе что, тяжело самой? — нахмурилась мама.

— Не тяжело, но…

— Просто отнеси ему ужин. Прояви заботу.

Мама буквально заставила меня идти к Игнату в комнату с подносом. Боже, он решит, что я его личная служанка. Но пусть это будет моя маленькая благодарность за то, что он не дал маме удариться.

— Ты не злишься на него? — вдруг спросила я, вспомнив тот день, когда Игнат обвинял маму в предательстве. Страшный день.

Ее лицо изменилось, а улыбка пропала, но мама быстро взяла себя в руки.

— Он потерянный ребенок, Яра. Я не могу на него злиться, мне его жаль, — сказала она отстраненно. — Отец дал ему все, но мать… Она давно не заботится о нем. Он забыл, что это такое.

— Ты решила заменить ему мать? — вырвалось у меня.

— Родную мать никто и никогда не заменит, — покачала она головой. — Но я могу дать ему хотя бы чуточку тепла. Разве это плохо? Разве мы не можем жить дружно? Все, иди. Угости своего брата.

Брата… Боже, это прозвучало как проклятье.

— Он не мой брат, — тихо сказала я.

Он тот, кого я люблю, мам. Люблю и ненавижу.

С подносом в руках я поднялась наверх, дошла до его комнаты и постучалась. Он открыл мне, хоть и не сразу, и я сразу заметила, что из одежды на нем вновь лишь домашние джинсы. Черт, это настоящее испытание — видеть его таким и не иметь возможности коснуться.

— Что нужно? — спросил Игнат, глядя на меня снизу вверх. Дверь он держал полузакрытой, не позволяя разглядеть обстановку в спальне, из которой доносилась ритмичная музыка.

— Доставка, — буркнула я. — Мама попросила принести.

Он глянул на поднос и качнул головой. В глазах появилось знакомое презрение.

— Не нужно. Отнеси обратно.

— Почему? Это вкусно. Мама хорошо готовит, — нахмурилась я.

— Я не хочу есть то, что готовит твоя мать. Так тебе понятнее? — с вызовом спросил Игнат.

Всего лишь несколько слов, и я взбесилась.

— Да ты просто зажрался, — тихо сказала я.

— Думай как хочешь, — ответил Игнат и захлопнул передо мной дверь.

— Ты просто сущий ребенок! — выкрикнула я в бессильной ярости.

С трудом справившись с желанием оставить поднос перед его порогом, я ушла к себе. Маме я так и не сказала, что он не стал есть приготовленное ею. Не хотелось ее расстраивать.

Все, на что мне оставалось надеяться, так это то, что скоро моя изломанная любовь пройдет. Сводный брат будет лишь сводным братом, а поцелуи с ним останутся в прошлом.

Любить действительно больно.

Мой день рождения приходился на субботу, и в пятницу после занятий мы со Стешей договорились поехать в торговый центр, погулять по отделам, забежать в любимый книжный и в кинотеатр. Последней парой стоял спецкурс по выбору, и мы с подругой разделились. Так вышло, что я выбрала «Научную журналистику», а Стеша — «Журналистику расследования». Это была единственная пара, где мы занимались не вместе. Встретиться договорились в холле, и я пришла туда первой. Взяла в гардеробе свою куртку и стала ждать подругу, но ее все не было и не было. Я попыталась позвонить Стеше, но безуспешно, она не брала трубку. Наверняка ее телефон на беззвучном режиме…

И где она так долго ходит? Ребята с ее спецкурса уже минут пятнадцать как спустились, оделись и вышли на улицу. Я уже хотела подниматься на третий этаж, как Стеша появилась — и не одна, а с Сержем. Он держал ее под руку так, словно она была его девушкой. Сказать, что я обалдела — не сказать ничего. Я смотрела на них в полном шоке, не понимая, что происходит. Серж выглядел спокойно, он вел Стешу за собой, и, кажется, что-то говорил. А ее лицо было бледным, словно произошло что-то ужасное. На них оборачивались — ведь все знали, кто такой Серж. Они явно не понимали, почему он идет под руку со Стешей.

— Это что, его подружка? — спросил с недоумением какой-то худой и высокий старшекурсник, стоящий рядом со мной.

— Да ладно тебе, прикалываешься? Зачем ему такая корова? — возразил ему друг, и, прежде, чем я успела сказать им что-то гневное, они ушли.